Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник) - Пелам Вудхаус

— Его нет. Он уехал к больному дяде. Вернется и будет играть в клубном чемпионате.

— Даже так?

— Он у нас — один из лучших.

— Гандикапа нет?

— Есть. Кажется — один.

— А до занятий с мисс Флек?

— Вроде бы пятнадцать.

— Ну-у? — сказал Харольд, явно приободрившись. — Пятнадцать? Тогда дело в шляпе. Значит, есть шанс и у меня. Мы начинаем заниматься завтра.

После этого мы какое-то время не встречались, у меня был приступ люмбаго, но слухи проникали ко мне, и я знал, что Эгнес не посрамила его веру. Небольшой матч он выиграл с такой легкостью, что гандикап немедленно снизился до восьми. Вскоре он упал до четырех. А когда я встал и пришел в клуб, я сразу увидел список участников чемпионата. Возле его фамилии стояло «О».

Меня это очень обрадовало. Все мы сентиментальны, и рассказ его тронул мое сердце. Я поспешил найти его и поздравить. Он отрабатывал легкий удар неподалеку от девятой лунки. Когда я взял его за руку, она напомнила мне влажную рыбу. Вид у него был такой, словно в него ударила молния. Я удивился, но вспомнил, что исполнение мечты может поначалу пристукнуть. Так было с Гиббоном, когда он закончил свой труд, и с одним моим другом, сорвавшим банк.

— Наверное, — весело сказал я, — скоро вы нас покинете, чтобы сообщить мисс Рокет потрясающие новости.

Он заморгал и сердито ударил по мячу.

— Нет, — отвечал он, — я никуда отсюда не уеду. Невеста хочет, чтобы я жил здесь.

— Невеста?

— Да, Эгнес.

Я был потрясен. Мне всегда казалось, что Эгнес выходит за Макмердо. Был я и смущен — не так давно он распинался в любви к Лу Рокет. Такая быстрая перемена свидетельствует о непостоянстве. Если уж ты влюблен, ты влюблен, сиди и не рыпайся.

— Желаю счастья, — все-таки сказал я.

— Не шутите, пожалуйста! — Горестно морщась, он снова стукнул по мячу. — Произошло недоразумение. Когда мой гандикап сравнялся с нулем, я пошел поблагодарить наставницу.

— Естественно.

— Расчувствовавшись, я поведал ей, почему так счастлив. Дело в том, сказал я, что девушка, которую я люблю, безупречно играет в гольф, и я хочу стать ее достойным. Тут Эгнес ударила меня по спине, чуть хребет не сломала, и сообщила, что догадалась еще в те дни, когда я ходил за ней по пятам и смотрел преданным взглядом. Да-а… Вы бы меня сбили с ног короткой клюшкой.

— Потом она обещала выйти за вас замуж?

— Вот именно. Что я могу поделать?

Я чуть не сказал: «Разорвать помолвку», — но вовремя удержался. Женщины делятся на два класса — те, кто в этом случае прольет слезу, и те, кто прогонит вас нибликом через все графство. Эгнес относилась ко второму типу. Порвать с ней мог только Аттила, и то, когда он в форме.

Итак, я не сказал ничего и оставил несчастного.

В чемпионатах клуба обычно мало участников. На сей раз их было четверо. Харольд легко победил Руперта Уотчета; Сидни, вернувшийся вечером, — Джорджа Бантинга. После полудня предстоял финал, Пикеринг против Макмердо.

Утро Эгнес провела с женихом, потом они закусили, потом ей нужно было съездить в город. Напоследок она дала ему совет.

— Главное, — сказала она, когда он провожал ее к машине, — не терять спокойствия. Забудь, что это финал, играй как обычно, и ты из него сделаешь котлету. Это я гарантирую.

— Ты хорошо знаешь, как он играет?

— Неплохо. Мы играли три раза в день, когда думали пожениться.

— Пожениться?

— Да. Разве я не рассказывала? Мы, можно сказать, уже подошли к алтарю, препятствий в поле зрения не было, но тут он взял клюшку № 3, хотя я велела взять № 4. Ну, я не смолчала. «В жизни, — сказала я, — не выйду за человека, который берет не ту клюшку. Всего хорошего, Сидни». Он заскрежетал зубами, выкатил глаза… Ка-ак я посмеюсь, когда сообщу этому верзиле…

— Верзиле?

— Да.

— Он высокий?

— И широкий. Мог бы убить быка одним ударом, но он их очень любит.

— Понятно, — сказал Харольд. — Поня-ятно…

Он впал в задумчивость, но очнулся от зычного крика:

— Эй, Сидни!

Тот, к кому она обращалась, находился сзади. Харольд обернулся и увидел чрезвычайно крупного субъекта, который хмуро глядел на Эгнес Флек.

— Познакомься с мистером Пикерингом, — продолжала она. — Сегодня ты с ним играешь. Мистер Макмердо. Мистер Пикеринг, мой жених. Ну, пока. Спешу.

