Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Уже в первых населенных пунктах было заметно вол­нение населения. Какая-то молодежь с красными фла­гами в руках готовилась встретить новых хозяев, жители настороженно стояли у дверей домов. Во мне признава­ли беглеца и приглашали на чашку супа. Вечером я до­брался до Глаухау. На переполненном поезде, с «пере­садками» через разбитые бомбами станции, пути и мо­сты, на подножках и в телячьих вагонах я добрался до Плауэна. Опасаясь оставаться в Саксонии, куда должны были вот-вот прийти русские, я решил как можно скорее добраться до Баварии, целиком остававшейся в руках американцев. Пришлось идти ночью в сильнейшую гро­зу. Утром 14 июня я, весь мокрый, перешел баварскую границу и свалился в стог соломы у ближайшего кре­стьянского двора.

Я был страшно голоден. Попросил у хозяев хлеба и молока, но мне ничего не дали. Встретившиеся местные жители сказали, что американцы всюду ищут беглых солдат, хватают их и отправляют в Хрф, в лагерь для во­еннопленных. Стреляют без предупреждения в каждого, кто попытается бежать. Поэтому мне предложили идти восвояси в леса и поля. В другом доме я тоже попросил хлеба, сгорая от стыда. Мне было сказано, что самим есть нечего и чтобы я проваливал.

«Неужели в Бранденбурге и Саксонии другие люди? — подумал я. — Отдавали последнее, рисковали собой, помогали мне как могли. Без их помощи я бы не выжил!» Встретившийся мне солдат в форме горных стрелков, узнав, куда я иду, дал мне адрес родных своего това­рища:

— Если доберешься, зайдешь к ним и скажешь, что он в плену, в Северной Италии. Скоро его должны отпустить. — Так передавались новости в стране, где не было почты.

На прощание из своего более чем скромного запаса он угостил меня парой сухарей.

Постоянно останавливаясь, я тащился дальше. Не оставалось ничего иного, как явиться в Хоф, в лагерь для военнопленных.

Где располагается лагерь, я узнал от прохожих. При­шел и доложил о себе охране у входа. Как вновь прибыв­шего, меня отправили на специально отгороженную территорию, под навес, сделанный из парашютных ку­полов. Шел дождь, старый шелк протекал, и глинистая почва под ногами превратилась в кашу. Нечего было и думать о том, чтобы лечь и спать. Два приятеля тихо разговаривали между собой, что завтра всех вновь при­бывших построят и будут выявлять среди них эсэсовцев. Я вдруг встревожился и осторожно поинтересовался:

— А как это они делают?

— Ты что, не знаешь? У СС же под левой рукой татуи­ровка с группой крови!

Меня как громом ударило. В шестнадцать лет по своей наивности я думал, что всем солдатам делают такую та­туировку, чтобы им легче было оказывать медицинскую помощь. А оказывается, ее делали только в СС! Значит, завтра нас осмотрят, и меня, как солдата дивизии СС, во­евавшей на востоке, передадут русским! Значит, бегство из Зенфтенберга и все мои мучения были напрасны!

На следующее утро нас построили: военных и граж­данских отдельно, в тридцати шагах напротив друг дру­га. Приказали раскрыть и положить перед собой личные вещи для проверки, снять рубашки. Справа стояла па­латка допрашивающего офицера, который лежал на по­левой кушетке и лениво наблюдал за происходящим. К нам, гражданским, подошли двое. Один проверял лич­ные вещи, другой записывал фамилии и собирал имею­щиеся солдатские книжки.

Напротив меня уже началась проверка: «Руки вверх!» Действительно, осматривают, ищут татуировку. Одного (напротив меня!) вывели из строя и сказали встать в стороне. В стороне от меня проверяющий вещи амери­канец ударил ладонью в лицо пожилого человека, пы­тавшегося спрятать фотографии семьи. В создавшейся заминке я решительно взял свои вещи и быстро прошел тридцать шагов, отделявших меня от шеренги уже про­веренных военных, и встал на освободившееся место. Я уже прошел проверку! Этого никто не заметил, кроме офицера-следователя в палатке. Но он ничего не сказал и оставался в прежнем положении. Соседи по строю зашептали:

— Ты что делаешь? Если тебя заметят, то отделают так, что мало не покажется!

Но американцы продолжали спокойно заниматься своим делом, все замолчали, и никто на меня не донес.

Во время санобработки я держал руки так, как птица держит поломанные крылья. От наметанного взгляда немецкого санитара это не скрылось:

— Группа «А», выходи строиться для получения гро­бов! — тихо пробормотал он. — Парень, подумай и выу­чи все твои личные данные назубок! Завтра — допрос, а следователь такая собака, что на 80 процентов раскусит тебя сразу! Если тебя расколют, милости просим в наш специальный лагерь. У нас отличная компашка! Настоя­щие «старики»! Наверное, переедем в Сибирь, учить русских прусским парадным маршам. Я сам из «Викин­га». Ну, давай, ни пуха...

