Секрет покойника - Том Харпер

— А, его верный охотничий пес. Ну, давай беги, лизни ему задницу!

Я просыпаюсь в середине ночи и не могу понять, где я. За время нашего путешествия я привык спать в новых комнатах и в новых кроватях. Комната вращается вокруг меня. Наконец она замирает на месте, я оглядываюсь по сторонам. Дверь, окно, кинжал под подушкой. Он делит со мной ложе с тех пор, как мне исполнилось девять лет. Его верности может позавидовать любая наложница.

Рядом со мной стоит раб и тянет меня за рукав. Я не слышал, как он вошел. Дворцовые рабы двигаются в темноте словно кошки. Или же это я старею.

— В чем дело?

— Тебя зовет Август.

Я как ужаленный вскакиваю с постели, натягиваю старый военный плащ и торопливо шагаю вслед за рабом. Коридор ярко освещен. У каждой двери застыл стражник из числа императорской гвардии.

— Что случилось?

Раб пожимает плечами.

— Что бы ни случилось, оно еще не закончилось.

Комната Константина рядом, но раб ведет меня куда-то еще.

Мы спускаемся по лестнице этажом ниже, к покоям, где разместилась Фауста с детьми. Дверь открыта, рядом стоят стражники с мечами наголо. Я с опаской смотрю на них, прежде чем переступить порог. И хотя я давно сбился со счета, в скольких битвах принимал участие, глядя на них, я вздрагиваю. Неужели все дело во мне?

Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что дела обстоят гораздо хуже. В комнате Крисп, Фауста с тремя сыновьями, с десяток стражников и рабов. Клавдий, старший сын, стоит, завернувшись в одеяло. Край распахивается, и я вижу, что из раны на шее, обагряя тунику, струится кровь. Как будто за секунду до того, как я вошел сюда, кто-то пытался перерезать ему горло.

Он же, похоже, ничего не понял и теперь стоит бледный, хотя и на своих ногах, этакий ходячий труп. Фауста стоит рядом с ним, на тот случай, если он пошатнется. Ее ночная сорочка перемазана кровью, хотя это, по всей видимости, кровь ее сына. Рядом с ней два других ее сына в накинутых на плечи простынях. Константин стоит напротив, по бокам — стражники. Между Константином и Фаустой — Крисп. Руки его в крови.

Константин смотрит на меня. Несмотря на суматоху и кровь, на его лице лежит печать усталости. До меня тотчас доходит серьезность происходящего.

— Я могу положиться на тебя?

— Как всегда.

— Обыщи покои Криспа. Все, что найдешь, неси сюда.

Лицо Фаусты похоже на каменную маску, лишь ее глаза сверкают гневом.

— Откуда в тебе уверенность, что Валерий — не соучастник?

— Я доверяю ему.

— А я нет. Пошли вместе с ним Юния.

Юний — придворный. Толстогубый и самодовольный. Если он когда-то и улыбается, то только собственному отражению в зеркале. Мы вместе поднимаемся по лестнице в комнату Криспа. Я до сих пор не понимаю, что происходит, однако постепенно отдельные фрагменты мозаики складываются в цельную картину. Мальчик с кровавой раной, мужчина, чьи руки в крови. И мы идем в его комнату отнюдь не затем, чтобы найти доказательства его невиновности.

Комната Криспа полупуста. В ней царит солдатский порядок, так что обыск занимает немного времени. Видно, что он поднялся с постели: одеяла отброшены в сторону. Вчерашняя одежда аккуратно сложена. Завтрашняя лежит на сундуке. На письменном столе рядом с кроватью стопка бумаг. Перед тем как лечь спать, он работал. В этом весь Крисп.

Юний тотчас направляется к бумагам. Я же опускаюсь на колени и, заглянув под кровать, в темноте вожу туда-сюда рукой. Нащупываю пару сапог и какие-то тряпки, которые, по всей видимости, упали с матраца. Затем моя ладонь прикасается к тонкой трубке. На ощупь она холодна как свинец.

Увидев, как я выкатил ее из-под кровати, Юний тотчас подпрыгивает ко мне.

— Дай мне!

Я отталкиваю его от себя. Мы подобны двум псам, которые не могут поделить кость. Я помню, что вчера крикнула мне в спину Фауста. Что я верный пес Константина. Вот что случается, когда во дворце поселяется страх.

У меня в руках тонкая свинцовая пластина, словно папирус, скатанная в свиток и скрепленная золотой иглой, которой проткнули мягкий металл. Стоит мне взглянуть на нее, как я тотчас понимаю, что это такое. От страха у меня дрожат пальцы. Юний вырывает пластину у меня из рук, раскатывает ее и пробегает глазами. Закончив читать, довольно облизывает губы.

— Погоди, пока это увидит Август.