Она горячо обняла Харольда, машина уехала, а мужчины остались один на один, как в фильме, где единственный закон — сила.

Сидни Макмердо пристально смотрел на Харольда. В глазах его мерцал неприятный огонь. Руки величиной с крупный окорок сжимались и разжимались, словно готовясь к какому-то делу.

— Она сказала «жених»? — хрипло спросил он.

— Да, знаете ли, — отвечал Харольд с беспечностью, которая стоила ему дорого. — Сказала…

— Вы обручились с Эгнес?

— Да как-то, вроде бы…

— Та-ак, — сказал Сидни, глядя еще пристальней.

Харольд задрожал, и мы его не осудим. Издатели — тонкий, чувствительный народ. Взгляните на Голланца. Взгляните на Хэмиша Хамилтона. Взгляните на Чепмена с Холлом, на Хейнемана, на Дженкинса. Даже в веселые минуты Сидни выглядел грозно. Статус его и вид доказывали, что он достоин своих предков-горилл. Слабых и нервных людей обычно предупреждали перед встречей. Харольд подумал, что дядя, который хочет видеть вот это у одра болезни — большой чудак. Однако беседу он продолжал как можно приветливей.

— Какая погода! — заметил он.

— Ы-ыр-р, — отвечал Сидни.

— Вашему дяде лучше?

— При чем тут дядя! Вы сейчас заняты?

— Нет.

— Это хорошо, — сказал Сидни. — Я хочу свернуть вам шею.

Они помолчали. Харольд сделал шаг назад. Сидни сделал шаг вперед. Харольд сделал еще один шаг, равно как и Сидни. Харольд отскочил в сторону. Отскочил и Сидни. Если бы он не издавал звуков, наводящих на мысль о том, что неопытный испанец учится щелкать кастаньетами, можно было бы подумать, что они собираются исполнить красивый старинный танец.

— Или, скорее, — уточнил Сидни, — разорвать вас на части.

— Почему? — спросил Харольд, склонный к дотошности.

— Сами знаете, — отвечал Сидни, двигаясь к востоку, тогда как его визави двигался к западу. — Потому что вы крадете чужих невест, как последняя змея.

Харольд кое-что знал о змеях и мог бы поспорить, но не получил такой возможности. Его собеседник протянул вперед руку, и спасти шею удалось, очень быстро втянув ее в плечи.

— Минуточку, — сказал он.

Я говорил, что издатели нервны. Кроме того, они умны. Ходдер и Стаффтон не нашли бы лучшего хода.

— Вы хотите разорвать меня на части?

— И поплясать на них.

Харольду было нелегко усмехнуться, нижняя челюсть дрожала, но он это сделал.

— Ясно, — сказал он. — Тогда победа вам обеспечена. Играть не надо… Очень хитро, Макмердо, очень хитро. Хотя и не совсем прилично.

Сидни покраснел. Руки его упали. Он растерянно жевал губу.

— Об этом я не подумал, — признался он.

— А люди подумают, — заметил Харольд.

— Понимаю… Значит, отложим?

— Да, как-нибудь выберем время…

— Нет, сразу после матча. Ждать недолго.

Именно в эту минуту я подошел к ним. Тогда я часто бывал судьей в финальном матче.

— Готовы? — спросил я.

— Мягко сказано, — отвечал Сидни. — Рвемся в бой.

Харольд промолчал, только облизнул губы.

Мои друзья (продолжал Старейшина) по своей доброте говорят иногда, что я бесподобно описываю матч со всеми деталями, от первой лунки до последней, показывая, как фортуна клонится то туда, то сюда, пока не увенчает лаврами потный лоб победителя. Хотелось бы сделать это и сейчас; но, как ни жаль, материал не дает такой возможности. С самого начала схватка была до безнадежности односторонней.

Я сразу подметил, что Харольд — не в лучшей форме, но приписал это естественному волнению. Даже когда он прошляпил две первые лунки, я верил, что он соберется и покажет класс.

Тогда я не знал, какие чувства его терзали. Он рассказал мне об этом спустя несколько лет. Меня удивляло, что он играет с безупречной деликатностью. В подобных ситуациях самые милые люди нет-нет да и сорвутся, но он ни на секунду не терял учтивости. Могло показаться, что он заискивает перед Макмердо.

Однако все было напрасно. Три раза мрачный соперник отверг сигарету и без должного пыла принял слова о том, что проиграть самому Сидни — уже большая честь, а смотреть на его игру — истинное наслаждение.

Именно при этом комплименте ушел последний зритель. Когда Макмердо выиграл на десятой лунке, мы были одни, если не считать кэдди. Оплатив их услуги, соперники пошли домой.

Проигрыш, да еще такой, способствует молчанию, и я не ждал от Харольда пространных речей. Однако, взойдя на мостик у одиннадцатой лужайки, он стал воспевать победителя, что показалось мне очень благородным.