Добыча - Эндрю Фукуда

Я роняю дельтаплан на кровать и выбегаю наружу. С крыльца я вижу, как они несутся вперед. Высокие деревья дрожат вдалеке.

Они идут. Они идут. Случайно или нет, но дом прямо у них на пути.

Я бегу внутрь, думая, не закрыть ли мне ставни, не превратить ли дом в крепость. Но тут же отбрасываю эту мысль — у него столько же шансов устоять, сколько у спичечного коробка, брошенного в огонь. Закатники за несколько секунд разнесут дом в щепки.

Я беру дельтаплан, боком проношу его через коридор и входную дверь. Вокруг меня бешено кружится ветер, несущий с собой их вой.

Готов я или не готов, но сейчас или никогда. Я выбираю сейчас. И надеюсь, что готов.

Я цепляю крюк на обвязке к крюку на дельтаплане и иду к краю, на ходу пристегивая карабины, продевая веревки в петли. Приходится догадываться. Я не уверен, что делаю все правильно. Можно только надеяться, что все в порядке.

Земля начинает дрожать у меня под ногами.

Крики раздаются в лесу позади меня и сбоку. Эти крики не похожи на те, что я слышал раньше. Они возвещают приятный сюрприз, неожиданное открытие.

Я бегу. Болтающиеся, еще не пристегнутые карабины бьют меня по бокам, как капризный ребенок — защелкни, защелкни, защелкни, — но у меня нет времени. Все, что я чувствую, это крики, которые режут бритвой не только мои барабанные перепонки, но и кожу у меня на шее, кожу у меня на пятках, тянутся ко мне, как когти. Я хватаюсь за металлическую рукоять дельтаплана, надеясь, что не споткнусь. Это будет смертельной ошибкой.

Темнота начинает смыкаться вокруг меня.

Не смотреть назад. Не смотреть по сторонам. Не сводить глаз с обрыва. Бежать к обрыву. Бежать, бежать, бежать.

И вот он, край обрыва, несущийся ко мне, и зияющая за ним пустота. Я не знаю, что делать с дельтапланом, но уже слишком поздно, чтобы гадать. Земля дрожит, воздух прорезает тысяча страстных воплей. Я прыгаю с обрыва в бездну, полную тьмы.

И в этот момент я слышу крик, слово, доносящееся сзади:

—  Джин!

Я падаю вниз, беспорядочно дрыгая ногами, скала проносится мимо меня. Ветра нет. Дельтаплан хлопает за спиной, как раненая птица, истерично бьющая крыльями. Меня охватывает мучительная паника.

Наконец, словно ниоткуда, налетает великолепный порыв ветра. Дельтаплан ловит его. Ночной воздух — только что бывший пустотой, — неожиданно обретает плотность пышного ковра и поднимает меня в небо.

Задыхаясь от ужаса, стискивая побелевшими пальцами ручку, я смотрю вниз. Закатники падают с обрыва, обрушиваясь в бездну. Дельтаплан качается. Я смотрю на рукоять, пытаясь сосредоточиться на более важной задаче. Я наклоняюсь в ту и в другую сторону, осторожно изучая механику полета. Обычно я быстро учусь, и на этот раз довольно скоро понимаю, как лететь. Все надо делать медленно и плавно, никаких рывков или неожиданных маневров. Не так уж сложно, если преодолеть страх.

На самом деле это потрясающее ощущение. Чувство, что ты летишь по воздуху, и неожиданно ласковый, приятный ветерок касается твоего лица. Внизу, подо мной, река Нид мощным водопадом вырывается из горы. Она сверкает под светом луны, как вспышка, как серебряная стрелка, указывающая на восток. На Землю Обетованную. Туда, где меня ждет отец. Если ветер продолжит дуть, я окажусь там быстро.

