Одаренная девочка и прочие неприятности - Мальвина Гайворонская

чепуху, а болотные глаза смотрели прямо в душу все время, неотрывно, словно она была единственной во всем мире. К открытию танцевального вечера Марго так и не вернулась, и, пребывая в каком-то полусне, Татьяна вновь покорно подала руку обходительному вампиру. Она совершенно не помнила, что делала, но он улыбался ей, улыбался искренне, и, наверное, все прошло хорошо. Казалось, она парит над миром. Патриарх старательно пытался развлечь ее разговором, но Татьяна лишь изредка кивала ему, плывя на волнах голоса и совершенно не желая выныривать и вновь вставать на защиту своих рубежей. Он был еще лучше, чем ей снилось. Идеальным. Единственным? На этом слове сердце споткнулось. Да, пожалуй, да. А что, если?..

Все так же сохраняя каменное лицо, Татьяна наконец-то позволила себе полностью и бесповоротно влюбиться.

Примерно через полтора часа воспарившая в мечтах русалка больно рухнула обратно в грешный мир. Маргаритифера так и не вернулась, поиски у пруда не увенчались успехом, и Татьяне вновь пришлось выйти вместо той к патриарху, на этот раз чтобы забрать купчую на их с сестрами души. Несколько раз перечитав документ, словно не понимая, что происходит, она удивленно переспросила. И услышала в ответ чудовищное:

– Все верно. Выкуплены только те, кто лично присутствует здесь.

Это нельзя было назвать предательством – никаких обещаний Богдан Иванович никогда ей не давал. Он почти и не знал ничего о ее существовании, не клялся сделать его комфортным или защитить. Все мечты, все «А что, если?..» разбились о простую логику бизнесмена, и Татьяна сделала то, чего ни в ее планах, ни в планах Маргаритиферы никогда не было, – со всей ненавистью разочаровавшейся женщины залепила своему кумиру пощечину. А после, словно отключившись от малейших переживаний, рванула с шеи кинжал и сделала уже то, что обещала сестре, – всадила его в Морского Царя по рукоять. И скрылась. В лесу предсказуемо наткнулась на княжича, который непредсказуемо привел беглянку домой и предложил там отсидеться, вместо того чтобы вернуть покушавшуюся на жизнь одного из попечителей школы. Стало еще горше: Пень-младший вне всяких сомнений был ничуть не менее вежлив, услужлив или добр, чем Богдан Иванович, явно беспокоился о ней, но вообще никак не трогал сердце. Оно ныло. Просилось назад. Хотело обратно, к тому блондину с зонтом, и никак иначе.

Первые три дня в избушке Татьяна исключительно пила, со скоростью бригады строителей освобождая погреба хозяина от вина в надежде не видеть снов. Сны оставались. Всё такие же – теплые, нежные, – и возвращаться в реальность после них стало еще хуже. Марго пропала. Саму Татьяну в розыск Морской Царь по непонятной ей причине так и не объявил. Молодой княжич обмолвился, что тому виной прямое вмешательство патриарха, и это сбивало с толку еще больше. Маргаритифера была жива – сестра буквально чувствовала это. Значит, требовалось только дождаться ее возвращения. А пока Марго нет, Татьяна за старшую. Необходимо склеить себя обратно, набраться силы жить и вернуться к сестрам. Она дала себе на это три месяца.

Найти остальных оказалось несложно – услужливый княжич снабдил адресом вплоть до номера домофона. Встретили ее со слезами, и, наобнимавшись вдоволь, русалочки потихоньку принялись налаживать быт. Татьянины сны никуда не исчезли, любовь все так же рвала сердце, попутно выворачивая душу наизнанку, но теперь у нее был способ бороться. Больше никаких «А что, если?..». Относясь к мечтам исключительно как к мечтам, она не подставится под удар, а воображать вольна все что заблагорассудится. Русалка понимала: она далеко не в порядке, и если нужен якорь, то светлое, ради чего стоит вставать по утрам, – пусть это будут ее мечты. Мечты, будто у вампира есть чувства. Когда он впервые после разлуки вошел в ее кофейню, Татьяна обомлела. Живой. Все такой же. Улыбается. Искал. Хочет кофе? Будет ему кофе. Ее кофе. Вот только и она, и напиток изменились, а он и не знает.

