Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич

— Ну как, молодые, нацеловались? — вдруг прозвучал в стороне чей-то веселый голос. К Церену приблизился незнакомый молодой офицер. — Позволь, сестренка, мне по-родственному обнять твоего муженька.

Борис приехал домой в тот день, когда на хуторе проводили мобилизацию. Домой он заехал дня на два. С родными не виделся после шестнадцатого года. Тогда он заезжал попутно, направляясь служить в другую часть. В новенькой офицерской форме ездил к друзьям в Царицын, на охоту, на озеро Ханату. Мать почти не видела его, ворчала: «Мало ему стрельбы на войне!..» И вот теперь он снова дома.

Вернувшись на хутор среди ночи, Нина принялась просить брата: «Вызволи Церена, ты — офицер, а там такие же, как ты, пьют, гуляют… мобилизованных бессчетно! Одним меньше, одним больше!»

Отец протестовал. По-видимому, у мужчин уже состоялся разговор насчет замужества Нины. Борис встретил эту весть без паники. Не поругал сестру, а поздравил. Хлебнув лиха в окопах, он узнал истинную цену жизни, цену человеческого счастья.

Штабс-капитан Закотнов, приехавший в тыл за пополнением, оказался фронтовым знакомым Жидкова. С кем только за последние годы не приходилось служить! Пропьянствовав полдня за счет сынка Жидкова, штабс-капитан освободил Церена, но взял у Бориса расписку, что поручик Жидков берет мобилизованного калмыка Нохашкина своим коноводом в действующую армию. В расписке был указан номер полка Бориса.

— Ну, крыса бумажная! — выругался Борис в адрес Закотнова, когда сделка была оформлена по всем статьям с обещанием прислать в дополнение к лошади двух ягнят.

Через день Борис уезжал с новоявленным коноводом в свою часть.

— Ничего, Церен! Ты теперь мужчина! Нужно и пороху нюхнуть в наше время. За конями ухаживать можешь, стрелять тоже умеешь… А истинный мужчина за бабью юбку всю жизнь не держится.

Нина была недовольна таким оборотом дела: из огня да в полымя! Ее немножко утешало лишь то, что служить Церен будет вместе с братом. Глядишь, да и пожалеет Борис своего солдатика, порадеет сестриному счастью.

Поручик Жидков с новым коноводом прибыл в свою часть на второй день. Находилась эта часть близ станции Абганерово. С ходу приняли участие в боевых действиях. Преследовали в дневное время расчлененный на небольшие отряды красноармейский полк. На восьмой день белые подошли к селению Большие Чепурники под Царицыном. Поручик Жидков уже два месяца командовал сотней Астраханского казачьего полка. Весь день шел яростный бой на подступах к селу. Засевшие в глубоких окопах красноармейцы отгоняли конников дружными ружейными залпами, нанося атакующим значительный урон. Особенно опасной для кавалеристов была батарея красных, расположенная где-то за селом в балке. Шрапнель обороняющихся разила без промаха.

Командир полка впадал в бешенство: уже четвертая атака на небольшое село оказалась неудачной. Под вечер полковник Заславский вынужден был поставить в строй два последних эскадрона из резервных. В составе резервных находилась пока и сотня Жидкова. В напряженный момент боя эскадроны прорвались через две линии обороны. Красноармейцы дрогнули, побежали. Но совершенно непредвиденно для атакующих навстречу им выкатилась лавина подоспевших частей стальной дивизии Жлобы.

Эскадроны Заславского сжались в пружину, теснимые свежими силами сзади. Началась беспощадная рубка. Под Борисом и Цереном были лучшие кони из жидковской конюшни. Из передовой сотни, которая уже давила копытами дрогнувшие линии красных, командир сотни и его коновод оказались ближе других к несущейся навстречу лавине с обнаженными клинками. Почти перед носом сотни развернулась тачанка красных, полоснула огнем пулемета. Буланый конь под Жидковым упал, перевернувшись через голову. Церен подскакал к Борису, спрыгнул на землю, освобождая для него свое седло. Борис вывихнул ногу, едва поднялся. Над головами свистел рой пуль. Церен вскинул Бориса на свою гнедую кобылу. Но было уже поздно. Увидев на плечах Бориса золотые погоны, на них с гиком неслись два краснозвездных конника.

