Море Троллей - Нэнси Фармер

— Я же говорила, нужно пожертвовать что-нибудь жизненно важное, — упрекнула его Торгиль.

— Перестань злорадствовать и помоги лучше! — воскликнул Джек. Он рассадил себе голову: на траву капнуля кровь. Торгиль прижала руку к ране, останавливая кровотечение. А затем оторвала лоскут от своей новой туники и перевязала пострадавшего.

— Да уж, надо отдать тебе должное, с ранами управляться ты умеешь, — неохотно признался Джек.

— Сто раз это проделывала. Ну, так что ты принесешь в жертву?

— Да у меня ж ничего и нет, — растерянно отозвался Джек.

— Еще как есть! Ты можешь отрезать себе ухо — я тебе помогу, конечно, — либо раздробить пальцы на правой руке так, что больше никогда не сможешь играть на арфе. Для скальда это самое оно.

— Изрубить себя на куски — это развлечение для скандинавов, а не для разумных, здравомыслящих саксов! — заорал Джек — Я отказываюсь верить, что жизненная сила может потребовать от меня такого!

— Ты должен доказать, что для тебя это важно! — завопила Торгиль в ответ. Ну да, девчонку хлебом не корми, дай ввязаться в свару! — Это тебе не деревенская ярмарка, где выиграешь приз-друтой, кидая в мишень орехи. Это Иггдрасиль. Даже Один не посмел к нему приблизиться, не принеся должной жертвы.

— Значит, Один был идиотом.

— А вот и не был! А ну, возьми свои слова обратно!

— А вот и не возьму! Твой Один — тупой и злобный громила, и все, кто в него верят, недалеко от него ушли! А воительниц он заставляет прислуживать за столом в Вальхалле.

— Это неправда! — завопила Торгиль. Пчелы вновь слетелись к подножию холма и теперь кружили вокруг спорщиков гудящим, растревоженным роем — Один — воплощение чести и доблести, вот только рабу этого вовеки не понять!

— Тогда как это удалось понять тебе, скажи на милость? Ты сама перестала быть рабыней каких-то три года назад! — Еще не успев договорить, Джек уже горько пожалел о своих словах. Торгиль откачнулась назад, как будто он рубанул ее секирой. В глазах воительницы вспыхнуло безумие. Торгиль была берсерком из рода берсерков, и боевая ярость накатывала на нее, желала она того или нет.

— Прости, пожалуйста! — закричал Джек. — Никакая ты не рабыня! Ты — воительница! Один любит тебя и никогда не заставит прислуживать за столом!

Но было слишком поздно.

— Я даю клятву, — дрожа от ярости, произнесла Торгиль. — Даю клятву, что убью себя сразу после того, как зачерпну из источника Мимира Я приношу в жертву собственную жизнь ради того, чтобы принести воды Джеку, ибо ему нужно исцелить королеву Фрит и спасти свою сестру. Я клянусь Иггдрасилем, Одином и норнами!

— Не делай этого! — заорал Джек, но Торгиль уже бросилась вверх по склону. Девочка упрямо продвигалась вперед, не обращая внимания на плотную стену пчел, что зависла между нею и вершиной. Пчелы тысячами вились вокруг, громогласно жужжали, но жалить — не жалили. Похоже, их просто обуревала буйная, неуемная радость.

Джек глядел, как воительница упорно карабкается вверх по крутому склону; она ни разу не остановилась передохнуть. Вот она добралась до колодца, вот потянулась к ведру…

Невидимая рука отшвырнула ее назад. Торгиль кубарем покатилась вниз по холму: пчелы так и разлетались с ее пути. Девочка ударилась о тот же самый камень — и на сей врачеванием пришлось заняться Джек. Торгиль словно оглушило: воительнице явно пришлось хуже, чем ему. Она тупо уставилась на мальчика.

— Они… не приняли моей жертвы, — наконец с трудом выговорила она. — Норны… Один… Иггдрасиль. Они не захотели взять мою жизнь. Это потому-что я родилась… рабыней?

— Нет, конечно же, нет, не поэтому, — прижимая к себе, уговаривал ее Джек так он некогда баюкал Люси, после того как они чудом избежали гибели в морской пучине. — Олаф освободил тебя и назвал тебя дочерью. Ётуны оказывают тебе великие почести. Никому и в голову не придет считать тебя рабыней… ты гораздо, гораздо больше, чем рабыня. Не плачь. Ну, не плачь, пожалуйста. — Джек гладил ее волосы и чувствовал, как рыдания девочки эхом отзываются в его собственной груди. — Думаю, они отвергли твою жертву потому, что предлагать полагается нечто действительно бесконечно важное. А твоя жизнь для тебя ничего не значит.

— Жизнь и впрямь утратила для меня всякий смысл. — Торгиль шмыгнула носом — И я всё равно себя убью. Теперь, когда Олафа не стало, мне незачем жить.

