Секта - Еремей Парнов

Теперь он и сам стал обжигающим холодом дымом, струясь над низинами, вдоль перелесков, повисая клочками в колючках кустов и вновь завиваясь в единую прядь летящей поземкой. Как саван, полощущийся на ветру, как привидение в детских мультфильмах.

«Кто я? Откуда? Куда?..»

Строй накрахмаленных белых рубашечек, алые клинья шелка кровью стекают на грудь.

Когда это было? Когда?.. Промелькнуло — и опять чистый лист, пустая классная доска, еще чуть влажная и в жидких разводах мела.

«Холодок бежит за ворот…»

Но не забыла кожа счастливого озноба посвящений!

В мешанине электрических разрядов причудливо соединяются осколки видений и звуков. По канону гармонии, пробуждающей мир, по симпатической тяге, соединяющей скрижали и скрепы.

Белое к белому, алое к алому, рифма к рифме.

Куда исчез стриженый третьеклассник? И кто этот рыцарь в белом плаще с кровавым крестом на сердце? Как эхо, откликается: «Пионер — тамплиер».

Бархатное полотнище, склоненное к поцелую, с роковым знаком костра. Пять пламенеющих клиньев, и барабан звучит, как «Босеан».[9]

Чистый лист, стертая доска.

Только жгучая искра мерцает во мраке, словно Марс в великом противостоянии: алая пентаграмма на детской груди — символ молчания и колдовства. Кудрявая головка ангелочка в белом кружке.

Еще не прорезались рожки и три зловещие цифры не проступили сквозь рыжеватые завитки…

В волшебную ночь летнего солнцестояния, когда огненный цветок вспыхивает в перистом веере папоротника и открываются клады земли, некромант смыкает круги. Сколько достанет рука, острием меча обводит замкнутую границу, которую не смеют преступить духи и демоны. Затем прочерчивает внутреннюю окружность, разметив по сторонам света четыре имени Вездесущего, и рисует пентаграмму внутри.

Четыре ветра, четыре огня, чаша с вином, «Книга Теней». И выходят на зов мертвецы из могил. И открывают, послушные воле теурга, свои страшные тайны.

— Кто ты, дух? Назови свое имя!

— Венцеслав граф Йорга, барон Латоес. Зачем позвал меня, властелин?

— Где ты был, Латоес?

— Не помню.

— С кем говорил?

— Не знаю. Верни мою память, Губитель Душ. Хоть на мгновение верни перед вечным забвением.

— Ты скверно выглядишь, кадавр. Приникни к источнику жизни и подкрепи угасшие силы.

— Я не хочу крови, всадник Аполлион.

— Чего же хочешь ты в эту ночь искупления?

— Отпусти меня. Дай мне вспомнить себя, Аполлон Ионович.

— Сам не знаешь, что говоришь, бедный мой Венцеслав. Ну какой я тебе Аполлон да еще Ионович?

— Плохо мне.

— А все потому, что качаешься над пропастью. Либо быстрее иди вперед, либо падай. Возвратиться назад невозможно. Ты отдал ложную память, фрайхер, но не до конца. Остались крупицы, они-то и причиняют тебе мучения. Сделай последнее усилие, освободись и увидишь, как тебе сразу полегчает. Придет безмятежный покой, исчезнут желания — источник страданий, а служба пойдет исправно. Только так и можно обрести память истинную, нетленную. Начнем все сызнова: кто ты, неприкаянный дух?

— Я бесплотная тень без имени и прошлого, я послушный воск в руках властелина.

— Что причиняет страдание живым и мертвым?

— Живым — желания, мертвым — несбывшиеся надежды.

— Откуда приходят они, желания и тяжкий груз несбывшегося?

— Их порождает память.

— Какая память порождает мучительную тщету неутоленной жажды?

— Ложная память иллюзорного мира.

— Что должно прийти на смену ложной памяти?

— Память истинная, нетленная.

— Как можно обрести истинную память?

— Отдать ложную память, всю без остатка, до последней капли.

— Что приходит на смену ложной памяти?

— Память о прежних жизнях.

— Она истинная или ложная, эта память о прежнем?

— Она ложная, эта память, но в ней прорастают зерна истинной и нетленной.

— Как проявляет себя истинная память?

— Как абсолютная пустота, где нет ни мыслей, ни форм.

— Что дарует истинная память?

— Всеохватное блаженство, ибо истинная память есть жизнь вечная.

— Кто достоин блаженства и вечности?

— Праведник, до конца исполнивший долг.

— В чем состоит долг?

