Кабинет-министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Присутствовала она и на торжественной обедне в Троицком соборе, где состоялась церемония поднесения Петру титула Великого, отца Отечества и императора Всероссийского.

Золотая внутренность собора горела от блеска тысяч свечей, когда архимандрит Феофан Прокопович служил благодарственный молебен в честь подписания мира. Ангельскими голосами пели мальчики на клиросе, возвещали многие лета Петру басы хора. А после благодарственного молебна Феофан Прокопович произнёс проповедь, от которой у Анны осталось неизгладимое воспоминание.

Зачитан мирный договор со Швецией, рассказано обо всех приобретениях Петра, а Феофан Прокопович густым глубоким голосом говорил и говорил о том, сколько пользы принёс своему Отечеству государь, какие знаменитые и достойные дела вписал он в историю российского народа.

А потом вышел к амвону старейшина сенаторов канцлер Головкин и от имени всех девяти сенаторов, единодушно подписавших всеподданнейшую просьбу к Петру, просил его принять имя императора и отца Отечества.

Речь канцлера была длинной и затейливой:

   — Токмо единые вашими неусыпными трудами и руковождением, мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света и тако пришли из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены...

Слушая ораторов, проповедь Феофана и речь Головкина, Пётр заметно прослезился, но не стал вытирать глаз, а бодро отвечал говорившим:

   — Радость сия нас не обошла. Мир долговременный заключён, но, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не сталось, как с монархиею греческою. И потому всем надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, который Бог даёт нам, пред очи кладёт как внутрь, так и вне, от чего облегчён будет народ...

Загремели залпы тысяч пушек. Стреляли из Адмиралтейства, Петропавловской крепости и со всех 125 галер, пришвартованных к гаваням города. Петербург был так иллюминован, что, казалось, всё объято пламенем, а земля и небо содрогаются от грома пушечных залпов и готовы вот-вот разрушиться...

Но праздник прошёл, и Петербург охватило невиданное бедствие: холодная вода Невы затопила город, волны Балтийского моря пошли в атаку на северную столицу. Небывалое бедствие, угрожающее по своему размаху смыть всю столицу, обратить её в страшное болото.

Анна едва успела уехать. Её карета двигалась по улицам Петербурга, уже превратившимся в каналы, лошади храпели от напора воды и скакали по брюхо в мутной серой жиже.

На последней заставе воды стало меньше, а немного погодя кареты и возки Анны выбрались на сухой путь.

Оглянувшись в последний раз на город, Анна увидела страшную картину наводнения. Огромные деревья, вырванные с корнем, плавали в чёрных водоворотах, ныряли и снова показывались на поверхности целые крыши, снесённые ураганом, тонули маленькие лодчонки, уносимые словно кипящей водой, крутились в волнах разные предметы обитания, коряги, старые плетни, куски заборов, выбитые волной рамы с осколками стёкол в них, выли собаки, задыхались в рёве воды животные — коровы, лошади, овцы. Там и сям выныривали тела многочисленных утопленников: Нева требовала себе жертв...

Анна без оглядки уносилась в Митаву. Долго ещё будет вновь отстраиваться столица, долго ещё будут хоронить утопленников, вылавливать огромные брёвна, чинить повреждённые суда и пристани...

Словно бы мстило Балтийское море столице России за выход к его берегам — громадные волны несло из моря в реку, вода пошла вспять. И снова встал Пётр на защиту своей любимой столицы, своего Парадиза, на маленьком боте носился он среди волн, рискуя то и дело самой жизнью. По его распоряжению солдаты укрепляли берега мешками с землёй, заваливали камнями самые опасные места, но река будто смеялась над усилиями тысяч людей — гигантские волны смывали насыпи, разбиваясь лишь о каменные стены дворцов и напрочь унося глинобитные хижины и лачуги простого народа.

Но утих ветер, успокоились волны, и снова вошла Нева в свои берега, а обездоленным, лишённым крова людям Пётр открыл свою казну, помогая вновь обосновываться на берегах коварной, свирепой реки.

И едва установился санный путь и снежное покрывало скрыло все изъяны и грязь города, как поскакал Пётр в старую столицу — надо было ему и там устроить торжество по случаю дорогой победы. И плыли по улицам Москвы невиданные корабли — лошади тащили сани с макетами судов. Распущенные паруса ловили ветры, а на палубах сидели в маскарадных костюмах сенаторы, высшие офицеры, иностранные послы, придворные дамы. Грандиозный маскарад превратил Москву в театральную сцену — все улицы стали словно бы каналами, по которым плыли и плыли морские суда. Невиданный спектакль устроил для своих подданных царь — так завершил он своё завоевание Балтийского моря...

