Нулевой том (сборник) - Андрей Битов

В доме вокруг чугуна с кашей – Екатерина Андреевна, Иван Модестович, девицы-кузины. При внешнем несходстве, девицы похожи, как близнецы, словно они одно существо: одинаково ленивы и развинченны, лохматы, вот-вот что-нибудь уронят или опрокинут – движения их, как отражения в воде, зыбко повторяют намерения, незавершенны.

– Вы знаете, Иван Модестович… – неожиданно мягко, почти заискивающе, говорит Екатерина Андреевна. – Я чувствую, что Сережа едет к нам. Я видела под утро сон…

– Сон… – пренебрежительно фыркает Иван Модестович. – Мясо?..

– Что вы, Иван Модестович, упаси господь!.. Мясо – это к болезни…

– А что, мяса нет? – спрашивает Иван Модестович.

– Что с вами, Иван Модестович, вы же мяса не едите!.. – изумляется Екатерина Андреевна.

– Вы знаете, что мне недавно рассказал наш директор?

– Представляю. Опять вы за столом про это ландскнехтское чудовище будет рассказывать? – содрогнулась Екатерина Андреевна.

– Во-первых, не ландскнехтское, а лохнесское. Это уже должен бы знать каждый образованный человек, – назидательно говорит Иван Модестович. – А во-вторых, вы ведь не станете спорить, что наш директор крупный специалист по жизни животных, он сказал, что вовсе собаки не предпочитают кости и жилы, просто им дают кости и жилы, а они бы предпочли то же, что и человек, – вырезку. Вам просто удобнее так считать, что они вырезку не так уж любят, как кость…

– Кому это – вам?

– Людям…

– А вы что, не человек?.. – язвит Екатерина Андреевна.

– Вот именно! – радостно зацепил Иван Модестович. – У нас как раз звери – люди, им – все, а людям и косточки не дадите…

Оскорбленная Екатерина Андреевна углубляется в свою кашу. Иван Модестович приосанивается, похорошев. Девицы время от времени хихикают, но следует отметить, что не над стариками, чувства юмора у них нет, они хихикают сами по себе, параллельно, о чем-то бессмысленном и своем.

С пристани сразу виден дом, метеоплощадка… Корреспондент уже нацеливает свою «пушку». Девушка препирается с паромщиком:

– Нет, я не пойду, я здесь его подожду. Ты ему только скажи, чтобы он вышел.

– Господи! – удивляется паромщик. – Да с чего ты вообще взяла, что он приехал?.. Он что, написал тебе наконец?

– Нет. Я чувствую… – уверенно говорит девушка. – Я сон видела… – говорит она, по-детски шмыгнув.

– Со-он… – протянул паромщик. – Сон – другое дело. Только как бы он приехал, если я его не вез?

Девушка топнула ногой, а губы ее запрыгали.

– Ну, хорошо, хорошо. Идемте… – зовет он корреспондента.

– Позови и ничего больше не говори, – твердо говорит девушка.

Корреспондент следует за паромщиком, оглядываясь на девушку, покусывая бороду, не понимая, почему она не идет с ними, и не спрашивая. Как иностранец.

Как раз когда они подходят, на крыльцо с грохотом вылетает раскаленная Екатерина Андреевна с самоваром в руках.

Ни на кого не смотрит. Усаживается на ступеньку и начинает драить самовар.

– Здравствуйте, матушка Екатерина Андреевна!

Екатерина Андреевна взглядывает на паромщика, вернее, на щенка, скребущегося у него за пазухой, и еще яростнее трет самовар.

– Сынок приехал? – ласково осведомляется паромщик.

– С чего ты взял? – встрепенулась старуха. – Ты его вез?

– Нет, не вез… – вздыхает паромщик.

– А спрашиваешь. Ты что-нибудь слышал, что ли?

– Что?

– Ну, что он приезжает…

– Откуда я мог слышать?

– Ишь, прикинулся. Да от постоялицы своей!

– Нет, что ты! Он ей и не писал ни разу.

– То-то же, – удовлетворенно говорит старуха. – Чего подкатываешь? Волка я твоего не возьму.

– Какого волка?

– За пазухой который. Ты что, не видишь? – Она ткнула в сторону клеток. – Ну куда мне третий волк! Я и так вкус мяса забыла.

– Ах, волк… – паромщик словно сам удивлен, что это у него за пазухой оказалось. – Ну, это так… Я о другом поговорить с тобой хотел…

– О чем же? – цепко глянула старуха.

– Да нет, это я так… – опять стушевался паромщик. – Я наедине…

– Что здесь у нас может быть наедине?..

– Я у тебя травку хотел попросить… Ту, ты помнишь, давала… Пятки болят…

– Пятки! – рассердилась старуха. – Вот я тебе дам сухой травы, и жуй, как коза. Пить надо меньше…

– Да я… – замямлил паромщик.

Тут, привлеченная зайчиком от самовара, на плечо старухи слетела Клара. Корреспондент, грызший в стороне свою бороду, интеллигентно дожидавшийся своей очереди и приглядывавшийся не без удовольствия, не выдержал соблазна и стал наводить свою «пушку» на крыльцо.

