Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания - Уильям Теккерей

"Возвращаясь вчера ночью с учено-литературного вечера у превосходнейшего друга моего, доктора Больдерса - это великий археолог, милостивые государи, прошу вас заметить, - я вдруг, ex improvise {неожиданно (лат.).}, или правильнее, ex abrupto {внезапно (лат.).}, должен был, проходя по Россель-скверу, обратить внимание на то, что окна в истинно джентльменских чертогах вашего высокочтимого и глубокоуважаемого мною дела (обращение к маленькому Осборну) были иллюминованы великолепно, как будто для некоего торжества или, правильнее, пиршества. Итак, мастер Джордж, справедлива ли моя гипотеза, что мистер Осборн принимал в своем палацце великолепное общество гостей, magnificentissimam spirituum, ingeniorumque societatem?" {великолепнейшее, остроумное и изобретательное общество? (лат.).} ("Отеч. записки", т. LXXII, стр.328).

Всех латинских слов и некоторых эпитетов, прибавленных к отдельным словам, нет в оригинале; но я смею думать, что без этих прибавок было бы невозможно выразить по-русски основную идею Теккерея. Если мистер Бинни в оригинале не произносит здесь латинских фраз, зато он щеголяет ими в других подобных случаях, а это все равно. И если читатель согласится, что тут выражена идея педантизма, то переводчик вправе надеяться, что цель его достигнута.

Еще случай. В VI главе третьей части "Базара" идет аукционная распродажа вещей старика Джона Седли. Автор по этому поводу задумывается над непостоянством судьбы, и я заставляю его говорить таким образом:

Умер милорд Лукулл, и бренные его останки покоятся в могильном склепе: монументальный художник вырезывает на памятнике эпитафию с правдивым исчислением добродетелей покойника и красноречивым изображением скорби в душе наследника, владельца всех его сокровищ. Какой гость за столом Лукулла может теперь без сердечного сокрушения проходить мимо этого знакомого дома?

"Ярмарка тщеславия" выражает это место в таком тоне:

Бренные останки милорда Дэйвиса лежат уже в фамильном склепе, и резчик выбивает на камне последние слова надгробной надписи, упоминающей со всею подробностью о его добродетелях и о горести его наследников. Кто из присутствовавших за столом Дэйвиса пройдет мимо его гостеприимного дома без глубокого вздоха?

Таким образом, в двух переводах одного и того же места встречаются два различных лица: Лукулл и Дэйвис. Которое из них принадлежит Теккерею? Ни то, ни другое. Вместо Дэйвиса и Лукулла в английском тексте стоит латинское слово Dives, богатый, которое или должно перевести по-русски, или, оставляя без перевода, написать и произнести по-латыни. Переводчик "Ярмарки" счел его английским словом и произнес на английский манер - Дэйвис. Но у меня нарицательное Dives превратилось в собственное имя Лукулла, с которым каждый из русских читателей, без сомнения, соединяет идею богача. Смею думать, что тут я ничего не сочинил, а старался только выразить настоящую мысль Теккерея. В этой же главе и по той же причине выступил у меня на сцену Молотков вместо Гаммера {Hammer - молоток (англ.).} "Ярмарки тщеславия".

Остров Формоза вызван у меня точно такою же необходимостью. В III главе "Vanity Fair" Теккерей счел нужным оправдать перед английскими ригористами появление в своем романе такого лица, как Ребекка Шарп. Автор говорит по этому поводу, что, живя с людьми и вращаясь в их кругу, он обязан изображать их такими, какими они существуют в природе, то есть добрыми и злыми. Иначе, разумеется, и не должно быть. Вот иное дело, если бы он жил на каком-нибудь фантастическом острове, например Формозе, тогда, вероятно, все лица литературных произведений были бы проникнуты чистейшею нравственностью. Ведь еще в старину, за две тысячи с лишком лет, муж ученый и премудрый, некто Диодор Сицилийский, уверял весьма серьезно, что он открыл остров Панхайю, жилище вполне блаженных и вполне добродетельных людей, где нет ни литературных журналов, ни литературной полемики, ни джентльменов, способных терять хладнокровие из-за каких-нибудь тридцати ошибок, находимых в какой-нибудь "Ярмарке тщеславия". Там рецензенты критикуют добросовестно смиренных переводчиков, и если находят в их труде какие-нибудь отступления от оригинала, то спрашивают прежде всего: сообразны ли эти отступления с духом переводимого автора? И если сообразны, то переводчик удостаивается похвалы, а не порицаний. Так поступают на острове Панхайя.

Впрочем, я имею самые основательные причины думать, что "литературный журнал" находит мои переделки в высшей степени сообразными с духом английских оригиналов, до того сообразными, что даже не отличает их от английского текста. Это требует некоторых объяснений.

Предлагая мне совет, как должно переводить Теккерея, "Современник" заметил, что бесхитростный Теккерей есть писатель простой до наивности. Вскоре, однако ж - не далее, как через месяц, - он увидел, что это уж чересчур и что никак нельзя предполагать детской наивности в таком сатирическом писателе, как Теккерей. На этом основании "Современник" воскликнул в порыве поэтического воодушевления: "О, Теккерей! Теккерей! наизлобнейшее из всех бесхитростных существ!" И вслед за этим восклицанием "литературный журнал" делает такую выписку:

Маркиз Осборн написал billet-doux {любовную записку (фр.).} и отправил к леди Амелии своего жоккея.