Я бросаю последний взгляд назад, на гору. Теперь склон освещен молочным светом луны, и я вижу поток серебряных и черных точек. Волна за волной закатники выплескиваются из недр горы. Скоро они будут в Миссии.

Я стараюсь не думать об этом, но мысли помимо воли обращаются к Сисси и ребятам. Сейчас они уже добрались до Миссии. На мгновение во мне образуется пустота больше, чем окружающее ночное небо. Я смотрю перед собой. На восток. Где-то там, дальше, чем мои глаза способны видеть, ждет отец.

Интересно, сколько девушек Сисси уговорила сесть на поезд?

Мой отец, наверное, загорел. Теперь, когда ему не надо прятаться от солнца. И растолстел тоже, учитывая, сколько там еды и питья.

Интересно, Сисси и ребята уже в поезде? Наверное, девушки из деревни забираются в поезд, пока он разогревает двигатель.

У отца, наверное, борода или усы, или, может быть, щетина. И волосы на руках и ногах. Мешки у него под глазами стали меньше или вообще исчезли за годы спокойного здорового сна. Отец выглядит по-другому, но теперь, без масок, которые он был вынужден носить долгие годы, это и будет его настоящее лицо.

Интересно, все ли в порядке с Сисси и ребятами? Знают ли они, что надо уезжать немедленно? Представляют ли они, сколько закатников бежит за ними.

Я — впервые за всю жизнь — увижу, как отец улыбается. Увижу эту самую простую и чистую из всех эмоций, которую он всю жизнь вынужден был подавлять. Увижу, как растягиваются его губы, блестят зубы, горят глаза. Руки останутся неподвижными теперь, когда нет нужды притворно чесать запястье. И именно это он сделает, когда увидит меня. Он улыбнется. Он будет улыбаться прямо на солнце, не отступая в тень.

Не устал ли Бен оттого, что им пришлось идти целый день? Знает ли Дэвид, что ему понадобится шарф и перчатки, потому что ветер, хлещущий через решетки поезда может оказаться сильным и пронизывающим? Заживает ли рука Сисси? Не попала ли туда инфекция? Думают ли они обо мне? Нуждается ли Сисси во мне? Так же, как я в ней.

Вокруг меня появляются звезды. Кажется, что до них подать рукой. Кажется, что я могу дотянуться и сковырнуть их с места, а потом наблюдать, как они снежинками падают на землю. Я смотрю на восток. Вижу отца, окруженного теплым солнечным светом. Но нечетко, как будто он просто фантазия. Вижу, что он уменьшается и тает. Как все сны в лучах рассвета.

Я сильнее вцепляюсь в рукоять. Сгибаю ноги, перемещая центр тяжести. Звезды вращаются, когда я поворачиваю дельтаплан, луна крутится, как мячик на веревочке. Подо мной вращается река.

Гора оказывается передо мной. Ее вершина склонена набок, как будто удивлена и сбита с толку. Я лечу на запад.

Назад в Миссию.

40

Миссия лежит между двумя отрогами горы, и сначала я пролетаю мимо. Мост, половины которого колоннами поднимаются в небо, оказывается бесценным ориентиром. Я кружу над ним и замечаю несколько пятнышек света, мерцающих на склоне горы. Я подлетаю ближе, и Миссия, ее освещенные мягким светом дома, выступает из темноты. Отсюда она кажется неожиданно маленькой и хрупкой.

Я уже понял — со смирением и некоторым страхом, — что мое приземление будет неудачным. Возможно, болезненным, может, даже смертельным. Я могу уповать только на везение новичка. У меня было достаточно времени об этом подумать: полет обратно занял минут пятнадцать или около того, и я уже понял, что лучше всего будет приземлиться на ледниковом озере у дальнего края деревни. Идея казалась хорошей, но воплотить ее оказалось не так просто. Отсюда озеро кажется не больше монетки — до смешного маленькая посадочная площадка, окруженная гранитными скалами и вздымающимися к небу деревьями.