Знахарь - Тадеуш Доленга-Мостович

— Наверно, скоро.

— Так я подожду.

Из двери высунулась голова Зони.

— Если вы хотите подождать, так, может, удобней будет в комнатах или, может, в пристройке, у Марыси… Проходите, пожалуйста, сюда.

Она вытерла фартуком руки и проводила Лешека в пристройку, нашла спички и зажгла лампу. Он осмотрелся вокруг. Комната была бедной, но чистой.

— Марыся, наверное, скоро придет. Она в город пошла, — начала разговор Зоня. — А пан инженер, я вижу, совсем выздоровел, слава Богу.

— Выздоровел.

— Это настоящее счастье. Когда пана инженера и Марысю сюда привезли, страшно было смотреть. Столько крови, что упаси Боже! Уже и молитвы по умирающим читали. Конец, если бы не Антоний! Не стоит даже и говорить, — она убедительно махнула руками.

— Какой Антоний? — заинтересовался Лешек.

— Антоний Косиба, знахарь, который тут живет.

— Живет здесь?

— Ну да, а где? Сейчас-то он в тюрьме, но живет здесь и сюда вернется. Вот здесь, на этой лавке, он спасал пана инженера. Склеивал, сшивал, — захохотала Зоня. — Пятна от крови мне пришлось стеклом выскребать, не поддавались. А ее, Марысю, на этом столе ремонтировал. С вами было плохо, ну а с ней даже надежды никакой не оставалось. Она и не дышала уже. Кости в мозг вошли. Доктор, когда забирал пана в машину, говорил, что ей уже капут. Для этой бедняги, говорил, только гроб, а жаль, говорил, потому что красивая. По правде говоря, никто уже не думал, что она через неделю оживет. Антоний даже чемодан с этими медицинскими приборами украл, чтобы ее спасти. Днем и ночью сидел около нее. Сам уже не знал, что делать, даже овчара из Печек просил позвать, чтобы порчу снял. А она все равно как мертвая. И, наконец, когда я зарезала белую куру под окном, так сразу дело пошло на поправку.

Лешек внимательно слушал и подумал, что, возможно, несправедливо осуждал мать и доктора Павлицкого за умышленную ложь. Они, как видно, были уверены, что умирающая Марыся после их отъезда уже не выживет. Рассказ этой молодой женщины, казалось, свидетельствовал в их пользу. Однако позже мать узнала, что Марыся жива. Тогда почему не написала ему ни слова об этом? Почему ни словом не обмолвился отец, почему только в Людвикове, и то лишь случайно, он узнал об этом? Это, несомненно, их вина, и Лешек снова почувствовал обиду на родителей. Однако ее приглушало чувство собственной несправедливости. Уж чересчур сурово и поспешно он осудил родителей и Павлицкого.

— А панна Марыся уже совсем поправилась?

— Да. Стала такая же красивая, как и раньше, — рассмеялась Зоня. — Только забот у нее много, вся заплаканная ходит.

— Каких забот?

— Откуда мне знать, но забот, я думаю, у нее хватает. Во-первых, из-за болезни она потеряла работу: пани Шкопкова взяла в магазин другую девушку, свою родственницу кажется.

— Ну, это не важно! А что еще?

— А еще Антоний. За то воровство приборов и вроде за то, что лечит, а права не имеет, его посадили на три года в тюрьму.

— Но это невозможно!

— Возможно, наверное, раз посадили.

И Зоня подробно рассказала Чинскому, как все произошло.

— Советовались мы, как его спасать, но какое ж тут может быть спасение, — закончила она. — Ну, извините, мне надо идти по хозяйству. Марыся, думаю, скоро подойдет.

Она вышла, а Лешек начал с нежностью присматриваться ко всем предметам в избе. Во всем чувствовалась любовь Марыси к чистоте и уюту. Сколько же пришлось поработать этим маленьким ручкам!

— Скоро все кончится! — подумал он, и его охватила безмерная радость.

За окнами большими хлопьями падал снег, все плотнее укрывая землю толстым пушистым ковром.

Только бы не заблудилась, — забеспокоился Лешек.

В сенях послышались шаги. Лешек был уверен, что это она. Он стоял посередине избы и ждал. Дверь открылась. Марыся остановилась на пороге, вдруг вскрикнула и упала бы, если бы он не подхватил ее. Он осыпал поцелуями ее губы, глаза; под его руками таял снег на ее пальто.

Постепенно она пришла в себя.

— Единственная моя, — шептал он. — Счастье мое… Наконец ты со мной, живая и здоровая, родная моя… Все складывалось против нас, но сейчас нас ничто не разлучит, ничто не разделит… Наверное, думала обо мне плохо, думала, что я забыл о тебе. Но это не так! Клянусь тебе, что это неправда! Скажи, что веришь мне!

Она ласково прижалась к нему.

— Верю, верю, верю…

— Ты еще любишь меня?

— Люблю. Люблю тебя так, как никогда прежде не любила.

— Солнышко мое! Чудо мое! Скажи, ты не думала обо мне плохо?

Он заметил в ее глазах колебание.

— Плохо не думала, — отозвалась, наконец. — Совсем нет. Только мне было очень грустно. Я так ждала… Так сильно ждала… Столько дней.

— Поверь мне, — сказал он, вдруг став серьезным, — ты была счастливее меня. И я столько же дней пережил, но были они во сто крат, в миллион тяжелее твоих, потому что я ничего не ждал.

Он умолк и добавил:

— Меня обманули.

— Не понимаю, — покачала головой Марыся.

Лешеку тяжело было сказать правду, но, наконец, он выдавил из себя:

— Скрыли от меня, что ты… выжила. Нет, я не думаю, что это сделано умышленно. Вначале твое состояние было безнадежным, а потом… Ведь никто не знал, что ты для меня значишь, поэтому мне не сообщили, что ты жива.

В глазах Марыси заблестели слезы:

— Сейчас понятно… И… и грустно тебе было, что меня больше нет?

— Грустно ли?! — воскликнул он. — Марыся! Вот доказательства! Смотри!..

Он сунул руку в карман, во второй, обыскал все.

— Должно быть, эти письма оставил в Людвикове на столе. Прочтешь их завтра.

— Писал мне. Лешек? — удивилась она.

— Не тебе, счастье мое! — возразил он, закусывая губу. — Это прощальные письма к родителям, друзьям. Я приехал вчера и сегодня утром написал их. А вечером…

Он посмотрел на черные окна, до половины засыпанные снегом:

— В это время… меня уже не было бы.

— Лешек! — вскрикнула она в ужасе.

Они обнялись, и их слезы смешиваясь, ручейками потекли по щекам. Они плакали над горьким прошлым, сердечными переживаниями, над отчаянием, плакали над своим счастьем, таким большим и необъятным, что в его беспредельности они чувствовали себя маленькими, потерянными и несмелыми.

ГЛАВА XVII

Лешек не ошибался. Выезжая из доме в полусознательном состоянии, он, действительно, оставил письма на столе рядом с еще не подписанными конвертами. После его отъезда в Людвикове начался переполох. Экономка, пани Михалевская, переволновавшись, потеряла сознание, а позже, придя в чувство, рассказывала о разговоре с Лешеком так путано, что прошло много времени, прежде чем удалось понять, что к чему. В этой запутанной истории разобрался пан Чинский, за которым, конечно, не медля ни секунды, послали на фабрику. Он не ограничился допросом Михалеси. От слуг он узнал, что Лешек вызывал садовника, а садовник рассказал, что ему было приказано срезать все самые красивые цветы в оранжерее.