Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич

Противник обычно начинал с десяти. Но сегодня гораздо раньше срока стартовали фашистские пикировщики, и навстречу им полетели истребители воздушной армии Вершинина, завязавшие бой над степью за Акмонаем. К аэродромам врага были посланы «Петляковы», и где-то в небе гудели возвращавшиеся с Дуная дальние бомбардировщики.

В окопах, на пристани, на аэродромах, у артиллеристов знали, что начался штурм Огненной земли. В глазах людей командующий читал обращенный к нему вопрос: «Как же быть?» Этот молчаливый вопрос казался ему упреком и заставлял его недовольно хмуриться и придирчиво относиться к мелким неполадкам.

В дурном расположении духа он возвратился на командный пункт — небольшой, под железной кровлей дом, стоявший на возвышенности, правее причалов у Опасной. Выходя из машины, генерал почувствовал боль в пояснице, хотел остановиться, размяться, но, заметив его, уже замерли офицеры и рядовые, находившиеся у штаба. Генерал подбросил руку к козырьку и, не глядя ни на кого, прошел на крылечко.

Дом штаба с двух сторон, обращенных к противнику, был одет глухими, вровень с карнизами, стенами из дикого камня, усиленными брусовыми подпорами. С домом соприкасалась крыша подземного салона-убежища, накатанная бревнами и рельсами и поверху замаскированная дерном и маскировочными сетями. Во дворе были отрыты щели полного профиля — для укрытия при воздушных налетах и активном артиллерийском обстреле.

Командующий прошел к себе в кабинет, снял плащ и фуражку и, быстро поглаживая голову, присел к столу.

Адъютант, высокий черноватый подполковник с туго застегнутым воротником кителя, вошедший вместе с командующим, с учтивой предупредительностью ожидал приказаний. Он видел багровую, в крупных складках шею командующего, коротко остриженные волосы и небольшую, не по фигуре, руку, прикрывшую приготовленные для просмотра бумаги. Сверху лежала расшифрованная радиограмма — сводка полковника Гладышева. Командующий достал очки, заправил за уши роговые дужки.

— Попросите сюда начальника оперативного отдела! — не оборачиваясь, приказал он своим хрипловатым голосом.

Адъютант вышел. В приемной послышались негромкие голоса, осторожное шарканье подошв. Командующий не обращал внимания на эти посторонние шумы и вдумывался в скупые строки донесения. По личному опыту ему было хорошо известно, что значило для людей, занимавших площадь в пять квадратных километров, донесение: «Снова потеснили на двести — триста метров». Когда-то так же неумолимо уменьшалась севастопольская земля, и воспоминания о тех ушедших в сравнительно далекое прошлое днях сейчас не оставляли его.

Букреев отдал на восстановление положения двести человек. Вчера Мещеряков, разговаривая по телефону, намекнул, что, пожалуй, можно будет разрешить десантной группе Гладышева самостоятельно прорвать блокаду. Но как прорваться? У Гладышева таяли и люди и территория, а у противника за последние сутки появились еще две новые гаубичные батареи, танковая рота и свежая команда, сформированная, по данным разведки, из немецких матросов, обслуживавших Феодосийский порт.

Из окна был виден узкий, всегда задымленный язык Чушки, пролив, косо расчерченный белогривой волной, и мачты подвесной дороги, перетянутые сюда с перевала Небержет. Канатка может доставлять сюда боеприпасы, чтобы не загружать понтоны и катера. Все накапливалось, но с каким трудом! Все до последнего гвоздя, как говорится, нужно тащить сюда водой, на этот небольшой кусок земли, завоеванный кровью людей, первыми форсировавших с Тамани Керченский пролив.

Командующий мучительно думал. Он чувствовал почти физическую тяжесть, понимая, что сейчас от него зависит судьба смелых людей, посланных им на Огненную землю. Он говорил с ними перед посадкой на суда, и они ждут сейчас от него поддержки. Но нельзя рисковать кораблями, артиллерией, нельзя разрешить безрассудную операцию. Оставить сражаться? Люди сгорят в неравной борьбе. Что же делать? Вчера маршал сказал: «Мы наступаем!»

