Самопознание Дзено - Итало Звево

— Ты вдавался в излишние объяснения, — потому-то я и догадался, что ты лжешь и что эта красивая синьорина — твоя любовница.

К тому времени я уже расстался с Карлой. Я с жаром признался, что он попал в самую точку, но тут же грустно ему поведал, что она меня бросила. Он не поверил, и я ощутил к нему благодарное чувство. То, что он мне не поверил, показалось мне добрым предзнаменованием.

Карла пришла в такое дурное настроение, в каком я никогда еще ее не видел. Теперь-то я знаю, что именно в тот момент и начался ее бунт. Но тогда я ничего не заметил, потому что, желая лучше слышать Туллио, который принялся рассказывать мне о своих болезнях и испробованных им способах лечения, повернулся к ней спиной. Позднее я понял, что женщина, даже если обычно она позволяет обращаться с собой без особой деликатности, не терпит, чтобы от нее отрекались публично. Однако свою досаду Карла сорвала не столько на мне, сколько на бедном хромом, не ответив ему, когда тот к ней обратился. Но я и сам плохо слушал Туллио: в ту минуту я был не в состоянии искренно заинтересоваться способами лечения его болезни. Глядя в его маленькие глазки, я пытался понять, что думает он об этой встрече. Я знал, что он уже вышел на пенсию и, имея в своем распоряжении целый день, может буквально наводнить сплетнями весь небольшой светский круг тогдашнего Триеста.

После продолжительного раздумья Карла поднялась с намерением нас покинуть.

— До свидания, — буркнула она и направилась к выходу.

Я знал, что она на меня сердится, и, ни на минуту не упуская из виду присутствия Туллио, попытался выговорить себе время, необходимое для того, чтобы ее успокоить. Я попросил позволения ее проводить — тем более что я все равно иду в ту же сторону. Ведь ее сухое «до свидания» могло и впрямь означать разрыв, и я в первый раз не на шутку испугался. У меня захватило дух от серьезности этой угрозы.

Но Карла и сама еще не знала, куда она направлялась столь решительно. Она просто давала выход своему гневу, который скоро прошел.

Она подождала меня и пошла рядом, не говоря ни слова. Придя домой, она разрыдалась, но это меня уже не пугало, ибо рыдания побудили ее искать утешения в моих объятиях. Я объяснил ей, кто такой Туллио и сколько бед мог наделать его длинный язык. Видя, что она продолжает плакать, хотя и по-прежнему в моих объятиях, я рискнул взять более решительный тон: так что же, значит, она хочет меня скомпрометировать? Разве мы не договорились, что сделаем все, чтобы избавить от страданий бедную женщину, которая была моей женой и матерью моей дочери?

Карла, казалось, образумилась, но пожелала остаться одна, чтобы успокоиться. Я же весьма довольный поспешил прочь.

Но, видимо, результатом этого приключения было то, что Карле теперь все время хотелось показываться на людях в качестве моей жены. Можно было подумать, что, не пожелав выйти за учителя, она решила заставить меня занять большую часть места, в котором тому была отказано. Долгое время она приставала ко мне с просьбой купить два билета в театр, так, чтобы, придя отдельно друг от друга, мы очутились рядом как бы по чистой случайности. Но я согласился посетить с ней — всего несколько раз — лишь городской сад. О, этот сад, пробный камень всех моих ошибок, куда мы входили теперь с разных сторон! И больше никаких уступок. В результате моя любовница вскоре стала очень похожа на меня. Ни с того пи с сего она то и дело обрушивала на меня вспышки беспричинного гнева. Правда, она быстро брала себя в руки, но такой вспышки было достаточно для того, чтобы я тут же делался послушным и кротким. Часто я заставал ее в слезах и не мог дознаться, что ее мучает. Может быть, в этом был виноват я и сам, так как выяснял это недостаточно настойчиво. Когда же я узнал ее лучше — то есть тогда, когда она меня бросила, — в этих объяснениях уже не было нужды. Я ей совсем не подходил: она пустилась в свою авантюру, вынужденная обстоятельствами. В моих объятиях она стала женщиной, и — мне нравится так думать — женщиной порядочной. Разумеется, тут нет никакой моей заслуги, тем более что сам я от этого имел одни неприятности.

Вскоре у нее появился новый каприз; сначала он меня удивил, потом растрогал. Она хотела увидеть мою жену. Она клялась, что не подойдет к ней близко и вообще будет вести себя так, что та ее даже не заметит. Я обещал, что как только узнаю, где будет моя жена в какой-то определенный час, я дам ей знать. Она взглянет на нее не около нашей виллы — это было слишком малолюдное место, где каждый посторонний бросался в глаза, а на какой-нибудь шумной городской улице.

