Захар - Алексей Колобродов

На самом деле современный текст – просто слой, нанесённый поверх оригинала, который повествует о событиях конца XVIII века – отряд донских казаков на Кубани подвергся нападению совместных сил ногайской и крымско-татарской орды. Предоставлю слово Википедии:

«В степи у р. Калалах (в переводе с тюркского – Великая Грязь) транспорт подвергся внезапному нападению объединённых ногайской и крымско-татарской орд численностью в 10 тысяч всадников. Каждый всадник вёл ещё по три “заводные” (то есть в поводу) лошади. Одну сменную верховую и две вьючные, так как при набегах ни ногайцы, ни татары, так же как и донские казаки, обозов не использовали».

Так вот, первоначальный вариант:

На Великой Грязи, там где Чёрный Ерик,Выгнали ногаи сорок тысяч лошадей.И взмутился ерик, и покрылся берегСотнями порубанных, пострелянных людей!

Получается, что песня, созвучная «Пугачёву» в сцене казачьего апокалипсиса с мертвецами, другим концом, географически, упирается в Кавказ – Есенин, повторю, делится впечатлениями о рабочем Первомае в Баку.

Ну, а позднейший текст «Любо, братцы, любо», поющийся сегодня, зазвучал в фильме «Александр Пархоменко» 1942 года. Его на музыку Никиты Богословского написал, используя фольклорные исходники, по некоторым данным, Борис Ласкин («Три танкиста» и «Спят курганы тёмные»).

Поет её в фильме сам батька Махно, в смысле, играющий его артист Борис Чирков.

Да! Майк Науменко в песенке «Буги-вуги каждый день» пел: «я не видел тебя сорок тыщ лет», но когда хит запели другие («Секрет» и пр.) число размылось: «я не видел тебя, наверно, сто тысяч лет».

Валерий Айрапетян – писатель из Санкт-Петербурга – принимал участие в доставке на Донбасс гуманитарного груза, собранного и организованного Захаром Прилепиным. Дадим ему слово:

«…Илья Шамазов – большой, обстоятельный, рассудительный, – из тех, кто может не только организовать трудовую деятельность, но и вдохновить на труд, не прибегая к длинным речам и лишней патетике. Перед грузовиком собирается очередь – нацболы, мы, ополченцы. Илья задаёт направление работы: лекарства туда, тушёнку – сюда, памперсы в тот угол, одежду – в этот. Работа спорится, люди снуют с коробками в руках в четырёх направлениях, пустая половина мастерской обзаводится одной горой, рядом вырастает другая, третья, четвёртая. После разгрузки едем ужинать, заселяться в гостиницу, спать.

Захар с ребятами поехал на развозку гуманитарки и денег по Луганску: детский дом, многодетные семьи, инвалиды.

Люди тем временем приходят на склад: полуслепая старушка в сопровождении внучки получает продукты и деньги. Исхудавшая мать-одиночка двоих детей, один на руках, второй, чуть постарше, всё пытается повиснуть на матери. Выдали памперсы, продукты, деньги, вызвали ей такси, плачет, благодарит, снова плачет. Жена инвалида пришла за редкими в этих краях лекарствами, в нагрузку вручили пакет с едой и деньги. Люди приходят и уходят, почти все плачут и горячо благодарят. Где тут увидели “быдло” наши прогрессивные соотечественники, друзья украинских ультранационалистов? Кроткие, воспитанные, замечательные люди. Приходившие на склад за продуктами луганчане, вот уже восемь месяцев не получавшие пенсии и пособия, часто отказывались от денег – “у нас хоть дома стоят, у кого нет, им помогите” – “поможем, женщина, поможем, но деньги возьмите”. Берут, смущаясь, благодарят и уходят, всхлипывая.

После обеда, с Захаром и ребятами, едем в Алчевск в “Дом инвалидов”. На казачьем блокпосту нас внимательно досматривают, вызывают Захара как старшего группы на разговор. Казакам всё кажется подозрительным, они на взводе, угрожают Захару расстрелом прямо тут за постом. Захар спокоен, показывает документы, объясняет, что да как. Ребята совсем недавно из-под Дебальцево, аэропорта, кровь кипит, нервы, понятное дело, ни к чёрту. Через пятнадцать минут Захара отпускают, и мы едем дальше. На последующих блокпостах спокойней.

