Илья Муромец. - Иван Кошкин

Муромец, не шевелясь, смотрел на страшное побоище, что кипело внизу, меньше чем в одном перестреле. Смоленские полки поспели ударить вместе с черниговскими, и бой шел через все поле — от Днепра до Лыбеди. Ни та, ни другая сторона не брала верха, русские и печенеги рубились, не отступая ни на шаг, умирая на месте, и уже коням некуда было ступать от трупов. Тут секлись мечами, отбросив разбитые щиты, хватали друг друга за руки, там, стиснутые со всех сторон боками коней, резались ножами, били кулаками, стараясь повалить с коня. Вон печенег ударом палицы снес голову черниговцу, и тут же, взмахнув руками, свалился с коня, сдернутый вниз, а на его место в седло взлетел русский воин, страшно перемазанный кровью и землей, и тут же перехватил за руку другого степняка, выкручивая из пальцев саблю.

Илья внимательно следил за печенежскими полками, что, как и они, стояли на холмах другой стороны шляха, выжидая своей очереди идти в битву. Ряды русичей и печенегов внизу редели, воины истребляли друг друга, и недалека минута, когда в бой идти тем, кто до сих пор стоял в запасе. Муромец видел, что печенегов здесь легло больше, сказывалось то, что многие черниговцы были в бронях и шеломах. И все же дальние холмы были черны от войска, степняков по-прежнему оставалось трое на одного нашего. Только и радости, что никто из богатырей еще в битве не участвовал, и горячий Алешка все ругался сквозь зубы, поминая старшего брата нехорошими словами — сам не бьется и другим не дает!

От пролитой крови над дорогой поднимался пар, и впервые с утра на поле легла тень — солнце, словно не желая больше видеть столь страшное истребление человеческих жизней, ушло за тучи. Илья, как ни всматривался в сечу, никак не мог разглядеть алую ферязь Гореслава, черниговский воевода словно в воду канул.

— Брат, сколько нам ждать еще? — зло спросил Алеша и осекся, когда Илья повернулся к нему.

Глаза Муромца смотрели холодно, будто и не черниговцы умирали там, внизу, и Попович понял — это и есть спокойствие полководца, о котором не раз говорил шибко умный конь Бурко. Старший брат думал не о русской крови, что разливается рекой на дороге, а о победе. Скрипнув зубами, Бабий Насмешник отвел глаза, посмотрел на сечу и похолодел — через схватку ехал могучий, закованный в сталь всадник на одоспешенном же огромном коне. И где проезжал страшный великан, русские воины ложились как снопы, разрубленные на полы, иногда и вместе с конями. То был ольбер, да и не ольбер — ольберище, и Алеша, глядя, как враг страшным ударом подбросил в воздух русича, что развалился на две половины, понял — такого напуском не возьмешь. В отчаянии он повернулся к брату, но в этот раз и рот раскрыть не успел — Муромец уже держал в руке булаву.

— Брат, — голос великого богатыря был спокойным. — За старшего остаешься. Тебе второй ряд полков поднимать — не торопись, но и миг нужный не пропусти. А до того — сам в битву не лезь, Христом Богом прошу. Мы тут не буйны головы — мы тут Русскую землю в заклад поставили.

— А ты? — больше ничего в голову не пришло.

— А я с этим переведаюсь, — Илья указал булавой на страшного ольбера. — Давай, Бурушко.

— С Богом, брат, — прошептал Алеша, глядя вслед Муромцу.

Бурко шибко не разгонялся, он знал своего друга и понимал, что даже и в такой битве тот со спины налетать не будет, а сперва обязательно кликнет вражьему ольберу, вызывая на бой, как у богатырей принято. Кося глазом, богатырский зверь приглядывался к своему противнику, ибо пока хозяева наверху охаживают друг другу мечами, кони их дерутся зубами и копытами. Вражий конь не уступал ему в росте и крепости и тоже был закован в сталь, но доспех его, сразу видно, тяжелее, да и скакать в нем потруднее. «Добро же, — подумал русский жеребец, чувствуя, что алая ярость уже застилает глаза. — Посмотрим, чья возьмет!»