Он не может утаить своего злорадства. Не иначе, уже предвкушает, как получит новую должность. У меня чешутся руки его ударить, ударить со всей силой и сломать ему шею, но я понимаю, что это было бы ошибкой. Во дворце пролилась кровь, и волки вышли на охоту. Единственный способ сохранить жизнь — остаться стоять на месте.

Внизу, в спальне мальчиков, ничего не изменилось. Юний показывает свиток Константину, но тот отшатывается в сторону, как от заразы. Затем подзывает раба и велит поднести пластину к глазам, чтобы он мог прочесть написанное.

— Мы нашли это под кроватью цезаря, — говорит Юний.

— У меня под кроватью только сапоги, — произносит Крисп в свою защиту и смотрит на меня, хочет, чтобы я подтвердил его слова. Увы, мне нечего сказать. Единственное, на что я способен, это в паузу, когда Константин перестал читать, спросить:

— Что, собственно, произошло?

— Я пришла проверить, как дети, — отвечает Фауста, — когда в комнату вломился цезарь. — Она тычет пальцем в Криспа. — Глаза безумные, в руке нож. Увидев меня, он сказал, что армия изменила Августу, что к утру моего мужа уже не будет в живых. Сказал, что я должна перейти на его сторону, в противном случае меня и моих детей ждет смерть.

Половина присутствующих в комнате — те, кто обязан своим положением Фаусте — издают крик возмущения и ужаса. Вторая половина молчит.

— Это ложь, — говорит Крисп. Он смотрит на отца, однако тот отказывается посмотреть ему в глаза. Так же, как и я. Вместо этого я смотрю на его босые ноги. Интересно, что это за заговорщик такой, который задумал прибрать к рукам власть, но позабыл надеть сапоги?

— Разумеется, я тотчас поняла, что он лжет, — нарочито холодно произносит Фауста. — Он явно не ожидал увидеть меня здесь. Он пришел, чтобы умертвить собственных братьев. Чтобы, когда он убьет Августа, у него не было соперников. Я так и сказала ему, и тогда он в ярости налетел на Клавдия и попытался перерезать ему горло. Слава богу, что стражники подоспели вовремя!

Крисп медленно качает головой, словно на шее у него тяжелое ярмо.

— Она пришла ко мне в комнату и сказала, будто мой брат порезался. Я тотчас же бросился сюда, а когда вошел в комнату, то увидел, что из уха у него сочится кровь. Не успел я и глазом моргнуть, как стражники набросились на меня, скрутили и повалили на пол.

Он обводит взглядом комнату, как будто бросая нам всем упрек. Сейчас здесь около двух десятков человек, но никто не осмеливается посмотреть ему в глаза. Никто — кроме Фаусты, которая не сводит с него немигающего взгляда гадюки.

Константин оборачивается ко мне.

— Ты это прочел?

Раб поворачивается, чтобы я мог прочесть выцарапанные на черном металле буквы.

Великой Богине Немезиде. Я, Крисп Цезарь, проклинаю моего отца Константина Августа и отдаю его в твою власть. Доведи его до смерти, отними у него здоровье, счастье и сон, чтобы империя стала моей.

Это табличка с проклятием — обычно отвергнутые влюбленные или ограбленные лавочники бросают их в колодцы в надежде на то, что боги займут их сторону и накажут врагов.

Юний показывает Константину булавку, которой проткнута табличка. Булавка золотая, с застежкой в виде льва. Я не раз видел, как она поблескивала на плече у Константина, скрепляя его плащ.

— Твоя фибула, — говорит Фауста. — Он украл ее у тебя, чтобы навести на тебя порчу.

— Я даже пальцем не прикасался к этому орудию зла, — говорит Крисп, и на какой-то момент презрение в его голосе звучит громче, чем страх.

Я по сей день помню выражение лица Константина. За эту ночь он постарел на десяток лет. Впервые в жизни он выглядит потерянным.

— Так в чем же правда? — шепчет он. — Мой родной сын хотел низложить меня с трона, когда я по собственной воле был готов отдать ему власть и славу, которых он так алчет? Или же это моя жена распространяет страшную ложь и клевету о моем сыне?

— Как ты можешь закрывать глаза на то, что перед тобой? — Похоже, Фауста вот-вот сорвется на истерику. — Или ты готов ждать той минуты, когда все твои дети будут лежать мертвыми перед тобой, чтобы ты наконец мог поверить?

— Поверить, что мой сын и наследник — убийца?

Фауста обхватывает сыновей за плечи.

— Все, я уезжаю вместе с ними в Константинополь. Мои дети не проведут и часа под одной крышей с этим чудовищем. — Она делает шаг навстречу императору. Глаза ее горят гневом. Она на голову ниже Константина, но в это мгновение как будто сделалась с ним одного роста, одной стати.