Русская басня - Николай Леонидович Степанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда перенесусь в священные леса?
О музы! сельских дней утеха и краса!
Научите ль меня небесных тел теченью?
Светил блистающих несчетны имена
Узнаю ли от вас? Иль, если мне дана
Способность малая и скудно дарованье,
Пускай пленит меня источников журчанье,
И я любовь и мир пустынный воспою!
Пусть Парка не прядет из злата жизнь мою
И я не буду спать под бархатным наметом;
Ужели через то я потеряю сон?
И меньше ль по трудах мне будет сладок он?
Зимой — близ огонька, в тени древесной — летом,
Без страха двери сам для Парки отопру;
Беспечно век прожив, спокойно и умру.
ФИЛОМЕЛА И ПРОГНА[21]
Когда-то Прогна залетела
От башен городских, обители своей,
В леса пустынные, где пела
Сиротка Филомела;
И так сказала ей
Болтливая певица:
«Здорово, душенька сестрица!
Ни видом не видать тебя уж много лет!
Зачем забыла свет?
Зачем наш край не посещала?
Где пела, где жила? Куда и с кем летала?
Пора, пора и к нам,
Залетом, по веснам;
Здесь скучно: всё леса унылы,
И колоколен нет».
— «Ах, мне леса и милы!» —
Печальный был ответ.
«Кому ж ты здесь поешь,— касатка возразила,—
В такой дали от жѝла,
От ласточек и от людей?
Кто слушает тебя? Стада глухих зверей
Иль хищных птиц собранье?
Сестра! грешно терять небесно дарованье
В безлюдной стороне.
Признаться... здесь и страшно мне!
Смотри: песчаный бор, река, пустынны виды,
Гора, висяща над горой,
Как словно в Фракии глухой,
На мысль приводят нам Тереевы обиды.
И где же тут покой?»
— «Затем-то и живу средь скучного изгнанья,
Боясь воспоминанья,
Лютейшего сто раз:
Людей боюсь у вас»,—
Вздохнув, сказала Филомела,
Потом: «Прости, прости!» — взвилась и улетела
Из ласточкиных глаз.
А.Н. Нахимов
СВИНЬИ И ЯГНЕНОК
Ягненку погулять без матери случилось,
И горе страшное бедняжке приключилось:
Увяз в болоте он; барахтаяся там,
Блеял о помощи к свиньям,
Что в тине нежились, в серали, как султан.
Расхрюкалося вдруг Эпикурейцев стадо;
Не помогать оно — упреки делать радо:
«В какую ты забрел, бесстыдник, грязь?
Вот молодость, увы! к чему приводит вас!
А если б пожилым скотам повиновался,
Тогда б, молокосос, в беду ты не попался.
Каков ты прежде был? — Как свинка бел, пригож,
Теперь же — посмотри: ну на кого ты схож?»
Так мудрецы сии Ягненка укоряли;
Но между тем они того не примечали,
Что сами глубже все в болоте погрязали.
Всяк скажет, кто сию (уж какова ни есть)
Изволит басенку прочесть:
Бывают и у нас наставники такие —
Всем проповедуют, а сами не святые.
ЖИВОПИСЕЦ
Был живописец славный,
Рафáилу в искусстве равный
И очень, очень не дурак;
Но сердцем жалкий был простак:
Уж до того он совести держался,
Что даже знатным льстить боялся!
А кто сие почтет за грех?
Спросите вы у всех.
Сей добрый человек хотел себя прославить,
И чем же? Вздумал он представить
Пороки все и глупости людей.
Судя по мастерству, он сущий чародей:
Нельстива кисть его что ни изобразила,
Одушевила.
Картину кончивши, тотчас
Он выставил ее народу на показ:
Но лишь ее узрели,
Кокетки обомлели,
У плута волос дыбом стал,
Лжец трепетал,
Грызть ногти начал скряга,
Грозил указами сутяга,
Кобенился пред живописцем франт,
И Катилиною назвал его педант.
Пылая в сердце мщеньем,
Порочные кричат художнику с презреньем:
«Ты пасквиль написал,
Честь нашу обругал;
В картине сей хотел смеяться ты над нами».
«Бог с вами! —
Художник отвечал: —
Я глупость и порок изобразить желал,
А вас не трогал я, да я вас и не знал:
Уродов можно ли вам сравнивать с собою,
Когда красавцы вы душою?»
Но мастер сей не мог себя тем оправдать;
Хоть умные его взялися защищать,
Но их немного было,
И все витийство их глупцов не убедило.
Художник отдан был под суд,
Который сжечь велел его прекрасный труд.
Так будет всякому, кто только дар имеет
И льстить пороку не умеет.
ПАРИК И БОЛВАН, НА КОТОРОМ ЕГО РАСЧЕСЫВАЮТ
С плешивой знатности когда парик снимали,
То самый сей парик болван носил.
«Уж то-то, чаю, вы сегодня рассуждали? —
Болван у Парика спросил.—
Ведь много, думаю, у знатности рассудка?»
«Как у тебя, дубового отрубка».
МОСЬКА И СОБАКА НА ПРИВЯЗИ
«Ах! сжалься надо мной, сиятельная Моська! —
Любимцу барскому Пес старый говорил.—
Весь век усердно я на привязи служил.
Смотри! изранена дубиной грудь геройска;
Я ужас был всегда для здешних всех воров,
Я был прямой слуга, не из числа льстецов!
Воззри! премудрый Мопс, на многие заслуги,
На дряхлость лет моих, на слабость и недуги:
Доставь в награду мне, почтенный мой патрон,
Хоть каплю молока».— «Да где такой закон? —
С презреньем временщик речь псову прерывает.—