В ту пору моя теща заболела какой-то глазной болезнью, из-за чего должна была провести несколько дней с повязкой на глазах. Она ужасно скучала, и для того, чтобы она не бросила лечение, дочери стали по очереди дежурить подле ее постели: моя жена — утром, а Ада — до четырех часов дня. Внезапно решившись, я сказал вдруг Карле, что моя жена каждый день ровно в четыре часа выходит из дома тещи. Даже сейчас я не могу вразумительно объяснить, что побудило меня выдать Аду за Аугусту. По-видимому, после предложения, сделанного Карле учителем, мне хотелось прочнее привязать к себе свою любовницу, и я полагал, что чем более красивой найдет она мою жену, тем больше будет ценить мужчину, который приносил ей, так сказать, в жертву подобную женщину. Аугуста же в ту нору была просто пышущей здоровьем, кормилицей. А может быть, тут сказалась и осторожность. У меня были основания опасаться прихотливого нрава моей любовницы, и если бы та вдруг позволила себе какую-нибудь оскорбительную для Ады выходку, это было бы не страшно: Ада мне уже доказала, что никогда не будет пытаться очернить меня в глазах жены.

Если Карла скомпрометирует меня перед Адой, я просто расскажу той все как есть, и сделаю это даже не без удовольствия.

Но моя тактика привела к непредвиденному результату. Побуждаемый вполне понятным беспокойством, я пришел в этот день к Карле раньше обычного. Она показалась мне совершенно другой, чем накануне. Благородный овал ее личика дышал глубокой серьезностью. Я хотел поцеловать ее, но она меня оттолкнула и лишь позволила слегка коснуться губами своей щеки, чтобы заставить спокойно ее выслушать. Я сел напротив, на другом конце стола. Не слишком торопясь, она взяла лист бумаги, на котором что-то писала, когда я вошел, и спрятала его между нотами, лежавшими на столе. Я не обратил тогда на этот листок никакого внимания и только позднее узнал, что то было письмо, которое она писала Лали.

Однако сейчас я понимаю, что даже в ту минуту душу Карлы еще одолевали сомнения. Ее серьезный взгляд то изучал меня, то устремлялся за окно, чтобы отвлечься от окружающего и лучше увидеть то, что творилось в ее собственном сердце. И кто знает! Если б я тогда догадался, что за борьба происходит в ее душе, мне, может быть, удалось бы сохранить до сих пор свою прелестную возлюбленную.

Карла рассказала мне о своей встрече с Адой. Она ждала ее у дома моей тещи и, едва увидела, сразу узнала.

— Ошибиться было невозможно. Ты описал мне самые характерные ее черты. О! Ты хорошо ее знаешь!

На мгновение она умолкла, чтобы справиться с волнением, мешавшим ей говорить. Потом возобновила свой рассказ:

— Я не знаю, что произошло между вами, но я не желаю больше обманывать эту женщину — такую прекрасную и такую печальную. И вот я пишу учителю, что готова принять его предложение.

— Печальную! — вскричал я в изумлении. — Да тебе показалось! Просто ей, наверное, жали туфли! Печальная Ада! Да она вечно смеялась! Не далее как сегодня утром она смеялась у меня дома.

Но Карла знала лучше меня:

— Туфли! Да она шла как богиня, которая ступает по облакам!

И все больше волнуясь, Карла поведала об этой встрече. Она сумела сделать так, что Ада сказала ей несколько слов своим нежным — о, таким нежным! — голосом. Она уронила платок, и Карла подняла его и подала. Ее короткая благодарность взволновала Карлу до слез. И еще одна вещь произошла между двумя женщинами: Карла уверяла, что Ада заметила ее слезы и бросила на нее взгляд, исполненный сочувствия. И тут ей все стало ясно: моя жена знала, что я ей изменяю, и очень страдала. Так возникло решение не видеться больше со мной и выйти замуж за Лали.

Я не знал, как выпутаться из создавшегося положения. Мне было легко говорить дурно об Аде, но не о жене — этой цветущей кормилице, которая совершенно не замечала того, что творится в моем сердце, вся поглощенная своими новыми обязанностями. Я спросил Карлу, неужели она не заметила, какой жесткий у Ады взгляд и какой низкий и грубый, лишенный всякой мягкости, голос. Чтобы вернуть себе любовь Карлы, я с удовольствием приписал бы своей жене множество других недостатков, но это было невозможно ввиду того, что почти целый год я превозносил ее перед Карлой до небес.

Я выпутался из этого положения иначе. Меня вдруг тоже охватило такое волнение, что на глазах выступили слезы. Я считал, что у меня есть все основания себя пожалеть. Ведь совершенно невольно я впутался в недоразумение, которое грозило сделать меня несчастным. Особенно невыносима была эта путаница между Адой и Аугустой. Ведь на самом-то деле моя жена была вовсе не так красива, а Ада, к которой Карла прониклась таким сочувствием, причинила мне множество неприятностей. Поэтому со стороны Карлы было ужасно несправедливо принять такое решение.