По пути ещё несколько адресов: женщина на диализе, её слепой муж и девочка с ДЦП. Мама девочки встречает нас у дороги, чтобы мы не ошиблись подъездом. Когда выходим из машин, она обнимает Захара и плачет. Им тут очень тяжело. Заносим продукты в квартиру. Захар оставляет деньги – на лекарства и жизнь. Девочка показывает нам свои игрушки, предлагает поиграть в её игру, но мы спешим и прощаемся. Двигаемся далее по маршруту. Московский поэт-либерал попросил Захара проведать свою тётку, вот уже год, сообщил он, от неё нет вестей. Не совсем корректный адрес на руках, петляем на двух машинах (одна Захара, другая – московского телеканала), из одной деревни в другую, чуть не заехали в военную часть, но спустя пару часов находим дом. Зовём хозяина, бросаем камушки в окно, перекрикиваем собаку на цепи, но всё тщетно. Дом есть, а хозяина нет. Когда долгими хороводами вокруг дома выманиваем-таки тётку поэта на свет божий (напуганная, землистого цвета кожа), и предлагаем ей помощь, женщина наотрез отказывается, так до конца и не сообразив, что это у неё за племянник в Москве. Ну, жива, и слава богу.

Утром Захар с ребятами едет по адресам. По дороге они заруливают к Мотороле – передать привет и подарить книги. Днём у Прилепина встреча с читателями в Донецке. Людей на встречу пришло много, мест не хватает, сидят на полу, стоят по периметру библиотечного зала. Интересующиеся, живые, прямые – они не похожи на привычных мне читателей российских мегаполисов, которые приходят “послушать и увидеть писателя”. Им всё интересно, они спорят, задают острые вопросы, идут на таран, протестуют, соглашаются, аплодируют.

На улице Лицоева мы находим ветхий дом и мать с тремя детьми. Муж погиб здесь же, защищая Вергунку. Женщина с трудом верит, что мы приехали из России специально, чтобы привезти им еды, мешок памперсов и денег. Женщина плачет, пытается улыбнуться, но снова начинает плакать. Мы рассказываем ей о писателе Захаре Прилепине, о людях из России, что выслали деньги, о том, что вот и мы помогаем развозить по адресам гуманитарную помощь. Лицо её светлеет, на прощание она обнимает нас, осеняет крестом и желает добра.

После библиотеки заезжаем к доктору Матасову, чтобы вместе с ним проведать женщину, потерявшую ногу. Приносим продукты, Захар оставляет денег и выделяет доктору необходимую сумму на протез. Женщина рассказывает о том трагичном дне. Как зашли с внучкой в ларёк купить мороженое, как начало громыхать, как мужчина из очереди накрыл своим телом внучку и кричал, чтобы все прикрыли головы, а дальше – шок, больница, потеря сознания, ампутация. После выяснили, что на том пятаке диверсанты расставили маячков, а пятачок тот мирный – таксисты, люди в магазин идут, кафе, – и с какой целью его стоило бомбить, никто ума не приложит. Я слушаю, и обнаруживаю себя плачущим. Вот, думаю, пришёл детина подбодрить людей, а сам в слёзы. Но смотрю на женщину эту, оглаживающую свою культю, и ловлю себя на мысли, что это ведь моя мама передо мною сидит, такая же оптимистка и верит во всё лучшее, и внучка её, израненная осколками, – моя дочь, и даже зовут, как мою, – Лера. Как не заплачешь тут. Выхожу из комнаты, спасаясь от стыда. «Ну, всё, всё, не плачь», – утешает меня Захар. Он всех здесь утешает. Такой он человек.

Вечером возвращаемся в дом. Два ополченца с передовой пришли проведать Захара – Ринат и Кирилл. Баня натоплена, идём мыться. Ринат покрыт свежими фиолетовыми шрамами, каких не видел я ни разу. Спрашиваю. Отвечает, водя пальцем по телу, как по фронтовой карте: “Это осколки от «эфки», это «град» накрыл позицию, это в аэропорту пуля половину плеча откусила…”. Спокойный, уставший, хорошо воспитанный человек. Поразительно, как удаётся ему не терять душевного равновесия при всём при этом. Как сломать такого человека, как согнуть? Только убив его, наверное, но и это дастся ох как непросто.

Едем в Луганск. Уже в городе, у самой библиотеки, где у Прилепина должна состояться встреча с читателями, узнаём, что до границы идёт машина знакомых ополченцев. Захар договаривается, чтобы взяли и меня. Наскоро прощаемся. Говорю Захару: “Спасибо тебе, Захарище!”, и в это одно “Спасибо”, как в матрёшку, вкладываю много разных благодарностей, от себя лично, и от людей, которых увидел за прошедшую неделю».

Заключение первое. «Нам всем повезло»

Александр Ф. Скляр (музыкант):

«Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана, главаря», – это Маяковский о себе, а я – о Захаре, хотя голос у него в разговоре не зычный, а нормальный, обычный себе голос. Мы познакомились с ним в Перми на книжной ярмарке года четыре назад. Я сам к нему подошёл и сразу сказал, как мне нравится его книжка «Грех». А он мне сразу сказал, что отлично меня знает как музыканта, да и всю нашу российскую рок-музыку знает, потому что слушает её с детства. И мы тотчас как-то расположились друг к другу. И выпили за знакомство, а как же иначе? Но в тот раз пообщались недолго, потому что ему надо было на поезд в Нижний. Такое вот первое знакомство.