Осень 93-го. Черные стены Белого дома - Андрей Орлов

Сережа, который был на четыре года младше сестры, наоборот, отличался легким характером и веселым нравом. Он быстро отходил от всяких обид, с готовностью соглашался на разные странные предложения, которые делал папа, например, пойти воскресным утром в близлежащий лес и позавтракать там взятыми из дома бутербродами и чаем в термосе. В эти предновогодние минуты он фланировал по квартире, пытаясь догадаться, что принес Дед Мороз в большом пестро-зеленом мешке с надписью: «С Новым годом!», который висел в холле. Проходя мимо, Сережа каждый раз дотрагивался до мешка, на ощупь, проверяя, что же все-таки лежит в нем. В своем бежевом свитере с коричневым узорным рисунком, из-под ворота которого виднелась белая рубашка, он не уступал остальным и тоже выглядел празднично.

На столе уже стояла бутылка шампанского, две вазы с яблоками, мандаринами, бананами, хурмой и грушами, а также тарелка с бужениной и копченой колбасой. Особую торжественность новогоднему столу придавала ананасовая шишка с пучком жестких зеленых листьев. Все это изобилие лишний раз подтверждало уже давно известную поговорку: «В магазинах — ничего, а на столе у каждого в доме — все».

Андрей зажег свечи на миниатюрной жестяной елочке с вертушкой, которая под воздействием тепла сразу начала вертеться, издавая мелодичный звон. По всему чувствовалось приближение Нового года. Наконец, все собрались за столом, как всегда ожидая выступления президента, а затем боя курантов на Спасской башне.

Всего лишь несколько минут назад закончился фильм «С легким паром!», который уже несколько лет подряд большинство жителей страны традиционно смотрели в канун Нового гада. В ушах, казалось, еще звучали слова несчастного Ипполита: «Потрите мне спинку, пожалуйста!» По телевизору звучала торжественная мелодия. Наконец, на фоне российского флага, развевающегося над куполом здания Сената, который теперь именовался первым корпусом Кремля, появилась заставка «Новогоднее телевизионное поздравление Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина».

Еще немного, и на телевизионном экране появился президент. Ельцин был одет в темный костюм, белую рубашку и пестрый галстук. Как всегда, его седые волосы были тщательно уложены, речь размеренная и неторопливая. Позади Бориса Николаевича был какой-то странный занавес светлосалатового цвета и низкая подставка с гнутыми ножками, на которой виднелось что-то вроде икебаны из еловых веток и цветов. Ельцин старался говорить проникновенно, с чувством. В какой-то степени это у него получалось, но все равно ощущалось в его голосе едва заметное напряжение.

ВЫСТУПЛЕНИЕ: «Дорогие друзья! Скоро часы на Спасской башне Кремля пробьют полночь, и мы проводим 1993 год. Каким бы он ни был, оп останется в нашей памяти, он останется в истории. В этот непростой год гражданская война чуть было не опалила наши дома, не переступила порог нашего Отечества. Надеюсь, что из горьких событий извлекут уроки и политики и граждане страны…» (Новогоднее телевизионное поздравление Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина 31 декабря 1993 года.)

Андрей ожидал, что президент каким-то образом упомянет трагические события октября, может быть, вскользь. Но то, что он скажет о них именно так, назвав «горькими», пожалуй, не ожидал. И то, что из них должны извлечь «уроки и политики и граждане», звучало как-то по-новому. Это не очень укладывалось в логику заявлений и действий Ельцина в последние месяцы. Ультиматумы, нежелание идти на компромиссы, откровенная ненависть к тем, кто посмел отстаивать иную, чем его, позицию, и, наконец, отказ от любого разговора на тему амнистии находящихся в Лефортовской тюрьме «мятежников» — все это явно противоречило ноткам сожаления, появившимся в новогодней речи президента.

— Я думаю, другого варианта нет! — вдруг сказал Андрей. — Признать, что это была всеобщая трагедия и общенародное горе, выпустить всех и начать с чистого листа!

Все посмотрели на него удивленно: Сергей и Нина, совершенно не понимая, о чем вдруг заговорил отец, а папа, погруженный больше в свои мысли, среагировал на сказанное Андреем, как на что-то не имеющее отношения к речи президента. И только жена, которая, несмотря на то, что была далека от политики, поняла Андрея с полуслова:

— Амнистия?

Муж кивнул. Ельцин между тем продолжал свою поздравительную речь.

ВЫСТУПЛЕНИЕ: «…В уходящем году были и важные обретения — вступила в силу новая Конституция России, принятая всенародным голосованием. Она дает твердые основы для строительства демократического государства и свободного общества. Мы провели честные и свободные выборы, и я надеюсь, что люди, которые избраны в Федеральное собрание, будут всегда слышать свой народ, думать о благе России.

Сейчас, в разгар зимы, мы уверенно можем сказать: Россия с хлебом, с основными продуктами, и в наших домах будет тепло…»

«Да, — думал Андрей, — в России есть хлеб и основные продукты. Невелико достижение двух лет демократии! Или тоже спишем на Верховный Совет, который «ставил палки в колеса»? В Союзе многое было в дефиците, но что-то я не помню, чтобы были перебои с хлебом! На моей памяти ничего, подобного голоду тридцатых годов или в блокадном Ленинграде, не было. А ведь мы жили не только в Москве! И в Иркутске, и в Чите, и в Печорах, даже в забайкальской степи!»

— Папа, а когда будет Новый год? — Нетерпение Сережи можно было понять. Весь новогодний ритуал сводился у него к получению подарков, которые дожидались своего часа в мешке.

— Подожди немножко! — ответила за Андрея Оля. — Сейчас президент закончит выступать и будут бить куранты. Нетерпеливый какой!

ВЫСТУПЛЕНИЕ: «…В Содружестве Независимых Государств мы, наконец, вплотную подошли к пониманию того, что нам нужно быть вместе. Мы настолько неразрывно связаны историей, экономикой и единой судьбой, что жить врозь нам просто не дано. Да и наши народы этого не позволят…»

«Да, хорошие слова! Очень похоже на то, как говорил в свое время Горбачев. — Андрей помнил телевизионный репортаж из Литвы, куда Горбачев отправился в конце восьмидесятых. Он встречался с людьми в каком-то маленьком городке или сельском поселке, расспрашивал их о жизни. Правда, уже тогда Орлов заметил, что Михаилу Сергеевичу было совсем не важно, что ему отвечают жители. Для него было главным привлечь внимание к себе, сладкими речами буквально ввести в транс окружающих, которые с неимоверной радостью будут говорить, какой у нас Генеральный секретарь. Даже Бразаускас, первый секретарь ЦК Компартии Литвы, реально осознающий пагубность перестройки для целостности страны, скептически смотрел в будущее. А Горбачев тогда все долдонил: «Ну, куда же мы друг от друга. Мы обречены быть вместе!» — Болтун, потерявший ощущение реальности! Вот и Борис Николаевич туда же! «Наши народы этого не позволят!» Еще как позволят! Союз развалился! Даже те, кого в принципе невозможно отделить от понятия русский — украинцы и белорусы, — и те теперь будут жить в отдельном государстве…» — такие горькие мысли проносились в голове у Андрея.