Ворчливая моя совесть - Борис Рахманин

— Опять они спешат! — шутила она. — Ну, куда мы пойдем сегодня?

«Может быть, они на самом деле спешат?» — думал он, с беспокойством всматриваясь в толпу, на четвертый день.

На пятый день она пришла раньше его.

— Сегодня они отстают! — объяснила она со смехом.

Взяла его за руку, заглянула в глаза. Ну, чего, мол, нахмурился? Разве погода плохая? Или нет денег?

— Знаешь что? — сказал он. — Давай назначать встречу у других часов.

Она вопросительно округлила глаза.

— Понимаешь, другие часы могут ошибаться, а эти — нет… Понимаешь?

Она задумалась.

— Мне хочется у этих. Здесь всегда — будто праздник!

На следующий день она пришла ровно в восемь.

— Действительно! — лукаво удивилась она. — Они идут точно! Как я могла в этом сомневаться?

Огромное полнолуние циферблата уже размывали лиловые воды сумерек. Только стрелки двумя неугасимыми лучами показывали каждая в свою сторону, но именно в этом и состоял секрет их торжествующей непогрешимой точности.

Рано сюда приходят люди. Не терпится им, спешат. И первыми приходят он и она. Будто две хлопотливые, деловитые ласточки вьют они здесь бедное, но уютное гнездо из потрепанных дерматиновых переплетов.

Одних названий томов достаточно для того, чтобы поумнеть.

Какие серьезные у человечества дети!..

Но заросшее сединой ухо их соседа, так и не ставшего известным старого поэта, пришедшего сюда почитать свою собственную, изданную в юности единственную брошюру, застенчиво ловит среди сухого шелеста страниц уже почти непонятное ему слово: люблю.

А что, если в самом деле это шелестят желтые ломкие страницы?

Нет, заросшее сединой старое ухо, ты не ошиблось!

Два высших образованья, две пирамиды увесистых книг действительно очень хорошо относятся друг к другу.

Не смея нарушить шепчущую тишину библиотеки, они все же дерзают ее нарушить.

Внезапно в страстном объятии сплетаются их измазанные чернилами указательные пальцы, и с грохотом падают на пол карандаши.

Зал, как один человек, поднимает голову, разгибает, пользуясь поводом, затекшую сутулую спину.

Вызывая огонь на себя, неизвестный поэт неловко вскакивает и, прижимая к груди склеротическую руку, виновато шепчет извинения.

Но не сыплются на него в ответ проклятья, ученая библиотекарша не грозит вывести вон. Как водится между людьми, все скромно опускают вниз ресницы, и потрясенный своим подвигом старик невидящим взглядом снова впивается в сложные аллитерации полузабытых стихов.

А молодые?

Высокая стопка отобранных ими утром фолиантов становится все ниже, тоньше…

И все выше — посмотрите! — становятся гладкие молодые лбы.

Книги, хлеб человеческого ума, — свои собственные и те, что подают нам в этом большом гостеприимном доме, — пусть всегда вас будет у нас досыта!

К чему он призывал, о чем он вещал?

Со всех сторон окружали его круглые, точно облака, сугробы, извилистую тропинку люди протоптали далеко в стороне. Никто не захотел сделать крюк по пояс в снегу, чтобы поразиться искренности его содержания. И он уже как бы перестал быть плакатом, а стал частью пейзажа, чем-то вроде диковинного дерева, гибрида, выведенного наперекор снегам.

Утонувший до подбородка, с белой шапкой до самых бровей, он только и мог похвастать кусочком испещренной цифрами или письменами фанерной щеки.

Что это были за знаки?..

Быть может, отменно важные, подсказывающие самый краткий и точный путь к чудесам?

А может быть, наоборот — они гласили о том, что курить вредно, а жить хорошо?

Или — это тоже вполне вероятно — там сообщалось, что в текущем году будет выработано… Но чего именно и в каком количестве, еще не написали, оттого что ждут самых последних сведений.

Затерявшийся в неуютной снежной пустыне, в стороне от человеческой тропы. Трагически бессмысленный…

…Это тощие разноцветные коты, подстерегающие вас в узком темном переулке и перед самым носом, у самых ног стрелой перебегающие дорогу.

Какой гомерический гнусавый хохот вырывается из их усатых ртов при виде того, как трусливо поворачиваете вы назад. Шутка удалась! Насмеявшись вволю, они снова залегают под заборами и ждут следующую жертву.

…Это курица с черными чешуйчатыми ногами, по странной прихоти одного моего знакомого живущая у него в ванне и несущая яйца в пыжиковую ушанку.

