Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

На что уж я, человек сдержанный, морально устойчивый, политически подкованный и физически крепкий, и то начал уставать от профессорской агрессии. Постепенно мною начала овладевать тягучая апатия — моя защитная реакция на любые чрезмерно политизированные беседы и нравоучения, включая давнишние, слава богу, лекции по марксизму-ленинизму и политэкономии. Но из вредности и необоримого желания перечить всем и во всём, я ещё раз тявкнул, поджав на этот раз хвост:

— А как иначе заставить отсталые массы поверить в светлое будущее коммунизма, если они почему-то упорно не хотят верить? Как сломать старые косные капиталистические устои?

— А никак! — профессор явно застопорился на отрицаниях и не желал соглашаться ни с какими моими неотразимыми доводами, ну а я, в пику, с его, короче, нашла коса на камень, а вернее — на глину. — Подумайте, — давит на психику, — какой нормальный человек поверит в ваше призрачное светлое будущее… — Здрасьте! Я у него стал уже оплотом коммунизма, — …если для этого надо сначала сломать его дом, разогнать семью, а самого отправить на каторжные стройки коммунизма?

— Но ведь, в конце концов, поверили? — не сдавался щенок.

— А вы, лично, спрашивали у тех, кто якобы поверил? У тех, что батрачат на чёрных работах на стройках и заводах, в колхозах и зонах? Спрашивали хотя бы у отца?

Нет, конечно. Я молчал, меня, честно говоря, как-то не трогали заботы тех, кому и так светит светлое будущее. Мне бы своё осветить мал-мала.

— Большевики разрушали и разрушают не материальные капиталистические, — продолжал разнузданную вражескую пропаганду конюх, — а духовные устои народа, превращая его в течение 36-ти лет в беспрекословное трудовое быдло и духовного раба, чтобы править так, как когда-то еврейский каганат правил в Хазарии. Торопятся товарищи, помня о сорокалетних скитаниях евреев, потому и не скупятся на дикое враньё и варварскую жестокость. Сначала хорошенько дадут по башке, а потом только разъясняют, ради какого светлого будущего.

Всё, думаю, пора закругляться: не на того напал, сейчас я его окончательно сражу, последнее слово останется за мной. Последнее слово я никогда и никому ни при каких обстоятельствах не уступаю, даже если не прав или плаваю по теме. В институте полит-преподаватели и те предпочитали со мной не связываться. Я всегда торопился рассказать им всё, что знаю и, главное, что думаю и не обязательно по теме, никогда не давал себя сбить всякими ненужными наводящими и корректирующими замечаниями и говорил, не останавливаясь, до тех пор, пока наставник не поднимал руки, сдаваясь, лишая меня, правда, последнего ударного слова, но зато выставляя в зачётке заслуженную тройку с минусом — полбалла за нахальство и оригинальность мышления. Теперь-то я, наконец, скажу последнее слово.

— Но революция принесла равенство всем и во всём, разве не так?

Вредный конюх аж заржал от удовольствия, задрав гнусную седую бороду.

— Не обманывайтесь, — не сдаётся, — никогда людишки не могли и никогда не смогут добровольно поделиться и никогда не будут равными. Это вообще противоестественно для живой природы и противоречит законам прогрессивного развития. Даже в зоне, где и делить-то нечего и идеология одна на всех — выжить, и то существует чёткая и никому — ни зэкам, ни вертухаям — не подвластная иерархия.

— У вас всё безнадёжно! — взвыл я с отчаяньем. — И что делать?

— А ничего! — без «ни» и «не» он не может. — Жить, плодиться и трудиться. Жить, чтобы плодиться, плодиться, чтобы жить, и трудиться, чтобы жить и плодиться. Вот и всё.

«Примитив!» — снова мысленно не согласился я. — «Никаких высоких идеалов, ради которых стоит жить, плодиться и трудиться. Укатали сивку крутые горки».

— Но трудиться в удовольствие, а не в ущерб здоровью, себе и близким, — продолжал неутомимый сивка. — Не для дяди, не для туманного будущего, не ради бессмысленного накопления, а для поддержания жизни… — «и штанов», — мысленно добавил я, — …не быть подгоняемым рабом, а инициатором дела, осмысленным работягой. Каждый из нас изначально, на генетическом уровне, запрограммирован на какое-то определённое дело. Важно понять, на какое, узнать, что тебе под силу и что нравится делать, и делай. Всякий человек талантлив в чём-то, но не всякому дано проявить талант быстро. Надо помочь ему в этом, не торопить, не давить, не рвать корни таланта. И возможно это только при свободном труде, без подгонял и погонял; только свободный труд — настоящий созидатель светлого будущего. Надо только его организовать и терпеливо помочь людям реализоваться. — Пропагандист труда широко улыбнулся мне. — Я искренне порадовался за вас, когда узнал, что вы нашли своё дело, свою звёздочку — цель. Дай вам бог удачи! Работа для мужика — всё равно, что игра: чем интересней и занимательнее, тем лучше и больше он сделает. Для женщин, очевидно, игра — любовь, там всё сложнее и непонятней.

