Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Вечером я опять села за стол — и смогла оторваться от бумаги только на следующее утро. Ночь снова пролетела незаметно, и первые лучи восходящего солнца, проникая в настежь открытое окно, нежно гладили меня по голове и целовали в щеки.

Так прошли последние недели лета, наполненные чистым вдохновением и лишенные ненужных терзаний. Жизнь была такой, как я всегда мечтала — гармоничной и приятно щекочущей потаенные струнки души, будто очень красивая, лирическая мелодия.

В самом конце августа, легко и без проблем защитив курсовую, я получила за нее высокий балл и самые положительные отзывы переподавателей. Несколько последних зачетов мне тоже проставили очень быстро, не желая больше мучить — история с моими недавними учебными подвигами все еще была на слуху на кафедре, как местная легенда.

Я, наконец, перешла на второй курс.

Настроение у меня было замечательное. Сердце в груди так и плясало от радостных предвкушений — с дня на день должны были вернуться друзья, а потом нас еще один учебный год, новые предметы, новые учителя.

Правда, при упоминании об этом, к ликующей радости примешивался безотчетный страх. Вскоре мне предстояло встретиться с Вадимом Робертовичем и показать ему свои работы, в качестве которых я была уверена, но все же… Учитель был слишком непредсказуем, чтобы я могла спокойно и расслабленно ожидать его вердикта по поводу выполненных заданий.

Так оно и вышло — не без сюрпризов.

Вернувшись из отпуска в последние дни лета, даже не дожидаясь официального начала семестра, Вадим Робертович перво-наперво вызвал меня к себе на ковер. Позвонив с утра на проходную общежития, он заявил, что если задания до сих пор не выполнены, то он мне не завидует, а на сборы дает час максимум. И чтоб без опозданий.

От былой уверенности в том, что я подам учителю нечто достойное его критического взгляда, не осталось и следа. В университет я ехала ни жива, ни мертва, мысленно представляя пути самых разнообразных расправ, которые ожидали меня в случае разочарования и праведного гнева моего бескомпромиссного наставника.

С перепугу собравшись и приехав в рекордно короткие сроки, я поняла, что явилась слишком рано. Мне пришлось немного пождать, сидя на кафедре возле пустого стола и выслушивая веселую болтовню лаборанток о том, кто на ком женился, и кто от кого ушел. Вскоре эти разговоры прервались на полуслове — входная дверь шумно распахнулась (похоже, входить в помещения тихо Вадим Робертович просто-напросто не умел) и, ворвавшись в кабинет, он не стал размениваться даже на обычные приветствия.

— Давай сюда! — вот что я услышала от него после месяца отсутствия.

— Э-э-э… Здрасте… Возьмите… Вот, — как обычно, я стушевалась перед потоком его мощной энергетики. Отдохнувший, загорелый, полный сил и готовности крушить все новые, мыслимые и немыслимые преграды, он казался сейчас еще выше и грознее обычного, и внушал мне настоящий страх вперемешку с трепетом уважения.

Далее, по негласной традиции, он долго изучал мои бумаги, а я обеспокоенно стоя перед ним, переминалась с ноги на ногу. По тому, как постепенно мрачнело его лицо, уверенность в том, что наша первая встреча по итогам лета пройдет в радужных тонах, таяла с каждой секундой.

Наконец, он отложил в сторону записи и уставился на меня тяжелым взглядом, от которого мне, даром, что не привыкла считать себя трусихой, захотелось убежать куда подальше.

— Знаешь что, Алексия. Скажу, как думаю, без лишних сантиментов. Будь ты мужиком — я бы тебе врезал, — заявил Вадим Робертович, повергнув меня практически в предобморочное состояние.

— Я… я могу переписать… ну… мне казалось… — забормотала я, одолеваемая одним лишь желанием — тут же, мгновенно и необратимо провалиться под землю.

— Какое "переписать"! — загрохотал Вадим Робертович, — Ты что, совсем идиотка?!

Я умолкла, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Как по команде, быстро хлопнула входная дверь — раз, другой. Это лаборантки, уже видавшие подобные вспышки гнева, быстренько смылись от греха подальше.

— Алексия! Ты что, не понимаешь о чем я? — чувствуя, что перегнул палку, учитель попытался успокоить меня на свой лад. — Ты, вообще, знаешь… Знаешь, кто ты есть? — тихо проговорил он, надвигаясь вплотную и сильно сжимая руками мои плечи.