Почему Татьяна вообще влюбилась? Если бы это можно было выразить. Дело даже не в том, одним словом или многими. Просто – если бы это могло как-то вылиться в слова. Ни до, ни после она не видела таких мужчин, как патриарх. Морской Царь приучил ненавидеть всех и каждого. Но Богдан Иванович… Он стал особенным.

Нежность. Во всех снах он вел себя с ней всепоглощающе, бесконечно нежно, так, как не считалось возможным на курсах. Какое-то время Татьяна полагала и это болезненной фантазией, но, глядя, как он заботится о сыне, смутно начинала подозревать, что у ее мыслей могло быть в разы больше оснований, чем она думала. Плед стал последней каплей. Когда русалка просыпалась, заботливо накрытая им, она словно чувствовала объятия вампира. Хотелось выть и смеяться одновременно. Типичный коктейль отчаяния.

Богдана Ивановича совершенно не интересовал секс. Поначалу Татьяна забавлялась: шутка ли, их так долго учили кувыркаться в постели, чтобы спихнуть мужику, которому подобное вообще не нужно. Потом удивлялась: он смотрел на нее как на объект искусства, а не на пошлый кусок мяса. Любовался, но не хотел наложить лапищи. Это… поднимало настроение. А потом ей оставалось лишь поражаться, как можно так сильно желать впиться губами в того, кто никогда на поцелуй не ответит. Пожалуй, безответность сперва и делала его безопасным объектом любви, удобнее прочих. А потом она же и превратила его в опаснейшего из всех. Татьяна согласилась бы и сгореть ради призрачной надежды, что он заметит.

А еще он был красив. Не попсовой смазливой красотой, но холеным обаянием взрослого мужчины. К тому же он честен, рассудителен и до безумия надежен. И так любил своего сына, словно и вправду сохранил крупицу человеческого.

И черти. Серьезно, порой Татьяне казалось, будто в глазах патриарха пляшут черти. Вроде бы зануда-интеллигент, всегда знаешь его реакцию, как вдруг искра – и он творит настолько безумную фигню, что окружающим и не снилось. Зачем искал ее? Так скучал по Марго? Зачем повадился вместе пить? Зачем ему эти беседы с непутевой русалкой? Не было ответа. Только дорогой виски, дорогая мебель и лучший вид в городе. И пытливые болотные глаза с чертями в глубине – того и гляди затянут, украдут душу, и не вернешься.

И никакой надежды. Марго говорила, что в любой ситуации есть выход, главное – хорошенько поискать. Татьяна старела. Пока это было не так заметно, но пройдет еще десяток-другой лет – если она вообще столько протянет – и ее определенно выпрут из его частного собрания предметов искусства. Какой станет жизнь, когда интерес вампира схлынет, когда он пойдет дальше, оставив ее умирать? Татьяна не знала. Наверное, будет больше слез. И смутной надежды: лишь бы солнце над ним никогда не взошло! Единственное, чего боялся всесильный патриарх и что могло навредить ее воробушку, – упрямое, неумолимое солнце. Вот и зонт все так же таскает с собой. Если бы и из этой ситуации был хоть какой-то выход…

Постойте-ка. А что, если?..

Глава 17. Свой-чужой

– С ней точно все будет в порядке?

– Дорогой, ты излишне драматизируешь. Морковке досталась самая большая на свете семья, и за ней присмотрит сам знаешь кто. Нет ни малейшего повода для беспокойства.

– Но она же практически ничего не знает о мире!

– И замечательно. Меньше предрассудков.

Из протокола семейного совета Добротворских

Гроза за окном и не думала сбавлять обороты, словно пытаясь заработать звание если не тайфуна, то уж шторма точно, а Гена лежала на верхнем ярусе кровати и сверлила взглядом потолок. Свет не включала – дурацкие лампы-солнышки наводили на мысли о детсаде для умственно отсталых, и первое время она вообще поверить не могла, что им реально придется жить в такой идиотской обстановке. Люстра бесила. Облака на голубых стенах бесили. Бесило все.

Особенно факт, что тот странный, чудной уродец – ее дядя, родной брат матери. Бред какой-то. Они ж вообще не похожи! Мама, конечно, тоже была невысокой, но при этом мягкой, милой, с красивой улыбкой и роскошными локонами. Этот – Гена совершенно не хотела называть Игоря по имени – этот же был страшен как смертный грех и явно не особо счастлив, словно сама жизнь написала на нем: «Неудачник». Гену это радовало. Успеха он не заслуживал.

Свое детство Евгения помнила довольно смутно. Мама