Выход только в наступлении. Так думают и маршал, и член Военного совета, так думают на флотском КП. Для защитников Огненной земли наступать — это прорваться к главным силам. Но осилят ли они?

Дверь отворилась, и, мягко ступая по ковру, вошел полковник с усталым худощавым лицом и настороженным взглядом. Сегодня решался трудный вопрос, и полковник понимал душевное состояние командующего.

Начальник оперативного отдела, присев у стола, высказал свои соображения: есть только один выход — наступать.

Командующий соединился по бронепроводу с Мещеряковым. Адмирал в этот час находился в районе Сенной, в дивизионе Курасова, куда прибыл вместе с Шагаевым из Тамани. Мещеряков сообщил дополнительные сведения об Огненной земле: «Провианта нет. Вчера выдержали огнеметную атаку. Количество тяжелораненых увеличилось почти вдвое».

— Они могут прорваться, Иван Сергеевич?

— Единственный выход. Пустите вперед моряков, букреевцев. Только как быть с тяжелоранеными?..

Закончив разговор с Мещеряковым, командующий глотнул из стакана чай. В выжидательном, прямо устремленном взгляде полковника не было вопроса. Все было ясно. Сейчас нужно только оформить решение. Снова ответственность перед страной, а следовательно, перед семьями, женами, матерями и отцами, невестами и возлюбленными тех, кто должен беспрекословно выполнить его приказ.

— Уточните еще раз положение, — сказал командующий.

Положение Огненной земли известно, определено, вычерчено на штабных кальках. Полковник знал, как решение, созревшее в мыслях, превращается в неумолимое слово: приказ. Он отвечал так, как будто все докладывал впервые. Командующий ходил по комнате, заложив руки за спину. Поскрипывали подошвы сапог. Он остановился у окна, внимательно прислушался. До его слуха дошел все нарастающий гром. Значит, Огненная земля еще держится. Было восемь часов. Штурм начался на два часа раньше обычного.

— Там нет пещер Севастополя или хотя бы таких гор, которые вначале нас сюда не пускали, а теперь помогают нам, — сказал командующий.

Отсюда были видны голые, скалистые возвышенности и дорога, вырезанная в круто падающем взгорье. По дороге, под обстрелом гаубичных батарей, расположенных у Феодосийского шоссе, поднималась колонна грузовиков. Командующий наклонился к столу, не сгибая колен, положил на стол руки и смотрел на подвинутую ему кальку, испещренную условными военными знаками.

— Они должны сами прорываться, — сказал командующий. — Поставьте Гладышеву такую задачу… Прорваться! Захватить вот эти высоты, Митридат, причалы. И тогда мы от Чушки и наших крымских переправ пошлем и войска и корабли. Выполнение поставленной задачи в деталях предоставим Гладышеву. Ему там, на месте, видней. — Командующий приподнялся и посмотрел на полковника из-под нахмуренных бровей. — В шифровке укажите: все вышедшие к главным силам будут награждены боевыми орденами. Все без исключения…

Отпустив полковника, командующий задумчиво загляделся на пролив, на далекие берега Тамани, плохо различимые отсюда. Ветер усиливался; погромыхивал лист железа, и схваченные с дорожки камешки и песок застучали по крыше. Генерал посмотрел на часы. Его, вероятно, заждались. Надо идти завтракать. Медленно закрыв папку с бумагами, командующий осмотрел себя в настенное зеркало и остался недоволен своим внешним видом — набрякшими веками, синими прожилками на щеках и каким-то нездоровым, припухлым лицом. Он вздохнул и вышел из кабинета. В коридоре, у входа в салон, стоял часовой — бравый гвардеец в короткой шинели. Часовой «по-ефрейторски» взял на караул и впился в генерала голубыми навыкате глазами. Командующий внутренне одобрил и выправку гвардейца, и броско сделанное «на караул», и это русское белобрысое лицо, сочетавшее в себе и уважение к начальству, и гордость самим собой.

Командующий спустился вниз по довольно крутой лестнице, освещенной электрическими лампочками.

Постепенно уходили шумы орудийной стрельбы; запахло отсыревшим неокрашенным деревом и еле уловимой плесенью подземелья.