Ничего этого не видела старая царица Прасковья, доживавшая свои последние годы безвыездно в старом Измайлове. Она в свои пятьдесят восемь лет обрюзгла, опустилась, сделалась зла и раздражительна, питалась только слухами и уже не участвовала в придворных праздниках. Она по совету и примеру Петра и сестры своей, Настасьи Ромодановской, всё время лечилась. Ездила на Кончезарские воды, в Олонец, на марциальные воды, но её одолевали недуги — мокротная и каменная болезни, подагра и сильный кашель. Ноги уже давно отказались служить ей, и её, толстую, расплывшуюся, постоянно носили двое дюжих лакеев на бархатной скамейке со спинкой. Но и в болезнях не забывала она блюсти честь и достоинство своей царской семьи, неизменно справлялась о том, как ведут себя её дочери, и воздавала им должное в своих письмах то угрозами, то попрёками, то нежными излияниями. Особенно тревожилась она за свет Катюшку. У той жизнь сделалась вовсе несносной, но весёлый характер помогал ей не тужить.

После рождения Аннушки, голубоглазой белокурой девочки, Катерина так страдала от всяческих недугов, что мать постоянно советовала ей лечиться. Судороги и росший отчего-то живот, хотя беременностью и не пахло, заставляли царицу наставлять любимую дочку: «А что пишешь себе про своё брюхо, и я, по письму вашему не чаю, что ты брюхата. Живут этакие случаи, что не познаётся. И я при отъезде так была, год чаяла брюхата, да так изошло. И ежели не брюхата, и тебе, конечно, надобно быть на Олонце, у марциальных вод для этакой болезни. И от таких болезней и повреждений женских немощей вода зело пользует и вылечивает. Сестра княгиня Настасья у вод вылечилась от таких болезней. И не пухнет, и бок не болит, и немощи установились помесячно, порядком...»

Свет Катюшка, однако, не слушалась матери и к водам не ехала, предпочитая пользоваться советами докторов. И царица зело сердилась на неё, до того даже, что ругала её ругательски и призывала пред свои светлые очи, чтобы вздуть как следует.

Но Катюшка всё не ехала ни к водам, ни к матери, развлекалась как могла и умела. В дела мужа, герцога Мекленбургского, она не вникала, разве что просила государя помочь ему. Но герцогу не мог помочь даже Пётр. Склочный, неуживчивый характер герцога превращал каждого, кто с ним проводил время, в извечного врага. И в каждом из своих придворных видел герцог заговорщика, казнил без всяких причин, драл со своих подданных тяжкие подати и везде искал крамолу. Он не мог ни с кем ужиться, не слушал и советов, которые давали ему окружающие и даже Пётр. Уж на что жёсткий и властный был характер у Петра, но и он советовал герцогу быть помягче в поступках и словах. Австрийский император, вассалом которого был Мекленбург, злился и негодовал на своенравного неуживчивого подданного, все соседи и союзники возмущались его коварными происками. Катерина, как могла, уговаривала мужа, но всё было бесполезно.

Пётр отвечал племяннице на её слёзные просьбы о помощи: «Пишешь ещё о прежних вам и ныне продолжающихся обидах, чтоб вам вспомочь, в чём воистинно и мы часть досады терпим, но пока что обождать надо, быть возможно уступчивее и склоннее, и надобно убеждать супруга, чтоб он не так делал всё, чего хочет, но смотря по времени и случаю и по нынешним конъюнктурам».

Не унимался герцог, не слушал советов ни жены, ни царя. И дождался того, что император австрийский прислал в Мекленбург войско, экзекуцию.

Забила тревогу Катерина, но Пётр резонно ответил ей: «Сердечно об этом соболезную, но не знаю, чем помочь? Ибо ежели слушался бы муж ваш моего совета, ничего б сего не было. А ныне допустил до такой крайности, что уж делать стало нечего. Однако ж прошу не печалиться, по времени Бог исправит, и мы будем делать сколько возможно...»

Не посылать же в самом деле войска в Мекленбург, чтобы сражаться за интересы неуживчивого родственника, да ещё и с австрийским императором, силы у которого были пока что значительно больше, чем у Петра. Да и только что кончилась война с Швецией, Россия могла свободно передохнуть, а тут склочный герцог...