— Хватит! — взмолился я, нервно-выжатый до предела, как будто высидел в институте, внимательно слушая, целую лекцию. — Хватит, я есть хочу. — Я, если разволнуюсь, всегда есть хочу, поэтому и на лекции в последнюю неделю перед стипендией не ходил.

Услышав мой голодный вопль, лектор обомлел, остолбенел, забыл закрыть рот и остекленил глаза. Потом, опомнившись, откинулся на спинку стула, закинул руки за голову и, задрав бороду, радостно заржал, научившись у подопечных, до заблестевших на глазах слёз. Неприлично оторжавшись, он вытер зенки по-конюховски, тыльной стороной ладони, глубоко с передыхом вздохнул и объяснил своё жеребячье настроение:

— Простите, но что-то не припомню из своего прошлого, чтобы так реагировали на мою лекцию, — и опять, не в силах удержаться от ехидной радости, захихикал. — Извините великодушно старика: увлёкся и совсем забыл, что интеллектуальная пища не заменит физической. — Он рывком, по-молодому, поднялся, подошёл к печке, где что-то прело в кастрюле, накрытой полотенцем. — Как вы относитесь к тушёной медвежатине с картошкой и луком? — спросил, снимая утеплитель и крышку. Я никогда не пробовал зверятины, но отнёсся к ней более чем положительно.

Так мы и жили напару, в философских разговорах на всякие темы, причём я благоразумно уступил старшему инициативу в готовке и интеллектуальной, и материальной пищи. Оба были довольны распределением ролей, во всяком случае, я — точно. Беседы наши перемежались погружением в звуки музыки, и я впервые, к стыду своему, узнал массу интересного и познавательного о великих композиторах. В общем, вдвоём нам не было скучно и, что самое главное, не было надоедания от тесного общения. Одним словом — мы спелись. Как-то я даже отважился спросить его о семье.

— Жена сразу же открестилась от врага народа, чтобы сохранить квартиру и работу, — спокойно ответил он, как о давно пережитом и устоявшемся, — и поступила совершенно верно. Сыну тогда было пять лет, теперь — чуть больше двадцати, и вряд ли он обрадуется появлению отца-отщепенца.

— А может, обрадуется? — выразил я тухлую надежду, основанную на личном ощущении: я бы обрадовался.

Профессор долго молчал, нахохлившись.

— Вы так полагаете? — спросил вяло. — Надо будет обдумать ваше предположение.

И я несказанно обрадовался, что заронил искру сомнения в правильность самоустранения от своего светлого будущего.

- 9 -

Да, я нашёл своё дело и занимался им, но удовлетворения не было. Не было потому, что получалось чёрт-те чё и сбоку бантик, а не то, чего хотелось. С графиками по гениальной методике я справился за милую душу, а вот чёткого сопоставления сопротивлений с породами Алевтининой карты, хоть убей, не получалось. Прав Альбертуся, утверждавший, что в здешней резервации не только люди, звери и природа чокнутые, но и геология шиворот-навыворот. Я сразу догадался, что первое является следствием второго. Но догадка не помогла: ненормальные породы всё равно не хотели иметь нормальных сопротивлений, и что делать с их чокнутой электропроводностью, я не знал. Мне явно не хватало основательных геологических знаний, точнее — петрографии и минералогии, о чём недавно тонко намекнула деликатная парт-мадама. Неординарным умом-разумом я понимал, что закавыка где-то в геологических данных. Это следовало из общих философских соображений, в которых я был особенно силён. Из них следовало: поскольку электроразведочные измерения — объективные данные, которые не подтасуешь и не переврёшь, то несоответствие кроется где-то в сугубо субъективной информации. Особенно, когда её поставлял такой субъект как стахановец Кравчук.

Пришлось опять переться к товарищу Сухотиной, каяться в профессиональной несостоятельности, просить обрыдлой помощи неведомо в чём и выслушивать саркастические сентенции о геофизике как о дохлом геологическом методе. Поцапавшись, решили, что меня удовлетворят точки на карте, где по её личным наблюдениям и определениям на образцах заведомо распространены неизменённые и самые наинормальнейшие породы, и разбежались, недовольные друг другом: я — тем, что гениальную мысль тормозят мелкие препоны, она — тем, что отрываю по пустякам от партийной документации. Ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Правда, уверенности в том, что овца паршивее козла, не было. Приходилось сжаться и терпеть в надежде на скорый и убийственный реванш.