Старуха вскочила с девичьей резвостью, самовар загрохотал по ступенькам, испуганная Клара с карканьем снялась с плеча…

– Как вам не стыдно! Интеллигентный, можно сказать, человек. Что вам здесь, зоопарк? Позорить меня на всю страну! Да у меня сын в Москве… если он меня в таком виде увидит!.. Вы с ума сошли!

– Простите… Я не знал… уверяю вас… – пятился корреспондент.

– Бог с тобой, Екатерина Андреевна! – осмелел паромщик. – Гость же. Ты что, не с той ноги встала?

– Да когда она с той вставала? – вышел на шум Иван Модестович. – У нее одна нога на это дело. Здравствуй, Харон. Здравствуй, дорогой товарищ.

Екатерина Андреевна скрылась в доме, хлопнув дверью.

– Вы не сердитесь, Екатерина Андреевна женщина с характером, но абсолютно святой человек. Вот вы ее получше узнаете…

Корреспондент ухмыльнулся, изобразив испуг.

– Нет-нет, вы убедитесь, добрейшей души!.. Вы, позвольте спросить, какой орган представляете?

Корреспондент протянул удостоверение. Иван Модестович разглядывал его на вытянутой руке, отставив голову.

– Что ж… Очень приятно. Постоянный ваш читатель. У вас интереснейшие материалы во второй тетради… Охрана среды, атмосферы… Вы оказываете нам существеннейшую помощь… Совсем не вижу уже без очков. Знаете, раньше у меня зрение было острейшее, я последнюю строчку в таблице читал… Но эта кропотливая лабораторная работа, микроскоп, чтение специальной литературы, сами видите, без электричества. И так – годы, понимаете, десятилетия… Конечно, мы вдали от столичной науки, от ее роскошных лабораторий, но и мы здесь вносим ту малую крупицу, но, может, необходимое зернышко, из мириад которых, и это все слышали, но, к сожалению, не все понимают, – вздыхая, пел Иван Модестович, – и состоит наша большая современная наука…

Паромщик задумчиво и обескураженно почесывал у волчонка за ухом.

– Как здоровье, Хароныч? Зверя привез? – милостиво осведомился Иван Модестович и тут же пояснил дальше: – Он вообще-то Харитонов, Хароныч – это я его так зову. Харон, вы, конечно, помните, перевозил через Стикс. Что ж, и мы здесь отчасти на том свете, – скорбно сказал Иван Модестович. – Эта река отделяет нас от всего большого цивилизованного света… Понимаете, вбила себе в голову, что непременно сегодня приезжает сын. Ну, никаких оснований! Тысяча дел, а она принялась самовар чистить – говорит: Сережа любит чаек из самовара. Сами-то мы никогда из самовара не пьем, никогда… Это темпы прошлого века, самовар разводить. – Иван Модестович огибает лежащий у ступеньки самовар. – Сережа у нас талантливый врач-педиатр, у него золотые руки… Он загружен работой, операции… Ему трудно сюда выбраться, а Екатерина Андреевна, сами понимаете, – мать. Она все равно ждет. Вот сегодня видела сон и стала драить самовар, не безумие ли?

– Сон? – воскликнул Харитоныч.

– Вот именно! Глубокого ума, образованнейшая женщина, знает языки… а в сны верит!

– Во что же еще верить… – кивает пораженный Харитоныч. – Женское сердце зрячее.

– Зряшное! – рассердился Иван Модестович. – Вот так, заметьте, просвещение протягивает руку темноте, поддерживая суеверия, пришедшие к нам из глубины дремучих веков!.. Ты, Хароныч, подожди Екатерину Андреевну, я уверен, ее добрейшее сердце дрогнет при виде этого милейшего создания. – Иван Модестович ласково погладил волчонка на расстоянии. – А я пока проведу Аркадия Ильича по нашим достопримечательностям. Ах, простите, я не представился – Иван Модестович… Наш обзор мы могли бы начать…

И, под локоток, он увлек за собою корреспондента. Харитоныч вздохнул. Нагнулся, поднял самовар и аккуратно поставил его на ступеньку.

На крыльцо, взявшись за руки, вышли две девицы, хихикнули и поставили на перильца пузырек с настойкой. Взялись с двух сторон за самовар и, не пролезая с ним в дверь и опять хихикая, скрылись в доме.

Около клетки с волками Харитоныч спустил на землю хроменького волчонка. Достал пузырек со снадобьем, откупорил, понюхал, отхлебнул.

– Ух, зла!

Еще отхлебнул, сощурился довольный.

– Ну, а ты что не признаешь своих-то? – спросил он волчонка. Тот не отходил от его сапога и жалобно смотрел вверх. – Ты думаешь, я волк, а не они? – Он приподнял волчонка поближе к сетке, чтобы тот видел и его видели. – Вон, и они тоже тебя не знают. Ну, звери и есть. – Волки так же отрешенно и безостановочно бегали по клетке, никого не видя.