— А оборотись-ка, добрый молодец, не в спину же тебя бить!

Рев Муромца перекрыл гром сечи, и враг услышал и поворотил коня. Косая сажень в плечах, ростом он не уступал Муромцу, голова — что пивной котел. Грудь, плечи и бедра степняка прикрывала броня из связанных шнурами узких стальных пластин, такие же пластины закрывали шею, плечи и руки до локтя. Голову врага защищал крепкий шлем со странной личиной — точной парсуной человеческой. Эта стальная рожа: широкая, с круглыми глазами, птичьим носом и длинными медными усами почему-то разозлила Муромца сильнее всего, у врага словно было два лица, а от такого уже разило волшбой.

— Ну-ко, Бурушко, покажем ему! — рявкнул Илья.

Но верный конь уже и сам решил, что пора показать, и прыгнул вперед с четырех копыт, чтобы ударить врага грудью. Вражий жеребец встал на дыбы, занося копыта, и Бурко рванулся вперед, целясь вцепиться страшными зубами в горло недругу. Зубы заскребли по стали — спереди шея степного зверя была прикрыта кольчугой. Оба рухнули на ноги, с громом припечатав землю огромными копытами, и бросились друг на друга, сшиблись грудь в грудь, ища, куда бы вцепиться.

Илья едва успел прикрыться щитом от вражьей сабли, приняв удар на умбон[83]. Враг был силен — стальной пупырь в палец толщиной оказался прорублен до середины. Муромец махнул булавой по широкой дуге, целясь ольберу в бок, подставленный щит треснул, и витязь оскалился: еще раз-другой попасть — и будешь ты, поганый, одной саблей биться. Сталь степняка со свистом рассекла воздух, и верхний край русского щита отлетел в сторону, а затем на дубовые доски обрушился град частых щепящих ударов. Илья чуть подался, словно прогибаясь под вражьим натиском, а затем шатнулся вперед, обрушивая железное оголовье булавы на ольбера, что еле успел закрыться щитом. Второго удара вражий доспех не выдержал, степняк ловко стряхнул остатки щита и вдруг сам хлестнул саблей наотмашь от левого плеча. Как-то не так неслась стальная полоса, и в последний миг Муромец с ужасом понял: да не в него враг метит, а в шею Бурку! Богатырь едва успел выставить вперед булаву — удар рассек оружие как раз под оголовьем, но ослабился и безопасно скользнул по стальной чешуе конской брони.

— Ах ты гад подколодный, — прохрипел Илья, чувствуя, что глаза застит черный гнев.

Никогда, никогда за всю свою службу, за все ее долгие годы он не метил нарочно во вражьего коня! Закрываясь щитом, Муромец потянул из ножен меч — и в это время два страшных удара раскололи дубовые доски. Швырнув обломки щита прямо в мертвую стальную рожу, Илья ударил мечом снизу — ольбер закрылся, от столкнувшихся клинков снопами брызнули искры, поджигая вокруг остатки сухой, выгоревшей на солнце травы...

Алеша внимательно смотрел на битву, что кипела на шляхе, гнев и ярость куда-то ушли, в голове билась лишь одна мысль: «Не пропустить бы нужную минуту». Бабий Насмешник знал: никакой он не воевода, его дело — врубиться во вражьи ряды, свистом распугивая коней, с бешеной скоростью рубя по чему придется. Но здесь особого ума не нужно: как увидишь, что наши гнутся, — поднимай полки в последний натиск. Он оглянулся назад — там, у Кловского урочища, стоят, перегородив поле расписными щитами, Сигурдовы варяги, если черниговцы не устоят, будет куда отбежать. Подумал так — и обложил сам себя дурнейшими словами: еще мечом не махнул, а уж бежать думает!