Церен хотел сесть сзади Бориса, но тот пустил лошадь в галоп, ударив ее клинком по крупу.

При всей расторопности Церен не успел сесть, пробежав несколько шагов, споткнулся и упал. Через него прянули кони атакующих.

На второй день пленных белогвардейцев, числом до трехсот человек, привели в опустевшие бараки лесозавода. Здесь же неподалеку размещались воинские части красноармейцев.

Когда пленных вели строем на обед к кухне лесозавода, навстречу им шагала небольшая команда, выделенная охранять артиллерийский склад. Церен, шедший в первой шеренге, заметил, что среди караульных есть калмыки. Вот команда совсем приблизилась, зазвучал калмыцкий говор.

— Прекратить раз-го-воры! Раз, два, раз, два! — командовал по-русски идущий чуть сбоку строя приземистый командир, тоже калмык.

Церен пригляделся к бравым воякам и вдруг выкрикнул, не помня себя от изумления:

— Шорва-а!

Из группы красноармейцев отделился боец и побежал в сторону пленных.

— Назад! — приказал ему командир.

Все с удивлением наблюдали, как красноармеец обнимается со вчерашним беляком.

— Да это же Церен Нохашкин, из нашего хотона! — горячился между тем маленький, юркий красноармеец.

— Ну и что? Пусть не якшается с беляками!.. Боец Уташев, становись в строй!

— Товарищ командир, — не унимался Шорва, — он совсем не белый, это батрак, сирота!.. О нем недавно спрашивал сам комиссар Семиколенов.

— Ладно, после разберемся!

В тот же день о Церене было доложено командиру дивизиона первого Царицынского кавалерийского полка Хомутникову, бывшему казаку-калмыку из Денисовской станицы. Дивизион этот был сформирован из калмыков, призванных в Красную Армию еще в сентябре восемнадцатого года из Малодербетовского и Манычского улусов.

На следующий день конвойный привел Церена в большой деревянный дом. В просторной комнате его представили Вадиму Семиколенову. С ним был невысокого роста полноватый для своих тридцати лет калмык.

— Ну, Церен, удивил ты меня! — воскликнул сурово, с осуждением комиссар. — Как тебя занесло к белякам-то?

Церен от волнения не знал, с чего начать рассказ. Разве о такой встрече он думал? Поняв его состояние, Вадим подошел, положил руку на плечо и затем посадил на табурет рядом.

— Ну, не расстраивайся. На войне всякое бывает. И все же мне хочется узнать подробности. Они в таких случаях важны.

Церен рассказал ему все: как гнул спину на Жидковых, как пристрастился к книгам и даже почитывал «Правду»… Не шутейно сошелся с Ниной… Рассказал и о приезде с фронта Бориса.

— Вроде бы выручил меня Борис при мобилизации, а на самом деле получилось одно и то же, — горестно развел руками Церен.

Вадима поразила начитанность Церена и то, как правильно он судит обо всем в свои восемнадцать лет. Конечно, Церен оказался у белых по чистой случайности, как и многие другие бедняки: не подчинишься воинскому приказу — расстрел на месте.

— Все ясно, Церен! — сказал комиссар. — Жаль, что не так, как нужно, началась твоя взрослая жизнь. Но, как говорят русские, о жизни судят не по ее началу, а по концу. Может, ты вернешься к своей Нине? Отпустим!

— Не могу вернуться таким! — заявил убежденно Церен. — Мне хотелось быть с вами… Всю жизнь хотелось, Вадим Петрович!

— Хорошее решение! — одобрил Семиколенов.

Полноватый молодой калмык, все время наблюдавший за встречей друзей молча, обратился к Семиколенову:

— Товарищ комиссар! Откомандируйте этого парня ко мне. Так здорово чешет по-русски! Мне такие люди очень нужны!

Семиколенов тут же согласился.

— Церен, всегда и во всем слушайся этого человека, — сказал он, напутствуя его. — Отныне ты боец калмыцкого дивизиона, а командир твой — вот: Василий Алексеевич Хомутников.

Получив красноармейскую книжку и краснозвездный шлем, Церен запросился во взвод, в котором служил друг детства Шорва. После лечения на хуторе Жидковых зрение парня пошло на поправку. Во всяком случае, ни одна из медицинских комиссий к глазам Шорвы не придиралась. Спали теперь однохотонцы всегда рядом, раскатав две шинели.