Палач, или Аббатство виноградарей - Джеймс Купер

— Выйди к нам сюда, почтенный и уважаемый чужестранец, и сам сыграй отца счастливой невесты, — выкрикнул кто-то насмешливо из толпы. — И твоей жизни будут подражать дети твоих детей.

Сие остроумное предложение было встречено взрывом смеха. Но неаполитанец не лез в карман за словом, и достойный ответ тут же был готов.

— Благословляю тебя, цветущая роза! — немедленно воскликнул он. — Есть родители гораздо хуже Пиппо; ибо те, кто заставляет людей смеяться, заслуживают большей чести, нежели ваши доктора, которые зарабатывают на коликах, ревматизме и прочих неприятных болезнях, притворяясь, будто борются с ними, тогда как — святой Бернард свидетель! — едва ли сыщется такой дурак, которому не было бы ясно, что плут-доктор и болезнь сотрудничают, как Полишинель с обезьяной.

— Назови еще других, которые хуже тебя! — выкрикнули из толпы.

— Превеликое множество, и ты среди их числа! Мое благословение прекрасной невесте! Трижды благословенна счастливица, кого благословляет честный и жизнерадостный Пиппо! Правду я говорю, figliola?note 121

Кристина почувствовала, как рука ее спутника недружелюбно разжалась; от крайнего унижения и стыда к щекам девушки прихлынула кровь. И все же она подавила приступ слабости, поскольку, как и все чистые души, полагалась на людскую справедливость; шествие продолжалось, и только осторожная, трепещущая походка невесты выдавала то затруднительное положение, в коем она оказалась.

И вдруг, когда актеры, сопровождаемые музыкой, проезжали мимо ратуши и толпа, в общем движении, послушно следовала за ними, внутри здания раздался крик тревоги. Десятки зрителей немедленно ринулись к месту происшествия, что свидетельствовало о внезапно вспыхнувшем интересе к новому, непредусмотренному событию.

Толпу оттеснили и рассеяли, процессия скрылась, вокруг ратуши с необычайным, таинственным оживлением засновали стражи порядка, и вскоре причина расстройства уже обсуждалась немногими обывателями, которые остались на площади. Прошел слух, будто один из заключенных, атлетического сложения итальянский моряк, воспользовавшись тем, что внимание стражников было отвлечено праздничным шествием, сбил с ног единственного бывшего в камере тюремщика и сбежал, сопровождаемый всеми собутыльниками, кто был еще в состоянии передвигаться.

Но бегство из тюрьмы горстки бродяг не являлось событием, которое могло бы надолго возбудить любопытство и заставить позабыть о празднестве, тем более что срок заключения истекал с заходом солнца. Однако, когда о сем случае доложили Петеру Хофмейстеру, напористый бейлиф изрыгнул около полусотни проклятий касательно бесстыдства проходимцев, беспечности стражников и неблагонадежности правосудия вообще. После чего он незамедлительно распорядился, чтобы беглецы были пойманы. И, по свершении сей немаловажной части дела, приведены к нему лично, в каких бы серьезных церемониях ни случилось ему быть занятым. Гневный голос Петера не остался неуслышанным, и суровые распоряжения еще не успели до конца слететь с его уст, как дюжина поимщиков воров со рвением принялась за дело. Тем временем торжества продолжались, приближался вечер и с ним — праздничное пиршество; добропорядочные обыватели вновь стекались на площадь, чтобы присутствовать при последних сценах и стать свидетелями брачного благословения, которое должен был произнести над Жаком Коли и Кристиной реальный служитель алтаря, осуществив таким образом последнюю и наиважнейшую церемонию этого насыщенного событиями дня.

ГЛАВА XVII

Да-да, сними-ка намордник со своей мудростиnote 122.

Полдень уже миновал, когда сцена вновь заполнилась избранными. На площади опять собралась толпа, и бейлиф и его друзья заняли почетные места посередине длинного возвышения. Вновь, процессия за процессией, начали появляться актеры, ибо все уже успели обойти город и повторить каждое представление столько раз, что почувствовали усталость. И все же, в высоком присутствии бейлифа и аристократии не только отечественной, но также из других стран, тщеславие одерживало победу над изнеможением, и песни и танцы повторялись с подчеркнутым рвением и воодушевлением. Петер Хофмейстер и знатные лица кантона особенно громко выражали свое одобрение, так как, пока артисты обходили город, успели подкрепиться, пируя в шатрах и палатках, и их подогретое воображение восполняло несколько оскудевший энтузиазм выступающих избыточной теплотой и щедростью. Бейлиф, в частности, как это приличествовало его высокому посту и решительному характеру, был необычайно разговорчив и напорист, отпуская критические замечания либо похвалы по ходу представления с бойкостью досконально осведомленного в предмете нынешнего обозревателя, который заботится более о количестве, чем о качестве ремарок, зная заранее, сколько ему заплатят за строчку. Сравнение это хорошо не только в приложении к познаниям, но и к разнообразным особенностям речи бейлифа, придирчивого, высокомерного и властного, в ком желание выставить напоказ собственную даровитость было несравненно сильней, чем даже мнимое намерение подчеркнуть достоинства других. Обращался он по большей части к синьору Гримальди и испытывал от этого в душе сильнейшее удовольствие, хотя и не обнаруживал его слишком явно; однако чрезвычайное внимание его к этому приятному и скромному чужеземцу было очевидным. Притом бейлиф неустанно заботился и о том, чтобы все вокруг, кого досягала естественная звучность его голоса, могли внимать его откровениям.

— Те, которые только что прошли, брат Мельхиор, — говорил бейлиф, обращаясь к барону де Вилладингу в вольной бюргерской манере, но глядя на генуэзца, перед кем он в действительности жаждал выказать свои блестящие познания в мифологии, — всего только простые пастухи и пастушки, обитающие в наших горах, а вовсе не ваши боги и полубоги, потому что первых, что видно из торжественного шествия, несут люди на своих плечах, а вторые имеют обыкновение ездить на осле либо имеют прочие средства передвижения, приличные их нуждам. О, у нас тут есть замечательные актеры; вон, взгляните, это милое создание, на самом деле, Мариэтта Марон, местная жительница — ох и бойкая девчонка! Другой такой сорвиголовы во всем Во не сыщешь! Ну так что же? Сейчас она — Верховная Жрица Флоры, и нет такого рожка в окрестностях, который трубил бы посреди скал громче, чем ее глотка! А вон та, на троне, сама богиня Флора, ее представляет молодая женщина, дочка добропорядочного жителя Веве, который сам снабдил ее к празднику всем необходимым, не потратив ни одной самой мелкой монетки. Уверяю вас, каждый цветок, что сейчас на ней, срезан в их собственном саду!