Самопознание Дзено - Итало Звево

И она улыбалась их счастью материнской улыбкой. Она сказала, что через несколько недель они обвенчаются.

Я почувствовал противный вкус во рту и уже направился было к двери, чтобы уйти. Но потом решил остаться, подумав, что болтовня старушки может подсказать мне какую-нибудь мысль или заронить надежду. Последней ошибкой, которую я допустил в своих отношениях с Карлой, было именно то, что я ушел до того, как испробовал все предоставившиеся мне возможности.

На какую-то минуту мне показалось, что меня осенила прекрасная мысль. Я спросил у старушки, уж не собирается ли она до самой смерти прожить в служанках у собственной дочери. И добавил, что, насколько мне известно, Карла с нею не очень-то хорошо обращается.

Она продолжала хлопотать подле очага, но при этом внимательно меня слушала. В ней было простодушие, которого я, конечно же, не заслуживал. Она пожаловалась мне на Карлу, выходившую из себя по пустякам. И добавила в свое оправдание:

— Это правда, что я старею и память у меня с каждым днем все хуже. Но я же в этом не виновата!

Однако она надеялась, что как раз теперь все наладится. Теперь, когда Карла так счастлива, она станет менее раздражительной. И потом, Витторио с самого начала относился к ней с большим уважением. В заключение, продолжая лепить что-то из смеси теста с фруктами, она добавила:

— Это мой долг — быть при дочери. А как же иначе!

Я нетерпеливо принялся ее уговаривать. Я сказал, что она прекраснейшим образом могла избавиться от этого рабства. На то есть я! Я буду продолжать выплачивать ей месячное содержание, которое до сих пор выплачивал Карле. Мне во что бы то ни стало хотелось кого-нибудь содержать! Я хотел оставить себе хотя бы старушку, которая казалась мне частью дочери.

Старушка выразила мне свою признательность. Она была в восхищении от моей доброты, но ей было просто смешно при мысли, что ей могли предложить оставить дочь! Об этом нечего было и думать.

Вот его и произнесли, это решительное слово, и я наткнулся на него, набив па лбу шишку. Я вновь возвращался к своему великому одиночеству, в котором не было Карлы и нельзя было различить ни одного пути, ведущего к ней. Помню, что, уходя, я сделал последнее усилие, чтобы создать себе иллюзию того, что этот путь хотя бы намечен. Я сказал старушке, что, может быть, со временем она передумает. Тогда я прошу ее вспомнить обо мне.

Выходя из этого дома, я чувствовал такое негодование и досаду, словно со мной грубо обошлись в тот момент, когда я хотел сделать доброе дело. Эта старуха буквально оскорбила меня своим смехом. Ее смех продолжал звучать у меня в ушах и относился отнюдь не только к последнему моему предложению.

Возвращаться к Аугусте в таком состоянии мне не хотелось. Я предвидел, что меня ждет. Если я пойду сейчас к ней, дело кончится тем, что я буду с ней груб, а она покарает меня этой своей бледностью, которая причиняет мне такую боль. Я предпочел пройтись по улицам и шел тем ритмичным шагом, который должен был бы установить хоть какой-то порядок у меня в душе. И порядок в самом деле установился. Я перестал жаловаться на свою судьбу и увидел вдруг себя самого так ясно, словно яркий свет спроецировал мой портрет на тротуаре, который я рассматривал на ходу. Мне была нужна не Карла, мне были нужны ее объятия, причем предпочтительно те, которые были бы «в последний раз». Это же просто смешно! Я прикусил губу, чтобы внести хоть немного страдания, то есть хоть немного серьезности, в свой комический образ. Я знал о себе все, и было совершенно непростительно, что я так страдаю оттого, что мне предложили наконец единственный способ отлучения от груди. Карлы больше не было; совершилось то, о чем я так долго мечтал.

И когда с прояснившейся наконец душой я совершенно случайно очутился на одной из весьма экзотических улиц нашего города и сильно накрашенная женщина сделала мне знак, я без всяких колебаний пошел за нею следом.

К завтраку я опоздал, но был с Аугустой так нежен, что она быстро смягчилась. Я только не мог заставить себя поцеловать дочь и несколько часов не ел. Таким грязным я себя чувствовал! Я не стал притворяться больным, как делал в тех случаях, когда мне нужно было скрыть какой-нибудь грех и смягчить угрызения совести. И у меня не было чувства, что мне будет легче, если я возьму на себя какое-нибудь обязательство, — и в первый раз я этого не сделал. Понадобилось много часов, прежде чем я вернулся к обычному ритму, увлекающему меня из мрачного настоящего в сияющее будущее.

