Тайна Запада. Атлантида – Европа - Дмитрий Мережковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
XXXIV
Матерь богов и Богоматерь: та – лишь тень, эта – тело. Здесь же, в Эфесе, где была та, будет и эта. Храмы Кибелы будут базиликами Девы Марии; куреты и корибанты, спутники той, будут херувимами и серафимами этой (Graillot, 409). Слово нашей Херувимской «Доруносима» – от греческого – doryphoroi, «копьеносцы»: обе Царицы «доруносимы» копьеносным воинством, та – корибантов, эта – архангелов.
«Да ведь это Кибела!» – ропщут, соблазняясь, христиане, когда св. Григорий Чудотворец устанавливает в Каппадокии, древней Хеттее, почитание Богоматери; ропщут, потому что не видят, что та ложится к ногам этой, смиренною тенью, так же как эта ляжет тенью к ногам Небесной Матери – Духа.
XXXV
Сниди, Голубица Святая,Сниди, Матерь Сокровенная! —
молились первые христиане, должно быть, и здесь, в Эфесе (Actus Thomas, с. 50. – Henneke, Neutestam. Apokryph. 270), и молитва их исполнилась: белая Голубка Матери перелетела с Иордана на Каистр. По церковному преданию, позднему и неверному (но то, чего люди хотят, иногда вернее того, что было), Иоанн, любимый ученик Господа, исполняя завет Его с креста: «Вот, Матерь твоя», – переселившись в Эфес, взял к себе в дом Деву Марию (Picard, 720). Старая старушка, Мирьям из Назарета, – все в морщинах, темное под белым платком, личико, полуслепые от слез глаза, – но для видящих вся осиянна такою славою, какой никогда на земле не было и не будет.
«В то время произошел немалый мятеж против пути Господня. Ибо некто серебрянник, именем Димитрий, делавший Артемидины храмики из серебра и доставлявший художникам немалую прибыль, собрав их и других подобных ремесленников, сказал: „Мужи... вы видите, что не только в Эфесе, но и почти по всей Асии, этот Павел своими убеждениями совратил многих людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в презрение, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и ниспровергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная“. Выслушав это, они исполнились ярости и стали кричать: „Велика Артемида Эфесская!“ (Деян. 19, 23–34.)
Слыша эти буйные крики толпы, улыбнулась ли старая Старушка тихой улыбкой, похожей на улыбку Сына? вспомнила ли Кану Галилейскую: «Что Мне и тебе, женщина? Еще не пришел час Мой»? (Ио. 2, 4.)
XXXVI
Mater dolorosa. – Mater gloriosa, повторяют, от начала мира, голоса веков и народов, в божественной симфонии, как трубы органа в соборе. Только в наши дни умолкли, и наступила тишина мертвая, потому что все звуки мира перед этим – ничто. Мир никогда еще не был так далек от Матери, как в наши дни; женское никогда еще не было так попрано мужским; никогда еще так не хотели они разделиться и не смешивались так. Наше мужское без женского – война; наше мужское с женским – Содом: два пути к одному.
XXXVII
Может быть, недаром, именно в эти страшные дни нам посланы три великих пророка Матери: Гете, Ибсен и Вл. Соловьев.
«Die Mütter, Mütter! Матери, Матери!» – повторял с удивлением Гете, прочитав однажды у Плутарха об Энгийонских Матерях и глубоко задумавшись, как будто вспоминая что-то или прислушиваясь к чему-то внутри себя, точно к замирающему гулу камня, брошенного в бездонный колодезь (Plutarch., Marcel., XXVII. – A. Dietrich, Mutter Erde, 120).
Die Mütter! Mütter! – ’s klingt so wunderlich!Матери! Матери! – как это странно звучит! —
скажет Фауст, перед тем, чтобы «спуститься или подняться», – где низ и верх, неизвестно, – туда, где Матери. Сколько их? Гёте не знает; мы знаем: Три. Но гимном Одной кончается «Фауст»:
Jungfrau, Mütter, Königin,Göttin, bleibe gnädig!Дева, Мать, Царица,Милостивой будь!—
молится, пав лицом на землю, Doctor Marianus, и Chorus Mysticus поет:
Все преходящееЕсть только знак;НенаходимоеНайдено здесь;Здесь небываломуСказано: будь!Вечная Женственность —К этому путь!Das Ewig-WeiblicheZieht uns hinan!
XXXVIII
В 1898 году, в Архипелаге Эгейского моря – там, где было первое явление Матери, возвещает Вл. Соловьев явление последнее:
Знайте же: Вечная Женственность нынеВ теле нетленном на землю идет!
В трех видениях увидел он плотскими очами Бесплотную; три имел свидания с Тою, Кого назвать не смеет:
Подруга вечная, Тебя не назову я...