Красавица получила душистую записку из рук своей femme de chambre, Mademoiselle Anastasie {горничной, мадемуазель Анастази (фр.).}.

- Милый маркиз! Как он любезен!

В записке было приглашение на бал к милорду Бумбумбуму.

- Кто эта прелестная девушка? - спросил в тот же вечер индийский принц Моггичунгук, прикативший из Пиккадилли на шестерке вороных коней.

- Имя ее - мисс Седли, Monseigneur! - сказал лорд Джозеф многозначительным тоном.

- Vous avez alors un bon nom {В таком случае, у вас красивое имя (фр.).}, - отвечал Моггичунгук, отступая назад с озабоченным видом. В эту минуту он наступил на ногу старого джентльмена, который стоял позади и любовался на очаровательные прелести леди Амелии.

- Trente mille tonnerres! {Черт возьми! (букв.: триста тысяч громов!) (фр.).} - закричал старый джентльмен, скорчившись под влиянием agonie du moment {внезапной боли (фр.).}.

- Ах, это вы, Monseigneur! Mille pardons! {Ваша светлость! Тысячу извинений! (фр.).}

- Какими судьбами, mon cher? - вскричал Моггичунгук, увидев своего, банкира. - Пару слов, топ cher {мой дорогой (фр.).}: намерены ли вы теперь расстаться с вашим жемчужным ожерельем?

- Mille pardons! Я уже продал его за двести пятьдесят тысяч фунтов князю Эстергази.

- Und das ist nicht teuer! {И это недорого! (нем.).} - воскликнул Моггичунгук, - и проч. и проч. ("Совр.", т. XXI, стр. 193 в "Современных заметках").

Чтобы понять сущность этой выписки, надобно припомнить, что "литературный журнал" объявил выше за несколько строк, что он читал Теккерея в оригинале; следовательно, думаете вы, он сделал выписку прямо из "Vanity Fair"? Ничуть не бывало. Откуда же? Из "Ярмарки тщеславия", уже переводившейся на листах "литературного журнала"? Опять нет. "Современник" выписал целиком это место из "Базара житейской суеты". Это бы еще ничего; но беда в том, что я сам имел честь сочинить это место. Смею уверить "литературный журнал", что в английском тексте нет ни милорда Бумбумбума, ни индийского принца Моггичунгука. Эти лица, выдуманные мною, суть неотъемлемые произведения моей собственной фантазии, и разноязычный способ их разговора принадлежит не одному Теккерею. Не служит ли это ясным доказательством, что "литературный журнал" ставит мои переделки в уровень с английским текстом? И не ясно ли отсюда, что переделка может иногда быть вполне сообразна с духом оригинала? "Литературный журнал" должен это знать, - он, который так недавно сам читал по-английски "Vanity Fair"!!!..

"...Чем же объяснить после того негодование "Современника" на простонародье, которое он находит в "Базаре житейской суеты"? Разве "литературный журнал" сравнил эти простонародные фразы с английским оригиналом и разве он нашел, что у Теккерея нет ничего соответствующего этим фразам? Ничуть не бывало. Он просто взял на выдержку несколько отдельных слов, не связав их ни с предшествующим, ни с последующим контекстом. Кого, спрашивается, нельзя обвинить по этой методе? Нет, милостивые государи, если вы хотите обвинять смиренного переводчика "Базара", то я советую вам прежде всего прочесть английский оригинал, потому что - прошу извинить - я никак не думаю, чтобы вы его читали. Если бы вы действительно читали "Vanity Fair" (вы пишете "Wanity", но это, разумеется, опечатка), то:

1) Вы никак бы не сделали заключения, что Теккерей писатель наивный и бесхитростный.

2) Вы бы не покорыствовались какими-нибудь Бумбумбумом и Моггичунгуком, которых я выдумал вовсе не для вашего удовольствия.

3) Вы бы не допустили бесчисленного множества всевозможных ошибок в "Ярмарке тщеславия".

4) Вы бы непременно увидели и убедились, что простонародный способ выражения большинства действующих лиц в "Базаре" составляет отличительное свойство этого романа. Ведь сам сэр Питт Кроли, баронет и член парламента, выражается на бумаге и в разговоре как простолюдин, делая против языка грубейшие ошибки на каждом слове. Что же сказать о его буфетчике Горроксе? о майорше Одауд? о Родоне Кроли? о лакеях и служанках, которых так много в "Базаре житейской суеты"? Вам не нравится, что Бьют называет у меня своего племянника забулдыгой; да знаете ли вы, что такое английское spoony {дурень (англ.).} и scoundrel? {подлец (англ.).} Есть у Теккерея целая глава, "cynical chapter" {"циничная глава" (англ.).}, которая вся наполнена самыми простонародными выражениями; и если ваши переводчики "Ярмарки", не зная английского простонародья, должны были уничтожить тут, как и в других местах, весь колорит оригинала, то неужели, думаете вы, обязан кто-нибудь подражать им? Нет, тот, кто знаком с Теккереем в оригинале, скорее упрекнет меня в недостатке, чем в избытке простонародья, и этот недостаток я сам вижу гораздо яснее, чем "литературный журнал"..."