Повседневная жизнь средневековой Москвы - Сергей Шокарев

В праздники им позволено, даже дано преимущественное право, напиваться безнаказанно допьяна; тогда можно видеть, как они валяются на улицах, замерзнув от холода, или развозятся, наваленные друг на друга, в повозках и санях по домам. Об этот камень часто спотыкается и слабый пол, а также и непорочность священников и монахов»{420}.

Эти и другие подобные отзывы можно было бы приписать злонамеренному стремлению иноземцев очернить Россию и русских, если бы не многочисленные увещевания духовенства, обращенные к любителям выпить. «Господь заповеда рек: “Блюдите, да не отягчают сердца ваши обиадением и пианством”. Ты же обиадаешись, яко скот, и пианствуешь день и нощь многажды и до блевания, якоже и главою болети и умом пленитися. Несть сие христианского закона», — осуждал такое поведение митрополит Даниил (1522—1539){421}. Современник владыки, живший на Северо-Западе России, писал, что «в корчемницах пьяницы без блудниц никакоже бывают… се есть ведомо… блуд хластым и прелюбодейство женатым… придут же ту неции кощунницы имуще гусли, и скрыпели, и сопели, и бубны, и ина бесовские игры и перед мужатицами скача и скверныя песни припевая»{422}.

Многочисленные челобитные доносят до нас жалобы на детей, мужей, жен, зятьев, племянников, регулярно в пьяном виде творивших разные «непотребства». Отчаявшись справиться с буйными во хмелю домашними, люди обращались к царю с просьбой о их наказании. В исповедных текстах вопрос: «Упился без памяти?» — был стандартным. Иногда интересовались последствиями пьянства: «Или пила еси в чаши и блевала еси?» — либо: «Или будешь напилася бес памяти и блуд сотворил некто с тобою?» Любопытно, что епитимья за пьянство была не очень суровой — семь или восемь дней поста, — что связано, вероятно, с широким распространением этого порока. Что же говорить о пастве, если церковный Стоглавый собор (1551) не решился запретить употребление спиртного даже монахам, оговорив, что они должны пить умеренно: «Иноком пити вино в подобно время, егда подобает, а не всегда: овогда же по три чаши, овогда по две, овогда по единой». При этом «пианственного питиа, сиречь хмельного и вина горячего» держать и употреблять запрещалось, а вот на питье «фрясских (итальянских. — С. Ш.) вин» иноки получили санкцию: «…яко же устав повелевает в славу Божию, а не в пианство»{423}.

Внешне кабак был похож на обыкновенную городскую усадьбу, однако с некоторыми специфическими постройками — стоечной избой, где производилась продажа, ледником, сушилом и др. В провинции он объединял на общем дворе место торговли, пивоваренные и винокуренные «поварни», амбары для хранения припасов и готовой продукции; в больших городах кабак и производственные помещения могли располагаться в разных частях посада{424}. Вероятно, в Москве существовали кабаки обоих типов.

Внутренняя обстановка средневекового кабака была проста и даже аскетична. Довольно мрачное помещение с лавками было перегорожено стойкой, за которой стоял кабацкий целовальник, в чьем распоряжении находились запасы вина и пива и немудреный инвентарь: «Вина в государево мерное заорленое ведро (с клеймом в виде государственного герба — двуглавого орла. — С. Ш.) — 51 ведро, да два ушата пива 50 мер, да судов: чарка копеечная винная медная двоерублевые продажи, да деревянная чарка грошевая, да горка алтынная, да ковш двоеалтынный. Да пивных судов три, да ковшик копеешный, а другой денежный. Посуды: печатных заорленых две бочки винные дубовые, большие, да полуберемянная бочка пивная, да четвертная бочка винная, да замок висячий»{425}.

Оживлялась мрачная обстановка кабака гомоном голосов, бранью бражников, стуком чарок и кружек. Здесь ругались и мирились: «Где хотите, там и бранитесь, а на кабаке помиритесь!» У кабака кривлялись скоморохи, плясал медведь, слышались непристойные песенки. «Питухи» снимали с себя одежду, отдавая ее в заклад за водку, один уже лежал под лавкой, а другой спал, положив голову на стол. Вокруг любителей выпить вертелись «непотребные женки», кто-то тайком доставал запрещенный табак, который тогда не только курили, но также жевали, нюхали и пили. В последнем случае употреблялась табачная настойка на спиртовой основе, которая в буквальном смысле валила человека с ног. Табак проникал в Россию из Западной Европы, Крыма, Османской империи и Персии. Для его курения использовали бычьи рога, а начиная с Петровской эпохи — глиняные трубки турецкие, литовские, голландские и московской работы, подражавшие заграничным образцам. Однако до Петра I употребление табака в любом виде жестоко преследовалось — за это били кнутом, вырывали ноздри, резали носы и ссылали «в дальние городы»; поэтому пили и курили его в тайных корчмах, а не в «царевых кабаках», куда в любой момент мог нагрянуть объезжий голова со стрельцами{426}.

