Ветер с океана - Сергей Снегов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пришли узнать, как твое здоровье, Лина, — кашлянув, начал Степан. — И вообще… как устроилась?
— Здоровье отличное. Устроилась неплохо. Спим с Татьянкой в одной кровати, но ей это даже нравится. Что еще вас интересует?
Гавриловна сразу забыла уговор, что разговор ведет Степан.
— Вернись домой, Лина! Поскандалила, свое доказала — хватит.
— Мой дом теперь здесь.
— Отец две ночи ни минуты не спит. Сердце у тебя есть?
— Я тоже ночи не спала. Говорить об этом не будем. Гавриловна, сдерживая слезы, обратилась к Степану:
— Поговори с ней, Степа.
Степан осторожно сказал, осматриваясь:
— Комната вроде маленькая.
— Нас всего трое. И с Полиной мы — сменщицы. Друг другу не мешаем. Оформим с Кузьмой развод, подам заявление на жилплощадь. Часть нового дома отдают больнице.
Гавриловна горестно воскликнула:
— Оформим развод! Как у тебя язык поворачивается!
— Не получается у нас жизнь с Кузей…
— А мы с отцом? О нас подумала? Ближе дочери была! И Татьянка… Как нам быть без Татьянки, подумай!
Алевтина сказала после короткого молчания:
— Мама, не надо, мне тоже нелегко!
— Поговори с ней, Степа! — сказала Гавриловна. — Скажи ей…
Алевтина раздраженно прервала ее:
— Лучше я поговорю с вами! Послали Кузе радиограмму, что я ушла? Получили ответ?
Гавриловна вытерла слезы.
— Не посылали…
— Так зачем пришли? Чего хотите? Я же поставила условие — немедленно радируйте о моем уходе!
Гавриловна молчала. В разговор снова вступил Степан:
— Лина, рассуди, как радировать? Кузе в рейсе не легко, сама понимаешь. Один срок отплавал, сразу другой начал. На берегу ни одного часа не побыл. А тут на голову такое несчастье.
Алевтина резко повернулась к нему.
— Откуда знаешь, что несчастье? Может, радость? Может, только этого и добивается, чтобы я ушла? Не даю по ресторанам шляться. Или ждать, пока открыто не выгонит меня из своего дома?
Гавриловна бурно запротестовала:
—, Лина, не смей! А мы со стариком на что? Да заикнись Кузя, чтобы тебе уйти, сами его выгоним! Навек от него тогда отречемся! Отец сказал: в обиду дочку не дадим!
Алевтина не успокоилась, а рассердилась:
— Значит, допускаете, что он может заикнуться о том, чтобы мне уйти? Значит, и вправду, беспутная свобода ему дороже? Мама, вы меня знаете, от уговоров, только хуже будет!
Гавриловна тихо плакала, Степан молчал. Алевтина гневно отвернулась от обоих. Гавриловна вытерла платком лицо, заговорила снова:
— Татьянка-то как?
— Веселая, здоровая.
— Отец сказал — без внучки и не смей домой… Так соскучился! Линочка, я возьму ее из садика сегодня? Пусть у нас переночует.
Гавриловна встала. Степан вскочил. Гавриловна поспешно сказала:
— Ты оставайся. Поговоришь еще с Линой. Алевтина холодно сказала:
— Вижу, сговорились — кто какое давление на меня окажет. Оставайся, Степан. Будем разговаривать, раз так у вас запланировано.
Гавриловна, снова заплакав, поцеловала невестку.
— Начинай, я слушаю, — спокойно сказала Алевтина, когда Гавриловна ушла. — Уверена, тебя просили уломать меня, и сам ты хочешь от себя что-то сказать. Говори теперь.
Смущенный, он не мог сразу заговорить, как задумывал.
— Ты такая резкая, Лина… Не знаю, с чего и начать.
— Хорошо, я помогу тебе. О чем тебя старики просили — забудь. Разговор бесполезный да и не верю, чтобы тебе было приятно вести его. Но, наверно, хочется знать, окончателен ли разрыв с Кузьмой?
— Всем хочется знать!
— А тебе — особенно. Не так?
— Мое отношение ты знаешь…
— Знаю, да. Хоть ничего ты прямо не говорил, все равно — знаю. И вот что хочу тебе объяснить. Не изменится Кузя, прежним вернется на берег — навсегда разойдутся наши дороги. Что тогда станешь делать?
Степан разволновался так, что у него стал дрожать голос:
— Лина, ты недавно при всех… За Степана, мол, замуж пойду, он Танечке будет лучше родного отца… Лина! Можешь не сомневаться!
Алевтина не сводила взгляда с его раскрасневшегося лица.
— Знала, что именно так и ответишь. Просьба к тебе. Обещай заранее, что исполнишь.
Степан все сильней волновался.
— Все, что потребуешь — за счастье сочту!
— Просьба такая: не приходи ко мне больше. А повстречаемся на улице, обойди стороной.