«Здесь, в шутливых стихах, – самое значительное из того, что до сих пор случилось со мною в жизни», – скажет он, скрывая под смехом самое для него святое и страшное, как это делали древние в таинствах, и все еще делают русские юродивые.
Третье свидание – в Египте, у пирамид, таинственных вех в Атлантиду, совершеннейших кристаллов Божественной Четверицы и Троицы.
И в пурпуре небесного блистанья,Очами, полными лазурного огня,Глядела Ты, как первое сияньеВсемирного и творческого дня...
Дня, когда сказано: «Семя Жены сотрет главу Змия». Это Вл. Соловьев понял, как никто.
XXXIX
Мать является умирающему Пэру Гюнту, у Ибсена, в образе двойном – его же собственной, старой, ослепшей от слез, матери и вечно юной возлюбленной – Сольвейг.
«Летний день на севере. Избушка в сосновом бору. На пороге сидит женщина со светлым, прекрасным лицом и, глядя на лесную дорогу, поет:
Гореньку к Троице я убрала.Жду тебя, милый, далекий...Жду, как ждала.Труден твой путь одинокий, —Не торопись, отдохни.Ждать тебя, друг мой далекий,Буду я ночи и дни!
Пэр Гюнт приходит к ней, узнает Невесту-Мать, крепко к ней прижимается, прячет на ее коленях лицо и плачет от радости:
Благословенно первое свиданьеИ эта наша встреча в Духов День!
Невеста целует его, баюкает Мать:
Спи-усни, ненаглядный ты мой,Буду сон охранять сладкий твой!
Сон – смерть, пробужденье – вечная жизнь!
Мать ждет всего человечества, так же как Сольвейг ждет Пэра Гюнта; так же убрала для него «гореньку к Троице», и встреча их будет так же «в Духов день».
XL
И в эти наши последние, самые страшные дни, после первой всемирной войны и, может быть, накануне второй, – вот что сказано о Матери:
Каким мне коснуться словомБелых одежд Ее?С каким озарением новымСлить Ее бытие?О, ведомы мне земныеВсе твои имена:Сольвейг, Тереза, Мария, —Все они – ты Одна…И будут пути иные,Иной любви пора,Сольвейг, Тереза, Мария!Невеста – Мать – Сестра!
(З. Гиппиус. Вечно-женственное, 1928)Если, по слову Достоевского, «красота спасет мир», то это и значит: мир спасет Мать.
10. Елевзинские таинства
I
Номер в плохеньком русском трактире; вид из окон на городскую площадь с желтым губернаторским домом и серой пожарной каланчой; образ с лампадкой в углу; жирные, на красных с золотом обоях, пятна; запах кислых щей и селянки; шмыгающие за дверью шаги половых; стук биллиардных шаров и хриплые звуки органа из общей залы. В номере таком или подобном Митя Карамазов читает Алеше, в одной из тех апокалипсических бесед, какие любят «русские мальчики» у Достоевского, «Елевзинские таинства» Шиллера:
С Олимпийские вершиныСходит мать Церера вследПохищéнной Прозерпины.Дик лежит пред нею свет…И куда печальным окомТам Церера ни глядит,В унижении глубокомЧеловека всюду зрит…
«Друг, друг, в унижении и теперь. Страшно много человеку на земле терпеть... Когда мне случалось погружаться в самый, в самый глубокий позор разврата (а мне только это и случалось), то я всегда это стихотворение о Церере и человеке читал. Исправляло оно меня? Никогда! Потому что я – Карамазов. Потому что если уж полечу в бездну, то так прямо головой вниз и вверх пятами, и даже доволен, что в унизительном таком положении падаю, и считаю это для себя красотой. И вот, в самом этом позоре, я вдруг начинаю гимн. Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и Твой сын, Господи, и люблю Тебя, и ощущаю радость, без которой миру нельзя стоять и быть!
Чтоб из низости душоюМог подняться человек,С древней Матерью ЗемлеюОн вступил в союз навек!»
Кажется, за пятнадцать веков от конца Елевзинских таинств, лучше о них никто никогда не говорил.
II
Грешного Митю понял святой Алеша. После «Каны Галилейской» – видения над гробом старца Зосимы, – выйдя из кельи с «тлетворным духом» в звездную ночь, он падает на землю, «целует ее ненасытимо» и плачет от радости: «с древней Матерью Землею он вступил в союз навек».
Поняли бы Митю и Лизавета Блаженная, и Марья Тимофеевна Лебядкина, русские пророчицы, познавшие главную из Елевзинских тайн: «великая мать сыра земля – Богородица».
III
Молится ли Достоевский или кощунствует в этом поклонении Земле? Если христианство, действительно, то, чем нынешним христианам кажется, и ничего более, то ответ несомненен: кощунствует.
