Крепость - Михаил Михеев

Два грозных противника медленно, но неуклонно сближались. Убедившись, что русские не собираются уклоняться от боя, Якиро сразу приобрел некоторую осторожность. Лезть в драку с броненосным рейдером лоб в лоб ему не хотелось. Что любой из кораблей типа «Пересвет» на малой дистанции обладает подавляющим превосходством в огневой мощи, он помнил прекрасно, и потому намерен был вести бой на дальней дистанции. Тому, что русские, помимо прочего, обладают и заметным превосходством в скорости, еще только предстояло стать для него неприятным сюрпризом.

В свою очередь, Бахирева, осуществляющего непосредственное командование «Рюриком», подобные мелочи волновали не так сильно. Уж кто-кто, а он, в соответствии со все тем же древнекитайским учением, знал и себя, и своего врага, причем, благодаря полноценному опыту войны, в деталях. И о том, что «Рюрик» способен догнать и раздавить любой из японских броненосных крейсеров на любой дистанции, тоже знал. Если японец самонадеянно лезет на рожон – что же, это всего лишь еще один повод дать возможность артиллеристам потренироваться в стрельбе по реальной цели. Конечно, бой один на один всегда дает шансы обоим противникам, и неизбежные на море случайности еще никто не отменял, но все же одинокий японский корабль, на взгляд Бахирева, серьезным противником не выглядел. Чуть подкорректировав курс, он направил «Рюрик» навстречу японцам, и башни крейсера-великана начали медленно поворачиваться, нащупывая цель.

Для Якиро подобный маневр сюрпризом не стал, а вот скорость сближения – наоборот. Первоначально скорость русских он оценил в шестнадцать – семнадцать узлов, и счел, что на данном этапе она является для их корабля предельной. А раз так, то в этом его крейсер имел превосходство. Конечно, паспортные данные, по обычаям британцев, оказались завышены, но уж на пару узлов-то он наверняка мог рассчитывать. Вот только здесь он ошибся, и ошибся всерьез, русский корабль уже давно шел на двадцати узлах. Скорость, которую привыкшие к неспешным действиям русских тяжелых кораблей японцы не ожидали и не способны были развить сами. В результате до сих пор мнящий себя охотником Якиро сам превратился в дичь, только пока еще не знал об этом.

На мостике «Рюрика» Бахирев с преувеличенным спокойствием опустил бинокль и повернулся к Эссену:

– Однако, Николай Оттович, похоже, нам повезло. Поглядите, кого вынесло навстречу.

– Вижу. – Адмирал усмехнулся, растянув губы в недоброй улыбке. – Сейчас с кого-то спросится за все.

У них обоих имелись основания радоваться. Перед ними был корабль, едва ли не первым открывший огонь в этой войне еще до ее объявления. Именно его орудия растерзали легендарный «Варяг», не позволив ему вырваться в море и погубив один из лучших крейсеров русского флота. Это требовало мщения, и теперь появился реальный шанс его осуществить. Навстречу русским в гордом одиночестве шел броненосный крейсер «Асама».

Порт Дальний, тот же день

Как ни странно, в плену было совсем не так плохо. Скорее мерзко оттого, что твоя жизнь тебе не принадлежит, и любой замухрышка-охранник сделает с тобой все, что захочет. Да, это самая правильная формулировка – отвратительное чувство собственного бессилия, а так…

Японцы не издевались над пленными, даже не старались их излишне притеснять. Все же они рассчитывали после этой войны на равных войти в круг мировых держав, а для этого надо было показать собственную силу и продемонстрировать, что готовы следовать общим правилам. Во всяком случае, японцы думали именно так, не подозревая, что вне зависимости от раскладов останутся для белых разновидностью папуасов еще долгое время. И вели они себя соответственно, пытаясь, насколько возможно, соблюдать международные договоренности, в том числе и по отношению к военнопленным. Просто лагерь, несколько бараков, охрана по периметру, пристойная кормежка и кое-какая медицинская помощь. И все равно, чувствовать себя в плену было отвратительно.

Прапорщик Зимогорский, сидя на грубо сколоченном табурете, мрачно уставился в одну точку. Он вообще не отличался легкостью характера, а сейчас тем более. Этому способствовал еще и тот факт, что он пребывал в том звании, которое острословы-солдаты (а нижним чинам только попадись на язык) характеризуют «курица – не птица, прапорщик – не офицер». И хотя поселили его вместе с другими пленными офицерами, которые, в большинстве своем, лишний раз не подчеркивали разницу в положении, все равно чувствовать себя самым младшим было неприятно. Правда, остальные прапорщики числом двое относились к этому спокойно, но у них просто были другие характеры, да и потом, оба они были производства военного времени, и с армией, в отличие от Зимогорского, никогда свое будущее не связывали.

А самое паршивое, что плен – конец его карьеры, несмываемое пятно на репутации. Отец, выслуживший личное дворянство, тем самым открыл сыну дорогу в военное училище, а он так бездарно все проиграл. Вначале от великого ума вызвал на дуэль одного придурка, который был ни много ни мало княжеского рода. Обедневший, таких на дюжину двенадцать, но фу-ты ну-ты, цельный князь. В результате один отделался царапиной на плече, а второй… Второму вместо подпоручика присвоили всего лишь прапорщика. Еще повезло – могли и вовсе из училища попереть. Ладно, с этим можно было смириться, тем более началась война, а в действующей армии в чинах растут быстро. А потом раз – плен. И вроде бы вины прапорщика в том не разглядеть даже в лупу, японцы извлекли его из полузасыпанной воронки, где он лежал, оглушенный близким взрывом снаряда, только вот кто на такие мелочи будет смотреть? В результате единственным, что заработал прапорщик на этой проклятой войне, оказалась головная боль, то усиливающаяся, то ослабевающая, но не прекращающаяся уже четвертую неделю и, похоже, не желающая заканчиваться вообще. И тело до сих пор было как ватное… Это обстоятельство, кстати, также не прибавляло молодому офицеру хорошего настроения.

Когда в порту начались взрывы, большинство товарищей по несчастью еще спали и даже не обратили на них особого внимания. Зимогорскому, увы, такая роскошь была недоступна – даже ослабленные расстоянием, эти звуки отдались у него в голове так, словно по ней ударили молотом. Знакомо… Помассировав виски, прапорщик туго обмотал голову мокрым полотенцем – это хоть немного позволяло ослабить боль – и вышел из барака. Грохот не прекращался, но раз спасения от него все равно нет, следовало хотя бы понять, что происходит.

Увы, снаружи ясности не добавилось. Порт да и вообще берег отсюда было не разглядеть. Разве что с вышки… Сидящий на ней японский солдатик, позабыв о том, что ему вроде как положено наблюдать за лагерем, пялился как раз в сторону порта – похоже, там и впрямь происходило что-то интересное. Грохот между тем продолжался, и прапорщик хорошо понимал, что это – не просто так. Там шел бой, и кто-то вел огонь из орудий большого калибра – уж слишком характерно они ревели, да и взрывы, как привычно определил прапорщик, были явно не от полевых трехдюймовок.