Аугуста заметила во мне что-то необычное. Она засмеялась:

— С тобой не соскучишься! Ты каждый день другой.

О да! Та женщина с окраины действительно ни на кого не была похожа, а я носил ее в себе.

Остаток дня и вечер я провел с Аугустой. Она была перегружена делами, а я без дела слонялся следом за ней. Мне казалось, что меня, неподвижного и вялого, несет поток, поток чистой воды — добропорядочная жизнь моего дома.

И я отдался этому потоку, который меня нес, но не мог смыть приставшую ко мне грязь. Наоборот! Он только ее подчеркивал!

Естественно, что за долгую ночь, которая за этим последовала, я пришел к мысли о необходимости новых обязательств. Самым твердым было первое. Я достану оружие и покончу с собой, едва поймаю себя на том, что собираюсь направиться в тот квартал города. Это обязательство меня успокоило, и мне полегчало.

Лежа в постели, я ни разу не застонал, больше того — я изображал ровное дыхание спящего. Потом я вернулся к старинной идее смыть с себя грех, во всем признавшись жене: точно так, как это было в тот раз, когда я собирался изменить ей с Карлой. Но нынешнее признание было бы гораздо более трудным — и не из-за тяжести проступка, а из-за сложных обстоятельств, результатом которых он явился. Перед лицом судьи, какого я обрел бы в лице жены, я должен был бы представить смягчающие вину обстоятельства, а это стало бы возможным только в том случае, если бы я рассказал, как внезапно и как жестоко была прервана моя связь с Карлой.

Но тогда мне пришлось бы признаться и в этой, уже устаревшей измене. Она была невиннее последней, но для жены, вероятно, куда обиднее.

Постепенно себя исследуя, я приходил ко все более и более благоразумным обязательствам. Я подумал, что сумею избежать повторения последней ошибки, если поспешу завести новую связь, подобную той, которую я потерял и которая была мне, по-видимому, совершенно необходима. Но, с другой стороны, новая женщина меня тоже пугала. Тысячи опасностей подстерегали на этом пути меня и мою маленькую семью. Во всем мире я не найду больше другой Карлы, и самыми горькими слезами я оплакал ее, такую нежную и добрую, что она пыталась даже полюбить любимую мною женщину, и если из этого ничего не вышло, то только потому, что я подсунул ей другую, да еще ту, которую совсем не любил!

VII. История одного торгового товарищества

Это сам Гуидо пожелал, чтобы я работал с ним в основанной им торговой фирме, Я, хотя и очень хотел принять в ней участие, никогда ему об этом не говорил. Само собой разумеется, что при моем полном безделье предложение работать вместе с приятелем было весьма соблазнительным. И дело не только в этом. В ту пору я еще не потерял надежды сделаться в один прекрасный день выдающимся коммерсантом, и мне казалось, что я достигну большего, если буду учить этому делу Гуидо, чем если буду сам учиться у Оливи. На свете есть множество людей, которые в состоянии что-либо воспринять, только слушая себя самих, — во всяком случае, у других они ничему научиться не могут.

Были у меня и другие причины желать объединиться с Гуидо. Мне хотелось быть ему полезным. Прежде всего, я хорошо к нему относился, и как бы ни старался он выглядеть человеком сильным и самоуверенным, мне он всегда казался беззащитным и нуждающимся в поддержке, которую я от всего сердца готов был ему предложить. Кроме того, совершенно искренно, а отнюдь не только для отвода глаз Аугусты, я считал, что чем крепче я подружусь с Гуидо, тем более очевидным станет мое безразличие к Аде.

Так что одного слова Гуидо оказалось достаточным, чтобы я поступил в полное его распоряжение, и это слово не было произнесено раньше только потому, что он, видя мое равнодушие к торговым делам моей собственной фирмы, никак не мог предположить, что я настолько склонен к занятиям коммерцией.

В один прекрасный день он сказал:

— Я окончил Высшее коммерческое училище, но, признаюсь, не уверен, сумею ли я отладить все детали, гарантирующие нормальное функционирование торговой фирмы. Хорошо еще, что коммерсант сам может ничего не знать: понадобится составить баланс — он зовет бухгалтера, захочет выяснить юридическую сторону дела — приглашает юриста, а счета у него ведет счетовод. Но как-то жалко с самого начала доверять свои счета постороннему!

Это был первый ясный намек на его намерение пригласить меня к себе. В сущности, вся моя счетоводческая практика сводилась к тем нескольким месяцам, в течение которых я вел гроссбух для Оливи, но зато не было никаких сомнений в том, что я единственный не посторонний Гуидо счетовод.