Загадка XIV века - Барбара Такман

«Они его получат, — тотчас промолвил папа, — при условии, что покинут страну». И тут кардинал изложил дополнительную просьбу наемников ценою в двести тысяч франков. Урбан видел из своего окна, как вооруженные люди хватают скот, кур, гусей, хороший белый хлеб и все, что только можно было унести. Папа собрал совет, на котором стали решать, как собрать деньги. Урбан предложил обложить налогом богачей Авиньона, «чтобы богатства Господа не уменьшились». Так были собраны деньги, и прево Авиньона принес их Дюгеклену вместе с документом об отпущении грехов, подписанным и заверенным печатью. Дюгеклен спросил, откуда деньги, из папской ли казны. Узнав, что деньги пожертвовала община Авиньона, он в «самых непочтительных выражениях» осудил алчность святой церкви и поклялся, что не возьмет от населения и самой мелкой монеты: деньги должны поступить от церкви, а все собранные ею средства необходимо вернуть людям, которые их отдали. «Монсеньор, — сказал прево, — да дарует Господь вам счастливую жизнь; бедные люди будут счастливы». Деньги должным образом вернули, а из папской казны изъяли двести тысяч франков, впрочем, Урбан быстро возместил ущерб, обложив дополнительным налогом французских священнослужителей.

Англичане тоже заботились о собственной репутации, к примеру, герольд Чандоса, воспевавший правление Черного принца Аквитанского, прославлял это время как «семь лет радости, мира и удовольствий», хотя все было ровно наоборот. Заносчивость и экстравагантность принца возбуждали в гасконцах гнев, горечь и заставляли смотреть в сторону Франции. Вдохновляемый идеалами величия и считавший, что в банкротстве есть нечто благородное, принц не обращал внимания на разницу между доходами и расходами. Он заполнял эту брешь налогами, что подрывало лояльность подданных, которой ему следовало ожидать как наместнику короля. «С тех пор, как родился Бог, не было дома столь красивого и благородного». Он кормил «более восьмидесяти рыцарей, а сквайров и вчетверо больше того», каждый день за его столом сиживали около четырехсот человек, он держал огромную свиту, состоявшую из оруженосцев, пажей, лакеев, управляющих, писарей, сокольников и егерей; закатывал банкеты, устраивал охоты и турниры, а ухаживать за собой допускал лишь рыцаря с золотыми шпорами. Его жена, прекрасная Джоанна, превосходила свою невестку Изабеллу по части роскошных тканей, мехов, драгоценных камней, золота и финифти. Правление принца — восторженно умилялся герольд Чандоса — было отмечено «свободой, высокими устремлениями, здравомыслием, умеренностью, благочестием, справедливостью и сдержанностью». За исключением первых двух характеристик, принц не обладал ни одним из перечисленных качеств.

Воины Дюгеклена отправились в Испанию, где они воевали столь успешно, что дон Педро пустился в бега, дона Энрике короновали, а наемники, которые понесли очень мало потерь, быстро вернулись во Францию. Интересы Англии, однако, потребовали возобновления войны. Дон Педро обратился к Черному принцу, и тот, жаждая войны и славы, с готовностью откликнулся. Ему необходимо было также разрушить франко-кастильский альянс, который, благодаря сильному испанскому флоту, угрожал английским связям с Аквитанией и увеличивал страх Англии перед иноземным вторжением. Финансы, как и всегда, находились в критическом состоянии. Дон Педро поклялся оплатить все расходы после возвращения на трон, и, хотя Черному принцу советовали не доверять человеку, известному своим коварством, он решил ввязаться в войну. Дюгеклен и французские кондотьеры снова выступили на стороне дона Энрике, в 1367 году война возобновилась, но триумф на сей раз праздновала другая сторона.

В апреле 1367 года в битве при Нахере англичане одержали победу, прославленную в средневековых анналах, а французы потерпели еще одно поражение, которое не только подкосило значение предыдущих побед, но и поставило под удар их военное превосходство. Дюгеклен и маршал д’Одрем советовали дону Энрике не рисковать — не вступать в сражение с принцем и «лучшими на свете воинами» и «отрезать пути поступления продовольствия и без единого удара уморить их голодом». Тот же совет был дан французам при Пуатье, они его тогда проигнорировали. По разным причинам — рельеф местности, погода, ложное чувство стыда у нового короля Испании — и этот совет не был принят. Результат оказался катастрофическим. Дон Энрике бежал, дона Педро восстановили на троне, а Бертрана Дюгеклена во второй раз взяли в плен. Принц предпочел бы не отпускать его, однако, будучи задет словами Бертрана, что он, дескать, держит его «из страха», он согласился выпустить Дюгеклена за крупную сумму в сто тысяч франков.

