Море Троллей - Нэнси Фармер

Джека с Торгиль потчевали тетеревятиной с брусничным вареньем, кроликом с луком, медвежьими лапами (от лап Джек отказался) и толстыми ломтями лосятины. Горная Королева одна уплела целую лосиную ногу, а Фонн с Форат рвали на куски гигантскую форель. На тролльем пиру за столом вели себя ничуть не лучше, чем на празднестве короля Ивара.

— Чур, одну ногу на пол! — заорал молодой увалень, что влюбленно поглядывал на Фонн. — Правило у нас одно: пока ешь, держи ногу на полу!

— Это он передо мной выпендривается, дескать, человеческую речь освоил! — фыркнула Фонн.

Еще Джека с Торгиль угощали хлебом со свежим маслом и медом, яблочным пудингом с пряностями, виноградом из теплиц Фонн и сыром — Торгиль объяснила, что сыр этот из молока таинственной зверюги под названием «як». По кругу ходили целые бадьи с сидром, пивом и медом. Увальни попытались было вовлечь Торгиль в состязание «кто кого перепьет», но девочка твердо ответила: «Нет».

— Тролли всё равно выиграют. И они это знают. Не хочу позориться, — объяснила она.

Когда угощение закончилось, а со стола убрали, начались песни и танцы. Увальни перешли на другой конец озера, тролльи девы выстроились напротив. Увальни охорашивались и гордо выставляли напоказ надбровные дуги — ведь это троллыпам предстояло выбирать себе партнеров. Форат с подругами обеспечивали музыку. Странное то было пение. Джек не понимал ни слова; мелодия эхом отражалась от стен и словно вибрировала в его груди. И звучала в ней такая неизбывная скорбь, что у Джека на глаза навернулись слезы.

— Это что, плач? — спросил он у Фонн.

— Нет, конечно! Это песнь китов. Очень даже веселая, на самом-то деле. Они поют об Утгарде, нашем возлюбленном доме, что навек для нас утрачен и остался далеко за морем.

— Если это веселая песня, то печальных ему лучше и вовсе не слышать, подумал про себя мальчик. Лишь невероятным усилием воли он сдерживался, чтобы не разрыдаться.

— Вы ведь не будете возражать, если я потанцую немножко? — застенчиво спросила Фонн.

— Конечно-конечно! — хором заверили ее Джек и Торгиль.

Так что Фонн засеменила через лед к прочим тролльшам. Сперва все они веером рассыпались по озеру, затем приблизились к увальням: те из кожи вон лезли, стараясь произвести впечатление. Одна за другой девы выбирали себе кавалера, хлопая того по плечу увесистой ручищей. Пары вышли на лед.

Топ! Хлоп! И-и-и — скользим, скользим, скользим! Топ! Хлоп! И-и-и — скользим, скользим, скользим! Тролльи девы вели своих партнеров через озеро, а Форат и прочие выводили жалобный, стонущий аккомпанемент.

— Воистину, Олафу возданы великие почести, — проговорила Торгиль, вздыхая над кружкой сидра.

— Вот уж не думал не гадал, что его тут так любят, — сказал Джек.

— Хейди, Дотти и Лотти — тоже, — отозвалась Торгиль, улыбаясь краешком губ.

Ближе к концу празднества Джек пробрался к столу королевы и, учтиво поклонившись, спросил:

— А норны придут завтра?

— Возможно. Норны придут, когда сами того захотят, — отозвалась королева.

— А не могла бы ты… ну, так сказать… немножко поторопить их? — День, когда Люси должны принести в жертву, неотступно маячил у Джека перед глазами.

— Торопить норн не смеет никто.

— Но если бы они знали, как это важно…

— Послушай, детеныш, — добродушно отозваласш Гламдис, — ежели норны намерены даровать тебе успехи то придут они днем раньше или днем позже — это совершенно неважно. Всё произойдет так, как суждено.

— Но не могу же я просто сидеть сложа руки и ждать! — Джек вовсе не собирался грубить — тем более, тролльей королеве девяти футов ростом! — но мальчик себя не помнил от тревоги.

— Боюсь, придется. Заодно Фонн покажет тебе дворец…

— И вовсе ей незачем со мной няньчиться, — буркнул Джек.

— Я, например, твердо знаю одно, — как ни в чём не бывало продолжала Горная Королева, — гнать от себя радость, пока она длится, и вместо того скорбеть о своей судьбе — есть великий грех.

— Вот и Руна мне так говорил, — воскликнул Джек.

Гламдис улыбнулась, сверкнув изящными кличками.

— Это он у меня научился. А теперь беги-ка себе, двуногий олененок. Насладись жизнью сполна — прежде чем начнется шахматная партия. — И королева, отвернувшись, вновь впилась зубами в лосиную ногу — третью. по счету, предположил Джек, глядя на груду костей у нее под ногами

Весь следующий день Джек разгуливал по обширному дворцу королевы Гламдис. Он побывал на кухне, в оружейной, в гареме и в теплице. Теплица — гордость Фонн! — была сооружена из пластин прозрачного льда Лучи яростного горного солнца пронизывали ее насквозь, и тепло задерживалось, точно в ловушке. Изнутри стены были скользкими и влажными: вода струйками стекала в почву, но с внешней стороны лед не таял Специальной приставленный к этому делу увалень то и дело окатывал теплицу водой, чтобы стены не истончались.