Нет, я ничего не понимала, но мне было больно и обидно, что он не оценил моих творческих порывов. Ведь я так вдохновенно писала, так старалась выложиться по максимуму. И мне это даже удалось! По крайней мере, так я думала до сегодняшней встречи с ним.

— Тебе дан талант, понимаешь это? — для пущей убедительности, Вадим Робертович совсем чуть-чуть встряхнул меня, но этого оказалось достаточно, чтобы моя голова безвольно дернулась и я пребольно прикусила язык. — И это себя ты хотела сгнобить в своей гребаной общаге из-за своей гребаной любви или еще какой-то там туфты!? — раскаты его голоса заполнили собой целый мир, и, казалось, весь универ сейчас сбежится выяснять, что же тут у нас происходит.

— Я… я не понимаю — вы на меня злитесь, или хва… хвалите меня… — собираясь с остатками сил, я, наконец, попыталась прояснить ситуацию.

— И то, и другое. И то! И другое! — еще сильнее сжимая мои плечи, заявил Вадим Робертович. — Запомни, Алексия, что я сейчас скажу. Хорошо запомни. Я давно никого не хвалил так, как тебя сейчас. Я серьезно. А через меня прошли сотни этих самых молодых дарований — и здесь, и на этих студенческих конкурсах, гори они синим пламенем. И никто не писал даже вполовину так хорошо, как ты. Именно так, как написаны твои последние очерки. Ты и раньше выдавала неплохие вещи, но то, что я прочел сейчас — это ярко, взросло, увлекательно и… да просто отлично! Поэтому у меня к тебе вопрос — какого черта ты делала в университете весь прошлый год? — опять загрохотал Вадим Робертович, слегка отталкивая меня от себя, очевидно, для того, чтобы не врезать, как сразу собирался. — Почему заставила всех считать себя безмозглой курицей?! Что это за самовольные выходки! В жизни у тебя может происходить все, что угодно — трагедии, комедии, все, что угодно, слышишь меня! Но ты не имеешь никакого, я повторяю, никакого права пасовать перед трудностями и разбазаривать себя на сопли в сахаре!

От страха я едва могла соображать, но все же, когда основная суть его возмущений дошла до меня, то несказанно поразила. Несмотря на огромную разницу между нами, разницу во всем — в характерах, возрасте, положении в обществе и стиле жизни, в главном наши взгляды поразительным образом совпадали. Вадим Робертович так же, как и я, считал призвание, талант самым главным для человека. Он понимал, что желание самовыражения — не пустой каприз, а насущная потребность, без реализации которой жизнь превращалась в ад, а после ада — в пустое прозябание в роли тени, полумертвой и никчемной.

Марк ведь никогда так не поддерживал меня в этом вопросе. У него всегда были четкие принципы и понятия, что правильно, а что нет, что необходимо, а без чего можно обойтись. Мои творческие стремления в его иерархии всегда занимали место безобидного хобби, которое не приносило вреда, но и важности особой не имело. Так себе, увлечение, вроде коллекционирования марок, которое можно и нужно вовремя перерасти.

Поэтому, впервые столкнувшись с таким серьезным отношением к творчеству, да еще и со стороны взрослого, повидавшего жизнь человека, я растерялась. Меня переполняло безграничное счастье: найти подтверждение собственных способностей в глазах самого Вадима Робертовича дорогого стоило. И в то же время я понимала, что теперь он от меня ни за что не отстанет. И, учитывая специфику его напористого и властного характера, легкой жизни ожидать не приходилось.

— И запомни — я сказал это все не для того, чтобы ты задрала нос. Не вздумай зазвездиться и надеть корону, не то быстро обломаешься, — резкий голос учителя быстро вернул меня на землю. — Да, я буду с тобой работать, но звездуны в учениках мне не нужны. Оставаться будем дополнительно, после занятий. Так что давай, настраивайся на то, что я буду портить тебе нервы и выжимать, как тряпку, но ты покажешь мне результат. Хороший результат! Иначе… Ладно, не буду тебя стращать, ты и так сейчас в обморок упадешь… Что смотришь? Выбора у тебя нет, можешь считать, что я за тебя взялся. Окончательно и бесповоротно! — Вадим Робертович, увлеченно хлопнув в ладоши, довольно рассмеялся, как бы намекая, что его последняя фраза — шутка, но всего лишь отчасти. — Все, на сегодня ты свободна! Пошла отсюда, пошла! — ввернул он свою любимую фразу. — Пока у тебя еще есть время на отдых. А с завтрашнего дня о свободных вечерах придется только вспоминать, это я тебе гарантирую!