Потрясенный, он воскликнул только:
— Лина!..
Она поспешно заговорила, предваряя неизбежные вопросы:
— Не думай, что я по настроению. Рассердилась вдруг или каприз… Нет, говорю, что давно задумывала сказать.
Он с трудом выговорил:
— Виноват я в чем перед тобой?
— Не знаю, кто виноват, кто прав… Сама я немало виновата.
— Ты виновата? Перед кем?
— Не знаю, не знаю! — сказала она нетерпеливо. — Не спрашивай о том, на что себе самой не могу ответить.
Он помолчал.
— Все-таки дай понять, чем я тебя обидел? Она ответила почти ласково:
— Не обидел, нет. И человек ты хороший, и ко мне относился всегда лучше, чем я заслуживала. — Теперь и она несколько секунд молчала. Он с тревогой и надеждой смотрел на нее. — Как бы это объяснить, чтобы без обиды… Скверная я становлюсь, когда ты рядом.
Он сказал с недоумением:
— Разве я на что скверное подбивал тебя когда?
— Нет же, нет, — ответила она с досадой. — Не понимаешь ты! Говорю от души: ничего кроме добра от тебя не знала. Вижу, что обещал Гавриловне за Кузю просить. И верю — слова бы плохого о нем не сказал. Но вот, когда смотрю на тебя… Очень уж ты отличный!
Степан проговорил с грустной усмешкой:
— Плохой, оттого что хороший. Вроде бы так получается.
— Может и так. Поставить тебя с Кузей рядом — ты всем берешь. Внимательный, добрый, всегда услужливый.
— И это — плохое?
— Обожди! Я столько в эти дни передумала, так много по-новому вижу. Я ведь на Кузю почему сердилась? Что он на тебя непохожий. Мне хотелось, чтобы он ко мне был, как ты… И во всем наперекор шла, а он горячий, сразу на дыбы. Лежала здесь ночью без сна и думала: что бы стоило лаской его усмирить, подойти, обнять: «Перестань, дурачок!» На ласку он беззащитный… Нет, силой поворачивала к себе!
— Ты и лаской с ним пробовала. Столько радиограмм посылала на судно! И чем он ответил?
— В том-то и дело, что ласки не было. Раздражение, упреки… Еще пуще вздыбливала его.
— Значит, все это шуточки были, что давеча говорила у Куржаков? А для чего шутила?
— Не шуточки, Степа… Протянул бы мне в ту минуту руки, может, и кинулась бы тебе на шею. Я не в себе была…
— Сейчас, стало быть, пришла в себя?
— Опомнилась. И вижу: не может быть у нас с тобой любви, не сумела бы я… Несчастье я была бы твое, а не радость. Замучила бы тебя… И сам ты… не нужен ты мне! Так, вроде интересного товара на витрине: полюбоваться можно, а покупать — без надобности. Не сердись.
— Кузю любишь?
— Люблю…
Степан усмехнулся.
— Давно сказано: любовь — зла… Но тогда ответь — как же так? Любишь Кузю и собираешься разводиться?
Она, судя по всему, ждала такого вопроса и ответила сразу:
— Нет тут ничего непонятного. Люблю — и, возможно, разойдусь… Все правильно! Но ты — уходи! Останемся мы с Кузей или разойдемся, ты — уходи!
Они опять помолчали.
— Это твое последнее слово, Лина?
— Да.
— Насильно мил не будешь. Ладно, уйду, раз не нужен. Но ответь еще на один вопрос. Так получается, что вроде бы выгоняешь меня. За что? Почему?
Она нетерпеливо передернула плечами.
— А что объяснять, если вины за тобой нет? Не дорога у меня к тебе — больше сказать нечего. Спокойно на тебя смотрю, спокойно о тебе думаю, придешь или уйдешь — никакого волнения. Это ли тебе нужно?
— С Кузей не так?
— С Кузей не так… Каждое его слово, как он повернется, как поглядит, подойдет ли, отойдет, здесь он рядом или далеко… ото всего волнуюсь. Говорю тебе, столько думала эти дни, столько вспоминалось!.. А раньше? Ночью, бывало, Татьянка спит, и мама с Петром Кузьмичем заснули, а меня сон не берет. За окном ветер, а у меня страх — в Атлантике ураган! Вот скажи, не поверят, вижу, вижу, как судно швыряет буря, волны через палубу, мокрый снег, мачты обледенели, под ногами лед, а вы что-то убираете, что-то закрепляете, и вдруг неосторожный шаг — лети головой в пучину! Ох, даже сердце схватывало! Уткнусь в подушку и плачу, так страшно!
Степан хмуро возразил:
— Нормально! Как по-другому держаться жене рыбака?
— Не знаю, не знаю… За всех рыбацких жен не отвечу. А когда Петр Кузьмич принесет из управления весточку, что, точно, был ураган и проштормовали благополучно и что в трудные минуты, и на работе Кузя всегда из первых, такая радость, такая за него гордость!