Всю ночь я заучивал свою семилетнюю службу, фа­милии и имена офицеров и унтер-офицеров, участие в боях и походах, ранениях и, наконец, увольнение после тяжелого ранения в автокатастрофе в Италии.

На следующий день меня перекрестно допрашивали два американских офицера, в которых можно было уга­дать немцев-эмигрантов. Они досконально знали все особенности службы в вермахте. Нескольких человек от­сеяли как «подозрительных» и отправили в специальное отделение лагеря. Но обер-ефрейтор Крафт «выдержал» и был помечен, как «кандидат на освобождение»!

После долгих голодных дней я наконец получил справку об освобождении из плена и 18 июня 1945 года вместе с другими бывшими военнопленными поехал че­рез лежащий в руинах Нюрнберг в разбомбленный в пух и прах Мюнхен. В центре города нас выпустили. Поте­рянным я шел по пустынным улицам мимо гор обломков и руин, напоминавших гигантские могилы.

Фельдхерннхалле!

«Я клянусь Тебе, Адольф Гитлер...» — звучало здесь светлой от факелов ночью 9 ноября 1938 года.

«... как фюреру и канцлеру Рейха в верности и хра­брости!»

Не счесть наших могил на всех фронтах! «Я даю клятву Тебе и назначенным Тобой начальни­кам...»

От мелкого садиста Пандрика, Кнёхляйна до Гиммлера! «... в послушании до смерти!»

«...Смерти!» — эхом отзывалось от окружающих до­мов.

«Да поможет мне Бог!» «...Поможет Бог!»

20 июня в том году было необыкновенно солнечно. Я шел уже два дня, остались последние километры до цели, смысла и движущей силы моего бегства. Слева давно уже сопровождает серая скала, у подножия кото­рой стоит дом Элизабет.

Моя одежда одеревенела от грязи и воняет, подмет­ки начали отрываться, лицо покрывала недельная щети­на, глаза красные от пыли и усталости.

Вот уже показались первые дома, церковная коло­кольня. Свернул в знакомую аллею. И тут меня охватил страх, ноги отказывались идти, я понимал, что стою пе­ред чем-то решающим.

Вот и ухоженный большим трудом и заботой дом ро­дителей Элизабет, куда я стремился в своих мечтах. Бы­стрым шагом прохожу через садик.

Из-за двери появляется мать Элизабет. Огромное удивление в ее словах:

— Да... Мы думали... По радио говорили, что вы все... — подавленное молчание, мучительное сму­щение.

Мне разрешили отдохнуть в доме. Элизабет не было. В светлом углу, как и полагается, висело распятие. Вхо­дя, я сказал:

— Господи, благослови! — впервые с момента, как вдруг закончилось мое детство. Семь лет я не употре­блял такого приветствия, так же, как «доброе утро!» и «привет!», но оно совершенно непринужденно слетело с моих губ.

Молча я сидел и ждал. Чего? Неужели решение еще не принято? Мне нельзя сидеть на скамейке у двери. Меня кто-нибудь может узнать! Да, я же под надзором. И с моими пропавшими документами и справкой об освобождении из плена я могу жить только там, где меня никто не знает!

И я должен помнить, что подвергаю опасности свое окружение, которое меня знает. Я больше не признан­ный защитник фатерланда, рисковавший жизнью, те­перь я отношусь к разряду людей, на которых свалена вся вина и которые не имеют права ни слова сказать в свою защиту. Я еще не знаю всего размера вины, кото­рую должен взять на себя. Из кухонной плиты я достал горящую головешку и навсегда выжег с руки медицин­ский знак, ставший «каиновой печатью».

День прошел, а я так и неувидел свою девушку. Я могспать в ее комнате, на стенах которой висели грамоты, на шкафах стояли кубки. Одетым я сидел, прислушиваясь к шорохам и шагам, ожидая рук, которые обнимут меня как тогда, в пер­вый раз, ждал знакомого аромата светлых волос.

Я не доверял этой ночи и от тревожного чувства не мог заснуть. Я чувствовал такую же опасность, как и на войне.

Вдруг в ночной тишине раздались грохот прикладов в дверь и крик на английском, требующий открыть. Не­долго думая, я спрыгнул с балкона в сад и спрятался в кустах, ожидая, что меня будут искать. Вместо этого я увидел, как американцы выводят из дома высокого муж­чину с поднятыми руками. Это был офицер СС, пробив­шийся сюда к своей эвакуированной жене. Она уже ра­ботала у «освободителей» и донесла на него.