Преданный - Дж. Б. Солсбери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как думаешь, я люблю ее? — спрашиваю я своего старшего брата, который, знаю, ответит честно, потому что ни на что другое тот не способен.
Он смотрит на меня тем немигающим взглядом, который мне хорошо известен. Внимательно изучает меня, даже смотрит вниз на мои ноги и обратно, как будто что-то на моей одежде может выдать меня.
— Нет.
Мой взгляд несется к нему.
— Почему?
— Если бы ты любил ее, тебе не пришлось бы спрашивать.
И это Александр. Немногословный гений.
Если не любовь, то что? Что это за всепоглощающее чувство, которое я испытываю к Лиллиан? Это безумное, иррациональное чувство, которое заставляет меня желать запереть ее в своей комнате, чтобы прожить остаток своих дней в ее объятиях?
Неужели моя защитная отстраненность и дистанцированность от отношений сделали меня настолько изголодавшимся по общению, что стоило мне впустить ее, как я превратился в жадную, бездонную яму? Что, если я хочу больше, чем она готова дать? Что, если я действительно люблю ее, но просто не доверяю себе настолько, чтобы распознать это чувство?
ГЛАВА 21
Лиллиан
Две вещи создают идеальный шторм чувств для такого человека, как я. Во-первых, оказаться в новой социальной ситуации с людьми, на которых я отчаянно хочу произвести впечатление. Во-вторых, оказаться лицом к лицу с человеком, обладающим уникальными физическими качествами, которые вызывают в моей голове миллион вопросов.
Я оказываюсь именно в такой ситуации, когда Джордан знакомит меня с Габриэллой. Брат Хадсона Кингстон наблюдает за мной с нежной настороженностью, как будто каким-то образом знает, на что я способна. Габриэлла полна энергии. Ее волнистые локоны двигаются, словно продолжение ее рук, когда она говорит, а на лице отражается неподдельное волнение. Вернее, на одной стороне ее лица. Другая сторона изуродована длинными неровными шрамами, которые тянутся от шеи до линии роста волос. И именно эти шрамы мешают мне сосредоточиться.
— …так много рассказывал мне о тебе. — Ее рука обвита вокруг поясницы Кингстона. Ее рот двигается, но я слишком зациклена на ее лице, чтобы услышать то, что она говорит. Только когда девушка смотрит на меня, подняв брови, ожидая чего-то от меня, я вырываюсь из этого состояния.
Полагаю, она ждет ответа.
— Прости, что? — хриплю я. — Я потеряла… эм… — Ход мыслей, глядя на твои шрамы. Я прикусываю язык.
Джордан понимающе улыбается.
— Мы хотели спросить, давно ли ты живешь в Нью-Йорке?
— Почти год, — говорю я, пот выступает на моей коже от смущения и от усилий, которые прилагаю, чтобы не проболтаться о мыслях в моей голове.
Габриэлла, должно быть, видит, что я пялюсь на нее, но не пытается спрятать лицо или вести себя иначе, чем женщина, у которой нет шрамов на половине лица. У меня почти создается впечатление, что она позволяет мне смотреть.
Я перевожу взгляд на Кингстона в поисках чего-нибудь, хоть чего-нибудь, на чем можно сосредоточиться. Его рубашка представляет собой хаотичный рой абстрактных форм, очень похожих на…
— Это что, крошечные члены на твоей рубашке?
И жалею об этих словах, как только они покидают мой рот. Видите, вот почему меня нельзя никуда брать!
Извинение успевает сорваться с моего языка, когда Габриэлла разражается истерическим смехом, а за ней и Джордан.
— Ага. — Габриэлла отделяется от Кингстона и обнимает меня, прижимаясь шрамом к моему лицу. Я слегка вздрагиваю, гадая, больно ли ей. Габриэлла не реагирует, только берет меня за руку. — Я знала, что ты мне понравишься.
Кингстон разочарованно вздыхает.
— Это пейсли, черт побери!
Габриэлла смеется над ним.
— Я люблю тебя, и мне нравится эта рубашка.
От ее слов его взгляд становятся нежным, а улыбка — ленивой.
— Я собираюсь представить всем Лиллиан, — говорит Габриэлла и поворачивает нас к группе из четырех человек.
— Я не хотела его обидеть, — говорю я и тяжело сглатываю. — Я склонна болтать все, что приходит в голову.
— Ты шутишь? Это был лучший подарок на день рождения. Хочешь коктейль, Лиллиан? — Она такая дружелюбная, хотя я знаю, что она видела мои откровенные взгляды. — Выглядишь так, будто тебе не помешало бы выпить.
Я тяжело сглатываю и пытаюсь улыбнуться.
— От коктейля может стать еще хуже.
— Тогда я останусь с тобой на всю ночь. — Она подзывает бармена и смотрит мне прямо в глаза. — Любишь водку? Пьер делает убийственный «Сибриз». — После моего кивка она заказывает мне напиток. Когда оборачивается, то ловит мой взгляд на своих шрамах. — Я была на сафари в Ботсване и слишком близко подошла к львенку. — Держа руку, как когти, она проводит по израненной стороне лица.
— О, боже мой! — Я закрываю рот, чтобы избежать дальнейших восклицаний.
Она широко улыбается.
— Я шучу! — Ее смех громкий и заразительный. — Не думала, что ты купишься. — Она протягивает мне мой напиток.
Я высасываю половину.
— Боролась с лодочным винтом в заливе. — Она пожимает плечами. — Повезло, что я осталась жива. Поэтому, — она поднимает свой бокал, — я не принимаю ни одного дня как должное. Никогда не знаешь, когда все это у тебя отнимут. — Она подмигивает. — Я хочу познакомить тебя с Анжеликой. Она чертовски уморительна.
И это все? Так просто?
Она объясняет природу происхождения своих шрамов на лице так, будто просто рассказывает мне, где купила туфли. И при этом моя одержимость ответами сдувается. Ее открытость устранила мою потребность таращиться. Конечно, у меня все еще есть вопросы, но у меня хватает ума не озвучивать их. По крайней мере, пока.
Интересно, сработает ли подобная тактика в том, как я решаю свои проблемы? Что, если я скажу всем заранее, что у меня СДВГ и что мне трудно контролировать импульсы и следить за ходом мыслей. Что, если вместо того чтобы пытаться скрыть эту часть меня, я буду открыто афишировать свои невидимые шрамы?
Если я приму это, то, возможно, и другие тоже.
Вечеринка по случаю дня рождения небольшая, всего десять человек. Я замечаю, что
