Собрание сочинений. Том 1 - Константин Симонов

Третья глава

Лишить бы нас печального пристрастьяВновь приезжать на старые места,Как был бы рад из памяти украсть яТу комнату, которая не та,Давно не та, — другими нанятаИ все-таки, назло тебе, похожа,Похожа так, что вдруг мороз по коже,Когда пройдешь на память этот домИ лампу под зеленым колпаком,Теперь под желтым. Почему под желтым?Всего семь лет, как из дому ушел ты,И вот они уж рады — кверху дном.

Ты будешь проходить здесь только днем,Чтоб не встречать все эти перемены:Зачем-то перекрашенные стены,Дешевых люстр стеклянные подвескиИ толстые чужие занавески,Которых мы не покупали с ней.Я этот дом пройду, закрыв глаза,Я попрошу, раз иначе нельзя,Играющих на улице детей,Скажу, что слеп. Вдвоем с поводырем,Зажмурясь, я пройду проклятый дом.

Мальчишка-поводырь мне за грошиСолжет, что здесь не та земля и небо,И сослепу, не встретив ни души,Поверю сам, что я тут прежде не был.

Я заплачу, чтоб день прожить незрячим.А память? Жаль, что не заткнешь ей рта.Полжизни уписав на пол-листа,Мы память сложим вчетверо и спрячем.

На что нам память? Сдать бы напрокат,Чтоб, как большие черные рояли,В чужих квартирах памяти стояли.Пускай в них барабанят наугад,

Пусть, сев, как втрое сломанная палка,Там будет гаммы девочка играть,Чужую память никому не жалко,И даже лень настройщика позвать.

Какие только мысли не взбредутВ бессонницу, когда мы подъезжаем,И проводник уже стучится с чаем,И три соседа нехотя встают,

А ты упорно смотришь за окно,Как будто правда кто-то может встретить…— Вы здесь бывали? — Да, бывал. — Давно?— Семь лет назад. — Что ж им еще ответить?

Вы никогда не думали, что вдругУйдем — и нет ни тумб, ни крыш, ни ставен.Вернемся: ловкое движенье рук —И все назад, как фокусник, расставим?

Не думали? Но поезд, подойдя,Уже был вровень с низкими домами.Перрон в окне за каплями дождяБежал, прикрывши голову зонтами.

Уже засуетились чьи-то жены,Уже стучали пальцами в стекло,А нам с тобой опять не повезло,Нас только дождь встречает у вагона.

Ну что ж, ведь мы транзитные. Для насНе всюду приготовлена погода.Нам только скоротать бы лишний часДо позднего отплытья парохода.

Что, в самом деле, мало нам земли?Есть поезда на Пензу, Минск и Тулу.Так нет, другой дороги не нашли,Опять на пепелище потянуло.

Вот этот дом — теперь ходи кругами,Ходи, пока не высохнет песок,Пока земля, как серный коробок,У нас не загорится под ногами.

Твое лицо едва ль кому напомнитТого мальчишку, что давным давноЖил за стеной в одной из этих комнат,Смотрел сквозь это темное окно,

Не зная цен утратам и привычкам,Еще не веря в тот счастливый год,Что, как в тайге зимой последним спичкам,Минутам счастья есть поштучный счет.

А дом все тот же. И в жару и в стужу —Не то что нам — ему износу нет,Сквозь перекраски пятнами наружуОпять пробился прежний, детский цвет.

Здесь женщина, с которою когда-тоОн прожил год в своем пустом углу,Тревожно, неуютно, небогато,Раскладываясь на ночь на полу.

Здесь женщина, с которой слишком долгоОни дружили, обманув себя,И вдруг сошлись, не разобравшись толком,Уже перетерпев, перелюбя.

Их чувству дружба прежняя мешала;Они стыдились признаваться в нем,И то, что было ночью, их смущало,Смотреть в глаза не позволяло днем.

Здесь женщина, с которой слишком быстроОни расстались, не успев решить.Бывают расставания как выстрел —Ни дня, ни часу дольше не прожить.

В них ничего не жалко и не странно,От них, вперед решая быть умней,Страдают, как от огнестрельной раны,И, выжив, поправляются в пять дней.

Но есть еще другие расставанья:Без громких ссор, без точки на конце,Ползущая сквозь дни и расстояньяБолезнь, похожая на ТБЦ, —

Уже все зарубцовано, по годуУже врачей мы не пускаем в дом,И вдруг весной, в ненастную погоду,Опять, как рыбы, ловим воздух ртом.

Под южным солнцем заметая след,Сбежать бы в Крым или — еще полезней —Сжечь пачку писем, вот уж много летПодшитую к истории болезни.

Здесь женщина, которая причастнаК такому списку самых черных дней,К такой любви, нелепой и несчастной,Ко стольким бедам юности моей,

Что, вздумай мы по этим пятнам темнымСебя сквозь память, как сквозь строй, прогнать,С другими мы и счастья не припомним,С ней — и несчастье будем вспоминать.

