Сын погибели - Владимир Свержин

— Не будем спорить о моей родословной. Ты о ней знаешь вряд ли больше, чем я. А я знаю немного. Кому известно, может, славный Эдинвейн и впрямь мой предок? Уж точно я потомок Адама, как и он. И, значит, мы с ним в родстве. В этом мире имена рождают имена, и пока новые герои не станут вести свой род от меня, будет лучше, если я стану вести его, ну, скажем, от того же Эдинвейна. Почему бы нет?

— Это самозванство и гордыня.

— Ты всегда бросал мне пенни, когда проезжал мимо. Так что будем считать, что загодя внес хороший выкуп за свою жизнь. Я помню твою доброту, отец Кеннет, и не стану платить за нее злом. Более того, и здесь, и в округе многие судачат об уме твоем столь же, сколь о доброте. То, что ты сказал о происхождении моем, — глупо. Но памятуя, чем вызваны эти речи, я не намерен карать тебя за них. Ибо не для того я призвал сюда, чтобы карать.

— Тогда для чего же?

— Я хочу предложить тебе состоять при мне.

— При тебе — побивающем мирных клириков и лишающем жизни благородных воинов, вся вина которых в том, что обнажили мечи они за правое дело?

— Ну да, при мне. Когда я стану принцем Уэльса — а я стану принцем Уэльса, — мне понадобится свой лорд-канцлер, как у британцев. И это должен быть разумный человек, знающий и почтенный.

— Отчего же ты не найдешь такого среди соратников и друзей своих?

— Поскольку я знаю, что ты неглуп, то, полагаю, тебе нравится злить меня. Если б таковые среди них были, я бы не звал тебя.

— Но я враг твой.

— Опираться можно лишь на то, что сопротивляется. Я знаю, что ты не веруешь в Спасителя из Сноудона. Но ты добр, честен и многоучен. Я знаю, ты никогда не полюбишь меня, как следует вассалу любить сюзерена, но и не ударишь в спину. Что же касается веры, надеюсь, со временем ты уразумеешь, что я прав. И то, что превыше мудрости земной, откроется тебе во всем невероятном великолепии!

— Не откроется, Гарри, сын Неведомого. К тому же у тебя не будет времени. Предрекаю, что голова твоя скатится с плахи чуть позже того часа, когда узнаешь, как иуды, пригревшиеся на груди твоего «Великого змея», предадут его. Впрочем, и без того он скоро предстанет пред благочестивейшим отцом Бернаром, дабы получить свое.

— Иуды? Бернар? Ты о чем говоришь, несчастный?

— О том, что ждет тебя, Гарри. Можешь казнить меня, как и прочих, — не отступлюсь я от слова своего. И то скажу тебе: даже если паче чаяния раздобудешь ты кознями Сына погибели древний венец Уэльса, голове твоей не удержать его. Ибо не дано грабителю и убийце править державой.

— Так ты говоришь «нет»? — Гарри поднялся из-за стола и в упор поглядел на отца Кеннета.

Отец Кеннет улыбнулся краешками губ, стараясь, чтобы это движение осталось незамеченным собеседником.

— Я скажу тебе «да», если поклянешься ты не убивать более людей Божьих. И даже над врагом своим не чинить расправы бессудно. Если воля твоя остановит грабителей и насильников, если восстановишь ты мир и благочиние — тогда лишь я отвечу тебе «да».

— Да, хорошо, — как-то невпопад ответил Гарри. — А сейчас иди, мне надо подумать о твоих словах.

Если мы выпьем больше, чем надо,В канаве отыщем последний приют…

разносилось под сводами корчмы,

лишь только откроют ворота ада —дохнем на чертей, и они помрут.

Хозяин с укоризной поглядел на упившихся посетителей — по виду чужестранцев. На предстоящий рыцарский турнир собралось немало иноземных гостей, кого тут только не было — даже ромеи с родины доброй госпожи Никотеи сочли долгом сразиться во славу прекрасной герцогини Швабской. Эти были не ромеи. Хозяин корчмы, повидавший много приезжих в своем заведении, затруднился бы ответить, из каких мест прибыли не в меру шумные гости. Но песня их ему не нравилась. Он смотрел на горлопанов, пытаясь определить род занятий:

«Одежда небогатая, но добротная. Лица какие-то… Будто топором рубленные. На слуг не похожи, заносчивости во взоре нет — той самой, которая в один миг превращается в угодливость. На оруженосцев — тем паче не похожи. Приказчики? Тоже вроде не то. Может, какие ремесленники?..»

— Эй, — обрывая непонятную песню на полуслове, крикнул один из посетителей и поманил толстуху с кувшином в руках.

Та не поняла ни слова из всего, что произносилось дальше, но, увидев на столе пустые кружки, тут же наполнила их пивом.

— Что за дурацкая страна, — обращаясь к собутыльнику, возмутился певец, — я твержу им, что хочу вина. Не все же господам хлестать эту самую… Ну, как ее… мальвазию. Я хочу попробовать вино!

— Ага, — кивнул его визави и одним глотком переполовинил содержимое кружки.