— Не вздумай даже, Олаф хотел, чтобы ты жила. И я этого хочу!

— Слишком поздно, — вздохнула Торгиль. Она вытащила нож, и Джек сделал первое, что пришло ему в голову. С Торгиль он всё равно не справился бы — при ее-то бойцовских навыках и одержимости! — хотя за то время, что Джек прожил у скандинавов, силой он с ней практически сравнялся. Так что мальчуган попросту сдернул с шеи охранную руну. Руна тут же сделалась видимой.

То была четырехугольная пластинка тяжелого золота. На ней изображалось что-то вроде пробивающегося из-за туч солнца, вот только каждый лучик этого солнца разветвлялся во все стороны, словно расцветающее деревце.

— Да это же Иггдрасиль, догадался Джек.

— Ах, так вот что ты, значит, прятал на шее… — пробормотала Торгиль. Нож ее застыл в воздухе. — Эта штуковина обожгла меня словно огнем.

— Это потому, что ты попыталась отнять ее силой. А руну можно только отдать добровольно. — Джек чувствовал странную, гнетущую опустошенность. Ведь это — его последняя связь с Бардом. Руна заботливо оберегала его в минуты опасности и отчаяния — а теперь ее не станет. Джек повесил руну на шею Торгиль.

— Думается, она меня всё равно сожжет, — сказала девочка. — Мне будет ужасно больно; но ничего другого я и не заслуживаю.

На глазах у Джека подвеска словно растаяла, растворилась в воздухе. Мальчик был раздавлен горем.

— Мама… прошептала Торгиль. — Я ее вижу… в мыслях. — Она выронила нож.

— Это ты про королеву Гламдис?

— Нет — про мою родную мать. Про Аллисон. Я была к ней так жестока. Обзывала ее разными нехорошими словами и никогда не обращалась с ней по-доброму, даже когда она плакала. Отец ее частенько поколачивал. Называл никчемной, потому что она не смогла родить ему сына.

— Но она родила ему сына. У тебя был старший брат, и твой отец убил его.

— Я должна была заменить брата, но я подвела… подвела отца — По щекам Торгиль катились слезы.

— Как можно подвести кого бы то ни было, всего-то навсего родившись девочкой?!

— Мама втайне от отца стряпала мне всякие вкусности. Расчесывала мне волосы, шила красивые куртки и башмаки. А я ей ни разу даже спасибо не сказала.

— Олаф рассказывал, что она никогда ни с кем не разговаривала.

— Она разговаривала со мной — по-саксонски, — возразила Торгиль. — А я ее высмеивала — за то, что она говорит на языке рабов. Вот тогда она вообще перестала разговаривать. А потом… потом ее принесли в жертву, чтобы она сопровождала отца в Вальхаллу.

— А знаешь, что? Я думаю, ни в какую Вальхаллу она не отправилась. Драконий Язык говорил, что загробную жизнь каждый выбирает для себя сам. Думаю, она ушла на Острова Блаженных вместе с Медб.

— Хорошо бы, — отозвалась Торгиль. — Ох! Я только что вспомнила! Я сказала Олафу, что ненавижу его — прямо перед тем, как он погиб. Как я могла? Как могла?! — И девочка разрыдалась в голос.

— Сдается мне, Олафу к этому было не привыкать, — саркастически заметил Джек. — Он, небось, по сто раз на дню это слышал.

— Тоже верно, — согласилась Торгиль, разом приободрившись. Но тут девочка принялась вспоминать всевозможные проступки из своего прошлого, коим конца-краю не предвиделось. Она разбила ткацкий станок Хейди после того, как ведунья сшила ей платье. Она насмехалась над голосом Руны, когда тот попытался спеть ей хвалебную песнь. Она связала вместе хвосты Задиры, Волкобоя, Ведьмы и Кусаки, чтобы те передрались между собой. А ведь эти псы ее любили — пожалуй, единственные в целом мире.

У Джека просто в голове не укладывалось, как в одном человеке может вмещаться столько злобы. Покаянные рассказы изливались из Торгиль нескончаемым потоком, точно гной из раны. Похоже, девочка впервые в жизни осознала, что поступала дурно.

— Такое странное чувство… Будто недостает чего-то. — Торгиль подобрала нож; Джек испугался, что она всё же попытается лишить себя жизни. — Знаешь… я почему-то больше не хочу себя убивать.

— Вот и прекрасно!

— Нет, не прекрасно! Это на меня не похоже. И в битве погибнуть я тоже не хочу. — Девочка резко села, глядя перед собой безумными глазами.

— Ну, что такое? — забеспокоился Джек.

— Я утратила желание рубить и жечь! Я не хочу убивать! Я забыла, как берсеркствовать! Я больше не воительница! — И Торгиль принялась кататься по земле, вырывая пучки травы, пронзительно вскрикивая, и постанывая, и рыдая в голос. Джеку оставалось только беспомощно наблюдать. Он понятия не имел, как справляться с таким безысходным горем.