Эмили из Молодого Месяца. Восхождение - Люси Монтгомери

Даже безобидный, ненужный Эндрю перестал появляться в доме тети Рут, хотя прежде не пропускал ни одного пятничного вечера. Это уязвило Эмили до глубины души. Она всегда считала Эндрю скучным кавалером, с ужасом ждала его пятничных визитов и давно собиралась «выправить ему подорожную» по всем правилам, как только он даст ей такую возможность. Но Эндрю сам «выправил себе подорожную» по собственному желанию, и это — прошу обратить внимание — придавало прежде желанному для Эмили результату совершенно иной привкус. Она сжимала кулачки, когда думала об этом.

Дошел до ее ушей и мучительно неприятный отчет о заявлении мистера Харди: он сказал, что ей следует подать в отставку с поста президента старшего курса. Эмили гордо вскинула голову. Отставка? Признать поражение и согласиться с тем, что она в чем-то виновна? Нет! Этого они от нее не дождутся!

— Я бы ему башку оторвала, — сказала Илзи, узнав о мнении директора. — Эмили, не мучайся ты из-за этого. Какое значение имеет мнение стада немощных дряхлых ослов? Да будут они преданы в руки властителей ада! Через месяц эти бараны забудут эту историю и будут вовсю блеять о чем-нибудь другом.

— Но я никогда не забуду!— гневно воскликнула Эмили. — Унижение, которое я пережила в эти несколько недель, я буду помнить до моего смертного часа. А еще... Илзи, я получила от миссис Толливер записку, в которой она просит меня отказаться от моего столика, за которым я должна была торговать на благотворительном базаре в церкви святого Иоанна.

— Эмили... не может быть!

— Именно так. О, разумеется, она нашла предлог: ей хочется, чтобы за этим столиком торговала ее нью-йоркская кузина, которая сейчас гостит у нее... но я все поняла. И это ее «дорогая мисс Старр» — смотри... когда несколько недель назад было «дражайшая Эмили». Все прихожане церкви святого Иоанна поймут, почему меня попросили отказаться. А ведь она чуть ли не на коленях упрашивала тетю Рут позволить мне торговать на этом благотворительном базаре. Тетя Рут сначала не соглашалась.

— И что теперь скажет твоя тетя Рут?

— Ох, Илзи, это самое ужасное. Она скоро непременно обо всем узнает... Она до сих пор не слышала ни слова об этой истории, так как не выходила из дома из-за своего ишиаса. Я живу в постоянном страхе, что ей все станет известно. Я знаю: это будет ужасно. Она уже начинает выходить после болезни, так что, разумеется, скоро, так или иначе, обо всем услышит. А у меня не хватит духу отвечать на все эти обвинения. Ох, все это кажется ночным кошмаром.

— У всех них в этом городке такие жалкие, подлые, ограниченные, злобные, грязные умишки!— воскликнула Илзи... и тут же утешилась этим громким заявлением. Но страдающий дух Эмили не могли успокоить никакие самые изысканные уничижительные эпитеты. Также не могла она избавиться от своей беды, описав ее на бумаге. Не было больше ежедневных записей ни в ее «книжке от Джимми», ни в дневнике, не было никаких новых рассказов и стихотворений. «Вспышка» теперь не приходила — она никогда не придет снова! Никогда больше не будет ни маленьких тайных восторгов, которые приносят интуиция и вдохновение и которые не может разделить даже самый близкий друг. Жизнь стала жалкой и бедной, тусклой и нежеланной. Не было красоты ни в чем — даже в золотисто-белых мартовских пейзажах, когда, приезжая в Молодой Месяц на выходные, она бродила в одиночестве по окрестностям. Находясь в Шрузбури, она всей душой стремилась уехать домой, где никто не думал о ней плохо. Никто в Молодом Месяце все еще не слышал ничего о том, о чем шептались в Шрузбури. Но само сознание того, что родня остается в неведении о сплетнях, терзало Эмили. Скоро им все станет известно, и как они будут уязвлены и опечалены тем, что одна из Марри, пусть даже совершенно невинная, стала предметом сплетен. И кто знает, как они посмотрят на неприятное происшествие с виски Малкома Шоу? Так что Эмили испытывала едва ли не облегчение, когда снова возвращалась из Молодого Месяца в Шрузбури.

Ей мерещились намеки во всем, что говорил мистер Харди, и скрытое оскорбление в каждой фразе или взгляде ее одноклассников. Только Эвелин Блейк встала в позу друга и защитника, и это было больше всего задевало Эмили за живое. Что именно — страх или злоба — стало причиной такого поведения Эвелин, Эмили не знала... зато она отлично знала, что показная дружеская преданность Эвелин, отказывавшейся верить самым убедительным свидетельствам, порочат того, за кого она заступается, больше, чем любые сплетни. Эвелин заявляла всем и каждому, что она не поверит ни одному дурному слову о «бедной дорогой Эмили». «Бедная дорогая Эмили» с радостью посмотрела бы, как ее защитница провалилась бы в тартарары... во всяком случае, так она думала.