Другим удовольствием, которому предавались как в царских кабаках, так и в тайных корчмах, были зернь и карты. Азартные игры осуждались светскими и церковными властями, а воеводам предписывалось унимать служилых людей от проигрыша. О тесной связи выпивки и азартных игр свидетельствуют показания жителей Тюмени на следствии по кабацким «непотребствам» (1668): «…как де зерни и карт не будет, и государева питья де никто без того пить не станет». По Соборному уложению развратный образ жизни, в том числе и игра в азартные игры («а которые воры на Москве и в городех воруют, карты и зернью играют, и проигрався воруют, ходя по улицам, людей режут, и грабят, и шапки срывают»), подлежал наказанию. Но при этом, как доказал С.Б. Веселовский, сама игра не была запрещена, поскольку существовала практика откупа «зернового и картового суда», который брали кабацкие целовальники у местных властей{427}.

Воеводы попадали в довольно трудное положение: они наблюдали, как от карт и зерни «чинятся промеж служилыми людми шатости и убийства и всякие грабежи», неоднократно получали от верховной власти указания пресекать подобные эксцессы («унимать» игроков), но наталкивались на сопротивление кабацких голов, владевших монополией на организацию азартных игр. Колебалось в этом вопросе и само правительство, так и не решившееся в XVII веке твердо запретить их. И хотя большинство известных документов, касающихся азартных игр, относится к провинциальным городам, нет сомнений, что зернь и карты были широко распространены и в Москве.

Игра в зернь возникла еще в Античности и получила большую популярность в средневековой Европе и на Востоке. Время ее появления на Руси точно неизвестно. Игры в кости и шахматы (!) упоминаются как «бесовские» в «Домострое». Еще более удревняют распространение зерни и шахмат в Москве данные археологии. В 1956 году под кремлевским Троицким мостом через ров около Кутафьей башни в слое XV века была обнаружена кожаная сумка-калита, украшенная прорезями и аппликацией. Ремень у сумки был срезан, по-видимому, вором-карманником, однако она упала под мост и пролежала там 500 лет. В одном из отделений сумки лежал шестигранный кубик с нанесенными на каждой грани точками от одной до шести, в другом — острый стальной стилет с костяной ручкой. Владелец сумки, игрок, был типичным «вором» (согласно терминологии Соборного уложения) — в спорах за игорным столом мог пустить в ход оружие. Шахматные фигурки встречаются в культурном слое Москвы начиная с XIV века{428}.

Само наименование игры связано с точками-«зернами», нанесенными на кубики. Иногда некоторые грани оставляли пустыми или чернили. В таком случае на грани могло быть максимально четыре точки. При игре обычно метали по три кубика — побеждал тот, у чьего кубика оказывалось больше точек на верхней грани. Игра могла происходить на специальной «зерновой доске». С.Б. Веселовский предположил, что на этой доске рисовали фигуры. В таком случае зернь превращалась в сложную игру, схожую с «гуськом», который описал в первой половине XIX века этнограф И.П. Сахаров: в зависимости от числа выпавших очков играющие ходили по доске, где были изображены дорога и разные фигуры — числа, гуси, постоялый двор, кружало, тюрьма. Смысл игры был в том, чтобы первым дойти до последнего знака. При этом тот, кто попадал в «тюрьму», лишался хода; угодивший на «постоялый двор» должен был платить пеню и т. д.{429} Возможно, такая сложная разновидность игры также существовала, однако чаще распространены были примитивные броски кубиков с целью получить больше очков, чем у соперников.

Место, где происходила игра, называлось майданом (от араб. мейдан — площадь); владелец игорных принадлежностей — майданщиком. Последнее слово закрепилось и в тюремном жаргоне, где означает подпольного торговца водкой или содержателя притона. Зачастую майданщик имел право суда по «зерновым искам», писал кабалы на несостоятельных игроков. За использование игорной доски и костей, суд в игре и написание кабалы он получал от игроков вознаграждение. Чаще всего игорный откуп держали кабацкие целовальники, однако среди откупщиков встречаются служилые люди и даже воеводы. Впрочем, последнее было явным злоупотреблением и часто сопрягалось с другими преступлениями. Например, енисейский воевода В.В. Голохвастов не только держал откуп с зерни, карт и корчмы, но и отдавал «безмужних жен на блуд»{430}.