Нет, он сюда зайдет в обрез. ЗайдетУже перед отплытьем, мимоходом.Он поцелует руку, и вздохнет,И скажет, что прекрасная погода,

Что он случайно оказался тут,И вот зашел, и что пора в дорогу.Что скажешь ей за эти пять минут?Да ничего. Ну вот и слава богу.

Куда ж пойти? Еще не знаем сами.И нужно и ко всем, и ни к кому.И люди с посторонними глазамиНавстречу попадаются ему.

Он вдруг сообразил, что, как ни странно,Но так же, как и он, его друзья,Прожив тут юность, с легким чемоданомПеребирались в дальние края.

Куда ж пойти нам? За угол и прямо,Знакомый непокрашенный фасад,Печальный дом, где много лет назадВ твою отлучку умирала мама.

Пять дней не умирала — ожидала;Казалось, никогда не обижал,А тут вот телеграмма опоздала,Она звала, а ты не прибежал.

Как ей, должно быть, было одиноко!На телеграмму денег наскребла.А сын не едет, сын ее далеко.У сына, верно, важные дела.

По целым дням глядела на дорогу,Глаза от света заслонив рукой,До самой смерти верила, как в бога,Что он приедет, он ведь не такой.

Стыдилась переспрашивать соседок,Послали телеграмму или нет,Отчаявшись, мечтала напоследок,Чтоб хоть по почте ей прислал ответ.

Он снова вспомнил темный зимний вечер,Притихший дом, весь в восковом тепле,И праздничные тоненькие свечи,Как в день рожденья, в детстве, на столе.

Присев на лавку у ворот, усталоВзглянул на дом, на фикусы в окне.Ему сегодня только не хваталоВзять и заплакать, прислонясь к стене.

Чтоб постовому дети рассказали,Как за углом на улице одинСидит и заливается слезамиСедеющий высокий гражданин.

Чтоб постовой узнал, откозырявши,Спросив, не надо ль помощи ему,Что гражданин к мамаше умиравшейНе смог прибыть и плачет потому.

Он вспомнил руки матери. ЕеВсе в мелких ссадинках худые пальцы.Они с рассветом брались за бельеИ с темнотой — за спицы или пяльцы.

Такие быстрые, как ни следи,Все что-то надо тормошить и трогать.Она в гробу впервые их, должно быть,Сложила неподвижно на груди.

Сбиваясь с ног, чтоб дома было чисто,Прислуга всем с утра и дотемна,Мать в праздник вспоминала, что онаСама была женой телеграфиста.

По воскресеньям в гости уходя,Брала с гвоздя завернутую в тряпку,Увядшую от снега и дождя,Чуть не до свадьбы купленную шляпку.

Он помнит все подробности — онаВисела в комнате на видном месте.Отец купил ее еще невесте,Ее носила тридцать лет жена,Потом вдова. Нет, он не взял ее,Он с похорон уехал без оглядки.

Соседи разобрали все старье:Венчальный шлейф и белые перчатки,Стеклярусом обшитый кушачок,Атласный лиф с засохшей розой чайной —Тот самый черный мамин сундучок,Который в детстве был такою тайной.

Все разлетелось по чужим рукам,В чужие, равнодушные квартиры.Для нас мучительные сувенирыЛегко и просто приживались там.

Ему сейчас внезапно захотелосьХоть на минуту маму возвратить,Ее худое легонькое телоПоднять и на колени посадить,

Придравшись к позабытым именинам,Все городские лавки обойти,На все, что есть, как свойственно мужчинам,Нелепые подарки принести.

— Спасибо, милый. — Стой, да где ж она?Ведь только что еще жила на свете.И вдруг ушла. Играющие дети,Чужие окна, темная стена.

Осталось меньше часа до отъезда.Теперь зайти нам самая пораВ тот дом, как заколдованное место,Нам в руки не дающийся с утра.

Он побежал, как мальчик на свиданье,Как будто в доме нас и правда ждут,Как будто страшно лишних пять минутПрибавить к стольким годам опозданья.

Он приоткрыл чуть скрипнувшие двери.Все было тихо. Только в двух шагахШел по полу мальчишка и с доверьемРазглядывал мужчину в сапогах.

Он подхватил мальчишку. Нет, не в мать,Совсем не в мать: белесый, светлокожий,И все же чем-то — сразу не поймать —Лукавством, что ли, на нее похожий.

— Да сколько же тебе? — Четыре года.— Где мама? — Там… — И, не спуская с рук,Вошел в другую комнату, как в воду,На всякий случай взяв с собою круг.

Ну да, конечно, как же не узнать.Он все-таки решил сюда вернуться?Она сейчас, он должен подождать,Пока она покормит, отвернуться.

Он оглядел квартиру. По угламСтояли этажерки и комоды,И стайки туфель, вышедших из моды,Паслись у ножек стульев здесь и там.