Джек в жизни не видывал виноградных лоз — разве что нарисованными на стенах римской виллы. А еще он обнаружил здесь множество деревьев, ему и вовсе незнакомых: персики, абрикосы и миндаль. Всё это привез Олаф из своих набегов в Италию.

— Олаф говорил, что в его саду таких не вырастить, — объясняла Фонн. — У него-то теплиц нет. Драконий Язык научил меня, как ее построить — в возмещение за то, что растопил дыру в дворцовой стене.

— А зачем он это сделал? — полюбопытствовал Джек.

— О, там вышло небольшое препирательство из-за Фроти. Фрит тогда еще жила с нами, а Фроти приходилась ей родной сестрой. Вот это была скандалистка так скандалистка, скажу я вам! Из-за нее кровь ручьями лилась в чертоге Хродгара, а Драконий Язык был отчасти повинен в ее смерти. Впрочем, если бы не он, нашелся бы еще кто-нибудь… — Похоже, гибель сводной сестры Фонн особо не огорчала.

— Вижу, Олаф был здесь частым гостем, — тактично предположил Джек. Ему не хотелось навязываться, но отношения между могучим скандинавом и Горной Королевой вызывали в нём летучее любопытство.

— О, мама в него по уши влюбилась, — ничуть не смущаясь, кивнула Фонн. — Вообще-то она почти никогда на людей не заглядывалась, а поведение Фрит с Фроти еще больше укрепило ее в мысли, что брать человека в мужья неразумно. Но Олаф… — Глаза тролльши затуманились. — Олаф был такой громадный, такой красивый!

Джек вспомнил, что примерно то же самое слышал из уст Хейди.

— Но, конечно, жить ему здесь не хотелось. У него же была семья в Срединном мире. Он приезжал раз в два года, и с подарками. Мне подарил саженцы, а Форат — флейту и вырезанного из дерева кита. Он всегда знал, чем нас порадовать.

— А Фрит он чего-нибудь дарил?

Фонн рассмеялась своим лающим смехом:

— Ни один смертный в здравом рассудке к Фрит и близко не подойдет.

— А ты знаешь, что она облысела?

Нет, этого Фонн не знала. Когда же Джек рассказал ей о прискорбных событиях, вынудивших его отправиться в Ётунхейм, Фонн захохотала так, что у нее по щекам потекли слезы.

— Ох! Ох, сил моих нет! Жаль, я этого не видела! Фрит же на своих волосах просто помешана. Она покоя не давала маме, пока не заполучила эти свои золотые локоны!

— Так это королева подарила ей волосы?

— Ну да — с помощью магии. Фрит, конечно, оборотень, но когда она приняла человеческий облик, шевелюра у нее осталась в точности как моя. Мама подарила ей волосы, как у людей — так ей, помимо всего прочего, было проще сохранять новое обличье. Утратив драгоценный дар, Фрит вновь оказалась между мирами — ни там и не тут. Она очень разозлилась?

— Не то слово как, — вздохнул Джек — Скандинавы прям на стены полезли.

— Ой, вот здорово! Фрит и здесь скандалами славилась!

В общем и целом, день выдался ничего себе Джек искренне привязался к мягкой, приветливой тролльше; и к ее молчаливой, грустной сестре. Он побывал и в гареме Болторн, отец Фонн и Форат, радушно приветствовал гостя. Болторн был первым возлюбленным Гламдис, и королева по сей день обращалась с ним весьма почтительна.

Мысль о том, как можно жить в гареме, у Джека просто в голове не укладывалась, но Болторну его положение явно льстило.

— Прям вот так сцапала меня, приподняла надо льдом — и швырь в пещеру! — рокотал старый ётун, с нежностью вспоминая пору ухаживания. — У меня потом все надбровные дуги были в ссадинах!

Джек смущенно отвернулся — сам не зная, почему.

В общем и целом увальни оказались неплохими ребятами, вот только с личной гигиеной слегка не в ладу. Среди них считалось особенно мужественным — или какое уж там слово они использовали — ходить чумазыми и месяцами не чистить ни ногтей, ни зубов. Пожалуй, именно это и подкупало в них Торгиль; а тем, в свою очередь, гостья явно пришлась по душе.

Из угрюмой, вечно всем недовольной упрямицы Торгиль прямо на глазах превратилась в существо вполне себе обаятельное. Может, это потому, что воительница впервые оказалась в центре всеобщего внимания, думал про себя Джек, наблюдая, как та играет в «Увернись от копья» с парой молоденьких увальней. Жены и дети Олафа ее терпели — но любить не любили. Никто ей не радовался, кроме Задиры, Волкобоя, Ведьмы и Кусаки — псов, с которыми девочка выросла. А здесь — впервые в жизни — у Торгиль появились друзья.