Иногда ее выводят погулять. Заложив за спину крылья, злая и гордая, ходит она вокруг клумбы и повторяет: куда, куда я попала?

…Это черный, как пантера, молчаливый дог, пропускающий в дверь сначала даму, а затем лишь выходящий сам. Он любит разглядывать на главной улице новые марки иностранных автомобилей, но отходит от них с долгим равнодушным зевком.

…Это два внешне совершенно одинаковых голубя, разного тем не менее пола, бесстыдно целующиеся на чужих подоконниках.

…Это воробей. В городе он один. Но за короткое время он успевает побывать повсюду, и только поэтому кажется, что воробьев много.

…Это закованная в квадратный айсберг, облаченная в розовый пеньюар наложницы рыбка.

— О!.. О!.. О!.. — беззвучно произносят ее пухлые губки.

…Это похожая на семечко из спелого яблока божья коровка. На спине, в гладком пластмассовом футляре хранятся у нее прозрачные нейлоновые крылышки. Воспрянув от долгого сна между двойными рамами, она облетает дом, приземляется на раскрытую книгу, ползет по самой интересной строчке и пересказывает ее впоследствии слово в слово.

Удивительным, умным зверьем населен город!

Я встретил ее на пороге, и уже при виде моей блаженной улыбки она обо всем догадалась.

— Да, да! Кажется…

Из маленького фарфорового тигля я вынул два розовых шарика и положил ей на ладонь.

— Похожи на поливитамины! — засмеялась она радостно. — Значит, полетим?

— Да! Станем на поручень балкона, оттолкнемся…

Мы взяли по шарику, словно прощаясь, взглянули друг на, друга, проглотили и запили водой…

— Где ты?

Мы задали этот вопрос одновременно.

Она исчезла. Я и себя тоже не видел. Видел комнату, дверь на балкон. Где мы?..

Я испуганно протянул свою невидимую руку и нащупал в пустом воздухе ее мокрое лицо.

— Что ты наделал?! — произнесла она. — Перепутал все!

Неуверенно ступая, оттого что не видел своих ног, двумя руками схватил я тигель и бросился на кухню.

Спиртовка еще горела. Заглянув на всякий случай в листок с формулами, стеклянной ступкой я тщательно размял разноцветные порошки. Не может быть, чтобы ошибка произошла и на этот раз.

— Смотри!

В тигле снова лежали два шарика. Мы проглотили их, запили водой.

Я легонько взмахнул невидимыми руками и почувствовал, что лечу…

— А ты? Ты летишь? — крикнул я, задыхаясь от восторга. — Где ты?..

И вдруг под самым потолком больно столкнулся с ней.

— Осторожно, люстра! — вскрикнула она.

Я отыскал ее руку, потянул на балкон. Оттолкнувшись, мы плавно взлетели над полным детей двором, перевалили через крышу и поплыли над пахнущей бензином улицей…

Я коснулся рукой ее невидимого лица. Щеки по-прежнему были мокрыми.

— Ты что? Ведь мы летим!

— Но никто этого не видит…

Слывя знатоком природы — как-никак яблоки в детстве ел не покупные, а добытые в чужих садах, — должен все же признаться, что соловья впервые в жизни я услышал на выставке.

Плавясь от жары, брел я по ее асфальтовым проспектам в поисках автоматической воды, и тут-то этот соловей подал голос.

Удивленный, стал я оглядываться по сторонам. Что такое? Вроде бы звуки эти описаны в литературе. Но какие мощные, какие самозабвенные звуки! Неужели их издает крохотная серая птичка? Непостижимо!

Все посетители выставки, удивленные не меньше меня, обратили свои взгляды к репродукторам. Только так они могли объяснить себе эту явно вдохновенную песню.

Да что посетители! Экспонаты и те не остались равнодушны! Знаменитые белые лошади, чистые гривы и хвосты которых мели горячий асфальт, нервно запрядали ушами, ловя знакомый им по родному лугу мотив.

Новые модели длинных полированных «Ту» почувствовали себя польщенными, поскольку также относились к семейству крылатых.

Атомный манипулятор, несмотря на всю свою понятную приверженность к современной музыке, взмахнул тяжелыми коленчатыми щупальцами и стал, чуть отставая, дирижировать соловью.

А тот словно с клавиша на клавиш прыгал, словно со струны на струну, такое богатое было у него горлышко!

Перемахнув через табличку «запрещается», исколов пальцы, я сорвал похожую на маленький кочан капусты розу, крикнул: «Браво!» — и бросил ее, точно на сцену с галерки, в зеленый сумрак листвы.