Крутоярск второй - Владимир Васильевич Ханжин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Небось и дал же он тебе чесу! — расхохотался Юрка.
— Нет, не бил. Да я и сама перепугалась. А вымазалась как!
Юрка тоже пустился в воспоминания:
— А я однажды с крыши на разбитую бутылку прыгнул. Вот орал!..
Поезд загрохотал по мосту. В тамбуре засквозило сильнее. Вместе с острым ощущением сырости появилось ощущение высоты под ногами. Далеко внизу медленно катилась усыпанная рябью свинцово-серая вода.
Потом перед окном побежали строения — жилые дома, заборы, склады, заводские корпуса. И опять вынырнула река. Поезд помчался вдоль берега. Пассажиры, готовясь к выходу, до отказа заполнили тамбур.
На перроне Соболь молча держался рядом с Булатником. Но едва вышли на привокзальную площадь, как он, будто спохватившись, прощально кивнул всей компании и зашагал так быстро, как только позволяла толпа, затопившая тротуар. Булатник, Рита и Юрка, отстав, долго еще видели, как удалялась его обнаженная голова. И каждый из трех подумал в недоумении: «А что, собственно, ему надо было от нас?»
IV
Лиля сидела в кровати, опираясь на ее спинку. Неудобная поза эта томила ее. Подушка, подложенная под плечи и голову, спрессовалась и не смягчала давления металлических прутьев. Спина и вытянутые ноги болели.
Мать сидела у ног Лили. Они уже давно молчали. Все, о чем Любовь Андреевна могла спросить — что нового слышно от врачей, какая температура, как самочувствие, есть ли аппетит, — обо всем этом она уже спросила. Вне этого круга стереотипных тем, которые обычно обсуждаются в больнице, разговор не получался.
Уже несколько раз Любовь Андреевна мысленно приказывала себе подняться наконец и проститься до следующего раза. Она видела, как Лиля тяготится затяжкой свидания, сознавала, что сегодня, как и в другие встречи, ей не сломить отчужденности дочери. И все-таки она все сидела, все тянула и тянула время, надеясь ли на что-то, ожидая ли чего-то, прося ли о чем-то своим немым присутствием.
В палате, пронизанной светом, льющимся из двух больших окон, возле коек температурящих больных шелестел тихий разговор. Там тоже сидели посетители. Но большинство коек пустовало. Больные ушли в коридор. Лиля не температурила, просто мать застала ее в кровати за книгой.
— Тебе неудобно? Дай мне взбить подушку, — сказала Любовь Андреевна, заметив, как дочь, морщась, повела спиной.
— Нет, ничего, ничего, — поспешно остановила Лиля. И в этом ее отказе принять помощь мать ясно различила мстительную нарочитость. Новая боль, вспыхнувшая в ней, прибавилась к тем болям, которые уже были. Они наслаивались в ней за время свидания с дочерью.
Мать встала.
— Надо идти… — произнесла она.
Дочь кивнула.
Мать поцеловала ее в лоб и, собрав все свое мужество, вышла.
«Иди, иди спеши к своему Максиму», — подумала Лиля. И хотя она хорошо сознавала, почему мать оборвала встречу, эти злые слова доставили ей отраду.
Она устала, даже чувствовала себя нездоровой. Поташнивало, слегка кружилась голова. Возможно, влиял стрептомицин — ей недавно сделали укол.
Она вытянулась в постели. Как всегда бывает с человеком, которому нездоровится, ощущение недомогания в первое мгновение после того, как она легла, усилилось. Затем тошнота и головокружение стали утихать.
Обычно в это время Лили отправлялась гулять. Но сейчас, боясь, что недомогание появится опять, решила полежать.
Подтянувшись немного к спинке кровати, она привычными движениями воткнула в штепсель шнур радионаушников. Послышалась музыка. Лиля сразу же узнала вступление Шестой симфонии Чайковского и поскорее взяла наушники с тумбочки.
Вступление продолжалось. Тревожное, грозное, оно предупреждало о каких-то неотвратимо надвигающихся мрачных событиях. Дальше наступили сами события. Запели трубы. Буря грянула. Живое кипение звуков усиливалось. Музыка потрясала… Потом пришло затишье. Грозные события отодвинулись, они глухо рокотали в отдалении. Теперь Лиля с замиранием сердца ждала этого, — теперь должно зазвучать самое впечатляющее и самое прекрасное. Вот оно! Из какой-то лазурной дали медлительно полилась чарующая мелодия, бесконечно нежная и светлая. Наступил тот момент высшего наслаждения, когда Лиля совершенно утрачивала власть над собой, целиком отдаваясь власти музыки. Все в Лиле пришло в движение — волнующее, кружащее голову, теснящее грудь, все в ней ломалось, сладостно страдало и неслось в какие-то выси. Лиля улыбалась сквозь слезы и хотела только одного — чтобы как можно дольше продлилось это насилие над нею, чтобы мелодия повторялась еще и еще…
…Она прослушала первую и вторую части симфонии. Началась третья. Захваченная музыкой, Лиля как в полусне видела перед собой высокие белые стены палаты и дверь, тоже белую и тоже высокую. Дверь открылась. В нее вошли три фигуры, тоже в белом. Что-то знакомое вошло вместе с ними, но что именно, Лиля не хотела знать. Продолжая слушать, она перевела глаза на потолок. Но странно, эти три фигуры остановились возле ее кровати.
— Здравствуйте!
Это сказала девушка. Какое знакомое лицо! И те двое молодых людей — Лиля тоже встречала их прежде. Кто они, к кому? Может быть, к ней? К ней?!
Лиля глянула на соседние кровати. Нет, они пустовали. Значит, все-таки это к ней. Тогда, окончательно возвращаясь к действительности, она сняла наушники и, пораженная, приподнялась. Те трое стояли, натянуто улыбаясь. Но когда Лиля приподнялась и когда они увидели ее изумленные глаза, натянутость уступила место растроганности. Взволнованные, они заулыбались еще шире.
— Здравствуйте! — чуть слышно просипела Лиля.
Она узнала их. Самый молодой, беловолосый, безбровый, с удивительно ясными голубыми глазами, встречался ей чаще других. Второй — широкоплечий богатырь с улыбкой ребенка — встречался, наоборот, очень редко, но зато Лиля знала его, слышала о нем. Она даже вспомнила его фамилию — Булатник. Девушка же запомнилась из общей массы девушек депо главным образом тем, что ездила на мотоцикле.
— Лежите, лежите! — сказала гостья, вступая в проход между Лилиной и соседней кроватью.
— Что вы! — Лиля натянула на плечи край одеяла. — Я могу сидеть… Я и встать могу.
— Ну и замечательно!
Девушка обернулась к молодым людям и энергично кивнула на дверь:
— Прогуляйтесь! Я позову.
На двух удаляющихся спинах смешно болтались концы тесемок, которыми завязывались халаты. Между разъехавшимися полами чернели форменные железнодорожные костюмы. Лиля поняла, почему она не сразу узнала и молодых людей и девушку, — она привыкла их видеть в другой одежде.
Заторопившись, Лиля взяла со спинки стула свой больничный серенький бумазейный халат.