Квартира даже в сумрак, в тишине,Была, как днем, шумна и суетлива.В ней, как в часы отлива и прилива,Слонялись вещи от стены к стене.

Здесь девочки давно простыл и след.Привычками заменены причуды.Здесь женщина. Ей завтра тридцать лет,И в детство ей не убежать отсюда.

— А вот и я. — Вот и она сама. —Совсем седой, как изменился, боже!За все семь лет ни одного письма.— А ты ждала? — Нет, не ждала. Но все же…

— Что все же? — Все же… Впрочем, все равно,Позвал тогда, — пожалуй, прибежала б.Все трын-травою поросло давно,Теперь не нужно запоздалых жалоб.

Знакомый жест — закинутый назадУпрямый подбородок недотроги,А взгляд не тот, ленивый, смирный взгляд,Уже привыкший гаснуть с полдороги.

Он сходство в ней отыскивал напрасно.Все стало вдруг до странности другим,Быть может, материнским и прекрасным,Но бесконечно меньше дорогим.

Черты как будто изменились мало,Все те же губы, но лицо емуНичем о прошлом не напоминалоИ в будущем не звало ни к чему.

Нет, вовсе нет, она не постарела,Ее почти не тронули года,А просто все не так: не так смотрела,Не так ходила, все не как тогда.

На коврике под детскою кроватью,Среди подвязок, туфель и чулок,Валялась тряпка — выцветший кусокОт старенького девичьего платья.

Должно быть, ею уж не первый годСтирали пыль и вытирали туфли,И ситцевые розочки потухлиОт этих многочисленных невзгод.

Оправившись от первой суеты,Она была, должно быть, правда рада,Что дождь прошел, и вот приехал ты,И можно выйти погулять по саду.

Ей, право, очень кстати твой приход,Чтоб мстительно похвастаться семьею,Сказать, что сыну скоро пятый год(А мог девятый быть у нас с тобою),

Что младший весь пошел лицом в отца(А мог в тебя). Намеки были робки,Нигде не прорывались до конца,Но в каждой фразе замыкались в скобки.

Так и живем. Да, счастливы, давно…А в скобках: и безжалостны к потерям.Все хорошо. А в скобках: все равноЗавидуешь. Не прячься. Не поверим.

— А ты все так же? — Как?.. — Все так же, ну… —Вдруг с ноткою обидного участьяК тому, что не нашел себе жену,Не то, что мы. Себе не склеил счастья.

— Так все и бродишь? — Так уж повелось,Когда-то ведь за это и любила.— Была глупа, да мало ли что было,Нельзя ж мальчишкой до седых волос.

Кто эта женщина? Как после сна,Глаза ладонью протереть невольно.Нет, не она. Конечно, не она.Семь лет он лгал себе. С него довольно.

Она обманом выкрала у тойЗнакомую привычку морщить брови,И детский рот с упрямою чертой,И милую картавость в каждом слове.

А если поглядеть со стороны,Как два влюбленных, словно все в порядке,Он и она вдоль каменной стеныШли через сад, рассматривая грядки.

— Да, примулы, а это — с резедой.Тут смяли дети — бегали в горелки.А здесь табак, а вон на крайней той… —Он, чиркнув спичкой, поглядел на стрелки.

Да, он спешит, да, едет ближе к ночи.Не хочет ли он мужа подождать?Да нет, по правде говоря, не очень.Совсем по правде? Лучше б не видать.

Ревнует к мужу? Слава богу, нет.Писать ей письма? Нет, писать не станет.Когда заглянет? Пропадал семь лет,Еще на семь исчезнет и заглянет.

Он вышел вон. У поворота к школе,Ютясь в пальтишко узкое свое,Шла выросшая девочка, до болиПохожая на прежнюю ее;

Похожая почти до совпаденья,Неся в руках похожие цветы,Прошла как мимолетное виденье,Прошла, как гений чистой красоты.

И вдруг он понял: вот с кем он прожилВсе эти годы странствий и обманов,Вот чьи он фотографии возилНа дне пустых дорожных чемоданов.

Да, девочка. И голубой дымок,И первых встреч неясная тревога,И на плечи наброшенный платок,Казенный дом и дальняя дорога.

Сквозь время тоже ходят поезда,Садимся без билетов и квитанций.Кондуктор спросит: — Вам куда? — Туда. —И едем до своих конечных станций.

Такой уж путь. На счастье ль, на беду,Но, выехав за первый дачный пояс,Не выскочишь, раздумав, на ходу,Не пересядешь на обратный поезд.

Смотри назад: за сеткою дождя,По-детски руки протянув с перрона,Там девочка еще стоит, следяЗа фонарем последнего вагона.

— А эта женщина? — Да вы о ком?Об этой? Нет, о ней я не печалюсь.Знаком ли с ней? Да, помнится, знаком,Давным-давно мы где-то с ней встречались.

ДАЛЕКО НА ВОСТОКЕ{14}