— Дурачье, тупицы! — продолжал его приятель. — Ничегошеньки не разумеют. — Он поглядел на сотоварища помутневшим взором. — Вот скажи, что мы тут делаем? Какого дьявола рогатого мы сюда забрались?

— Ну, так это…

— Что ты мне твердишь: «Это, это»! Тащимся, как шлюхи обозные, за Сыном погибели. А к чему? Зачем? Кто скажет?

Его собеседник не проявил ни малейшего желания быть тем, кто что-то скажет, и снова уткнул усы в пиво.

— И я все думаю — как же деру дать? Прихватить барахлишко, да только нас и видели.

— Эт того… — с сомнением высказался его напарник.

— Да без тебя знаю, что опасно. Не знал бы — уж давно убег. Вот мне где все это. — Говоривший ткнул пальцами себе в район гортани. — Видеть их всех не могу! Будь проклят час, когда я бросил родную лачугу, ворота святого Кутберта, милый сердцу Уэльс! Только и осталось это гнусное пойло! — Он с ожесточением схватил кружку и выплеснул ее содержимое на пол. — Тьфу, дрянь!

Пропойца с грохотом поставил пустой сосуд на столешницу и замер с открытым ртом — перед ним стояла девица писаной красы, в полупрозрачном наряде и с кувшином чеканного серебра в руках.

— Эт-то что? — просипел он.

— Мальвазия. Как ты и желал. — Прелестница наклонила сосуд, и винная струя начала жадно заполнять кружку. — Хочешь ли еще чего-то? Я могу дать тебе все. — Она призывно качнула округлым бедром.

— Оно бы, в общем, неплохо, — так и не придя в себя, расплылся в ухмылке валлиец, поднося к губам пиршественную чашу.

— А могу все отнять, — как ни в чем не бывало сказала красавица.

В ту же секунду вино, до краев налитое в кружку, вспыхнуло, опаляя лицо забулдыги.

— Ты, видно, забыл, несчастный, что тебе велено? Убежать вздумал?! Забыл, что и сама жизнь твоя в моих руках?

— Я, я готов! Все что скажешь, повелитель!

— Отведите мальчишку в Клервосскую обитель к аббату Бернару.

— Но как? Ведь рыцарь и его люди…

— Не моя забота. Говорил же — пока будешь послушен воле моей, никакое оружие не страшно тебе. Так что не заставляй меня ждать, ибо не вино превращу я в пламень. Огнем станет кровь в жилах твоих.

— Всеблагий боже, — прошептал недавний дебошир.

— Я рад, что ты понял, — прозвучало ему в ответ, и прелестное личико девицы вдруг обратилось в красную от возмущения рожу хозяина таверны. — Эй, вы оба! Ты и ты, — он ткнул пальцем в осоловелые физиономии посетителей, — платите деньги и убирайтесь вон! Здесь приличное заведение! Я не позволю всякой швали мыть здесь пол моим пивом! Уразумели? — Он для убедительности потряс перед валлийцами увесистой дубинкой. — Если не хотите закусить вот этим, гоните монету и проваливайте!

— Да-да, — еще не в силах отойти от ужаса, протрезвевший валлиец положил несколько медяков на столешницу. — Уже идем.

Он подхватил молчаливого перебравшего друга и потащил его на улицу.

— Ты видел? Видел? — шептал он по дороге.

— Хозяина?

— Ангела!

— Не-а.

— Проклятие! Надо что-то делать! Ангел повелел бог его знает как доставить этого чертова мальчишку в Клерво — к аббату Бернару.

— Ишь ты…

— Да что «ишь ты», что?! Это ж не кошелек, не гребень, чтоб его утащить! Он живой, и чудодей к тому же! А вокруг — рыцарь с его отрядом. Какие там рожи — одна другой страшнее!

— И то, — согласился его приятель.

— Хорошо тебе говорить, — простонал горестный побирушка. — А мне ангел сказал, что ежели не сделаю я, как он велит, то кровь в жилах в пламень обратит! Может, и в твоих тоже.

— Ну, тогда чего?

— Чего-чего? Сам думаю, чего… Обмануть как-то надо. Чтоб не силком он за нами пошел, а как бы впереди нас.

— Да-а-а, — почесал в затылке немногословный собрат.

— Это все, на что ты способен? — возмутился первый. — Всегда я за тебя думай! — Он замер на месте. — Слушай, а если перед турниром взять да рыцарю нашему на седле подпруги того… подрезать? Он на всем ходу шмякнется, все к нему побегут, а мы тут стрекача и зададим. И мальчишка тоже.

Второй остановился и смерил говорившего долгим удивленным взглядом.

— Да ладно, не говори ничего. Сам понимаю. Ерунда получается. И не побегут все, и мальчишка за нами не увяжется, да и, чего мудрить, стоит лишь нам в бега пуститься, как тут же искать начнут. Раз дали деру — значит, виновны… Хорошо тебе глазами хлопать. А я тут — мозгами шевели. Славно бы случилось, ежели бы рыцаря и людей его в подземелье упекли, а мы б вроде мальчишку от расправы спасли.