— В безраздельной покорности властелину.

— Что ответит праведник на страшном суде?

— «Я исполнил свой долг, отдав себя целиком моему земному властелину. Я свободен от груза несбывшегося и чист, как белый лист, с которого стерты все письмена, и готов предстать перед очами властелина небесного». Так должен ответить праведник, когда протрубит архангел.

— Ты готов?

— Всегда готов!

Незаметно отлетела самая короткая ночь в круговороте месяцев. Опустела поляна в диком лесу, где одни папоротники, не знающие цветения, прорастали сквозь опавшую хвою. Между еловых стволов, пятнистых от лишайника и наплывов смолы, еще мерцали обманчивым светом гнилушки, но солнце уже спешило навстречу падающей к Востоку луне.

И следа не осталось от таинственных чертежей, а тени вернулись в могилы.

Калистратов вновь видел себя юным Латоесом, оруженосцем в коротком зеленом плаще, берете с ястребиным пером. Графиня Франциска по-прежнему следовала за ним по пятам, о чем давала знать шкатулка с лягушкой, зарытая на перекрестке дорог. Всякий раз, когда проносилась карета с вампиром, там появлялась капелька крови.

Гонимый все дальше от глухих трансильванских лесов, он очутился во Франции, совершив скачок на целых три века вперед.

Телевизионные сериалы, героями которых были граф Калиостро и его жена, неувядающая красавица Лоренца Феличчиани, а также несчастная королева Мария-Антуанетта, Калистратову довелось посмотреть в период вынужденного пребывания в психобольнице. Надо думать, они произвели на него неизгладимое впечатление, иначе трудно объяснить выбор эпохи, равно как и героев, среди которых почему-то оказался лечащий врач Аполлинарий Степанович, опытный гипнолог. В расщепленном сознании Калистратова он загадочным образом совмещался с Аполлоном Ионовичем, личностью выдающейся, почти мифической, и шефом самого завлаба Голобабенко.

Бессмысленно спрашивать, каким образом и почему так причудливо тасуются в мозгу фрагменты действительности. Разве во сне происходит иначе? И Аполлинарий, и Аполлон оказали в свое время мощное воздействие на лабильную психику Калистратова, который лишь достраивал начатое ими строение. Руководствуясь совершенно различными целями, оба требовали от своего подопечного не только безраздельного, но и бездумного повиновения, заблокировав его внутреннее «я» кодами и паролями. Загнанная в глубокое подземелье, словно узник в гладоморню какого-нибудь сиятельного злодея вроде Тепеша, анима-душа тем не менее продолжала творить свою собственную Вселенную.

Оба персонажа, которых родители нарекли в честь мстительного и коварного бога — покровителя муз, слились в единую личность.

Это и был Аполлион, что по-гречески означает «губитель», который явился на острове Патмос самому Иоанну Богослову.

Перед Латоесом он предстал в образе Акселя графа Ферзена, любовника Марии-Антуанетты. Дело происходило на площади Революции, в центре Парижа, где уже вовсю работала гильотина. Самому Вячеславу, или Венцеславу, как он себя величал, в одноактной пьеске досталась роль курьера. Королевское семейство готовилось бежать в Австрию, и требовалось во что бы то ни стало передать информацию. Для Калистратова это был не только расхожий профессиональный термин, но и ключевое слово, несущее конкретный зрительный образ. Письма, которыми Латоесу надлежало обменяться с агентом императора, представлялись ему в виде стандартных дискет.

Аполлион-Ферзен сообщил подробный маршрут и нарисовал план крепости, куда надлежало проникнуть.

— «Ты сделаешь это! — не переставал он повторять спокойным, размеренным голосом, от которого у Латоеса напрягалась и начинала дрожать каждая жилка. — Ты пройдешь, и тебя никто не увидит. Ты невидим для людей, барон Латоес, ты — призрак, ты — дух».

Нарисованный Ферзеном план впечатался в мозг. Тайник, в котором находилось послание императора Священной Римской империи, имел знакомые очертания компьютерного терминала. От Латоеса требовалось всего лишь заменить одну дискету другой.

— И тогда Франция и вся Европа будут спасены, а преследующий тебя коварный враг отправится на гильотину. Это будет последняя казнь в Париже. Труп графини Франциски сожгут.

Труп сфотографировали в положенных позициях, записали антропометрические данные, сняли отпечатки пальцев. Из особых примет обнаружили лишь татуировку на левой груди: крылатый дракон, опирающийся когтистой лапой на круг — не круг, а что-то вроде кабалистической печати вокруг соска.