Тем временем тетя Рут, которая по причине своего ишиаса несколько недель не могла выйти из дома и была так раздражительна, что ни ее друзья, ни скрытые враги, заходя проведать ее, не смели даже намекнуть в разговоре на сплетни, касающиеся ее племянницы, снова начала проявлять свою обычную бдительность. Ишиас прошел, и теперь она могла сосредоточить свое внимание на чем-нибудь другом. Она вспомнила, что у Эмили в последние дни плохой аппетит, и заподозрила, что та вдобавок почти не спит. Как только у тети Рут возникло это подозрение, она начала действовать. Тайные тревоги в ее доме были недопустимы.

— Эмили, я хочу знать, что с тобой, — потребовала она ответа в один из субботних дней, когда Эмили, бледная и безжизненная, с лиловыми кругами под глазами, почти ничего не съела за обедом.

Лицо Эмили окрасил чуть заметный румянец. Час, которого она так боялась, настал. Придется сказать тете Рут все. А несчастная Эмили чувствовала, что у нее нет ни мужества, чтобы вынести предстоящий нагоняй, ни силы духа, чтобы статься стойкой перед всеми «почему» и «зачем» тети Рут. Она отлично знала, что будет: возмущение из-за случившегося в старом доме Джона Шоу — как будто этого можно было избежать... раздражение из-за сплетен — как будто Эмили ответственна за них... уверения, что она, тетя Рут, всегда ожидала чего-нибудь в этом роде... и потом, неделями, невыносимые упреки и намеки. Эмили, думая о такой перспективе, испытывала нечто вроде душевной тошноты. Несколько мгновений она не могла заговорить.

— Ну, так что ты натворила? — настаивала тетя Рут.

Эмили стиснула зубы. Это было невыносимо, и все же она должна была это вынести. Придется рассказать всю историю... и единственное, что можно сделать, — это рассказать ее как можно скорее.

— Я не сделала ничего дурного, тетя Рут. Я только сделала нечто такое, что было неверно истолковано.

Тетя Рут фыркнула, но выслушала рассказ Эмили, ни разу ее не перебив. Эмили постаралась изложить все как можно короче, чувствуя себя словно преступник на скамье подсудимых перед тетей Рут, выступающей в роли судьи, жюри присяжных и прокурора — все это в одном лице. Она кончила и сидела молча, ожидая какого-нибудь характерного язвительного комментария от тети Рут.

— Так из-за чего же они поднимают столько шума? — спросила тетя Рут.

Эмили, не ожидавшая такого вопроса, не знала, что ответить. Она растерянно уставилась на тетю Рут.

— Они... они думают... и говорят всякие гадости, — запинаясь, выговорила она. — Понимаете... здесь, в защищенном от непогоды Шрузбури они не понимают, насколько сильной была та метель. И потом, конечно, каждый, кто пересказывал эту историю, немного ее исказил... так что к тому времени, когда она разошлась по всему Шрузбури, уже говорили, будто мы все были пьяны.

— Меня бесит, — сказала тетя Рут, — то, что вы вообще рассказали об этом в Шрузбури. Почему, скажи на милость, вы не держали язык за зубами?

— Это было бы проявлением скрытности. — Озорное вдохновение неожиданно подсказало Эмили эту фразу. Теперь, когда все было рассказано, ее настроение настолько улучшилось, что она почти готова была рассмеяться.

— Не скрытности, а здравого смысла, — фыркнула тетя Рут. — Но Илзи, конечно, не может прикусить язык, когда это нужно. Я часто говорила тебе, Эмили, что глупый друг в десять раз опаснее врага. Но почему ты так убиваешься из-за этого? Твоя совесть чиста. Эта сплетня скоро забудется.

— Мистер Харди говорит, что мне следует подать в отставку с поста президента старшего курса, — сказала Эмили.

— Джим Харди! Да его отец много лет был батраком у моего деда, — отвечала тетя Рут тоном безмерного презрения. — Неужто Джим Харди предполагает, будто моя племянница вела себя неприлично?

Эмили совершенно растерялась. Она решила, что все это ей, должно быть, снится. Была ли эта непостижимая женщина тетей Рут? Нет, это не могла быть тетя Рут! Эмили столкнулась с одним из противоречий человеческой натуры. Она сделала удивительное открытие: вы можете ссориться с вашими родственниками... относиться к ним неодобрительно их... даже ненавидеть их, но несмотря на все это между вами существует тесная связь. Кажется, самые ваши нервы и жилы сплетены с их нервами и жилами. Свой своему поневоле брат. Путь только нападет кто-нибудь чужой... и тогда все станет ясно. Тете Рут была присуща по меньшей мере одна из добродетелей Марри — верность своему клану.