Если в Нахере французы потерпели бесславное поражение, то неудача в Оре обернулась некоторыми преимуществами, потому что во Францию вернулись жалкие остатки отрядов кондотьеров. На радостях Дюгеклену выдали кредит, и, по словам Дешана, простой народ за него молился. Еще большее облегчение вызвали смерти капитана отряда наемников Сегена де Бадфоля и «протоиерея» де Серволя: первого бандита Карл Наваррский отравил на обеде, чтобы ему не платить, а второго убили его же соратники. Передышка, однако, была короткой. Когда дон Педро, как и предсказывали, не заплатил свои долги, Черный принц под нажимом разгневанных солдат «подстрекнул их проникнуть во Францию» и обеспечить себя, как и всегда, с помощью силы. Малочисленные, но закаленные в войне и потому грозные англо-гасконские банды вошли в Шампань и Пикардию, «где нанесли немало вреда и свершили много злодеяний».

Битва при Нахере быстро забылась; для принца победа стала пиком славы, на который его вознесла Фортуна, но затем колесо судьбы неумолимо пошло вниз. Гордыня принца вызывала у гасконцев отторжение, ибо «он ни во что не ставил ни рыцаря, ни горожанина, ни жену горожанина и ни единого простого человека». Когда в 1367–1368 годах принц свалил на народ Гиени груз долгов дона Педро в виде ежегодного подымного налога, знать возмутилась и начала переговоры с Карлом V о возвращении во французское подданство. У французского короля появился повод и инструмент к отмене договора в Бретиньи.

ГЛАВА 11

ЗОЛОТОЙ ПОКРОВ

Вот такой была Франция, когда в 1367 году туда вернулся де Куси. Его собственный домен страдал от нехватки рабочей силы, впрочем, после эпидемии чумы это стало обычным явлением для всех землевладельцев. Пикардия, кроме того, пострадала не только от английского нашествия, но и от Жакерии, и от бесчинств англо-наваррцев. После поражения французов крестьяне, не желая снова платить налоги, ушли в соседние имперские земли — в Эно, на другой берег реки Мез.

Дабы удержать рабочую силу, де Куси применил запоздалое средство — освободил сервов, или несвободных крестьян. «Из ненависти к рабству, — признавал он в своей хартии, — они уходят с наших земель в другие места и освобождаются, когда пожелают, без нашего на то разрешения». (Если серв сбегал от хозяина и оставался в другом месте на протяжении года, он считался свободным.) Вообще крестьяне поздно стали разбегаться с земель Де Куси, причиной тому, возможно, являлось их былое процветание. Во Франции до чумы большинство крестьян были свободными. Отмена крепостного права стала результатом не столько морального осознания несправедливости этого явления, сколько из желания получать деньги за ренту земель. Хотя оплаченный труд свободных нанимателей обходился дороже бесплатного труда сервов, рента приносила большой доход; кроме того, арендаторов не надо было кормить, а питание требовало значительных расходов.

Хартия де Куси от августа 1368 года представляла собой вариант коллективного «дарения», освобождавшего двадцать два городских и сельских района в обмен на ренту и подати «в бессрочное владение наше и наших наследников». Арендная плата составляла от 18 ливров в Троли до 24 су во Френе (эти деревни существуют до сих пор) и 18 пенсов за очаг в Курсоне. Изложение документа, пусть и цветистое, дает ясную и четкую картину средневекового законодательства в отношении землевладения, в отличие от запутанного освещения этого вопроса в последующие годы.

«По обычаю и традиции», — говорится в документе, — все люди, живущие в феодальном владении де Куси, являются «нашими мужчинами и женщинами, обязанными отдавать нам наиболее ценное (morte-main), а перед свадьбой делать брачный взнос [formarriage]». Поскольку многие ушли, «земля наша осталась необработанной и превратилась в пустыню, а потому упомянутая земля сильно понизилась в цене». В прошлом местные жители в обмен за свободу предлагали отцу Ангеррана пожизненную ренту, а потому «наш дорогой, возлюбленный отец, да упокой Господь его душу, поразмыслил и счел, что ему выгоднее покончить с традицией и обычаем и воспользоваться предлагаемым доходом», однако он умер прежде, чем успел удовлетворить их просьбу. Достигнув совершеннолетия, сын получил в наследство земли отца и, выслушав ту же просьбу, более ему выгодную, нежели упомянутые morte-main и formarriage, которых еще надо было дождаться, рассудил, что, если он откажется от уз серважа, у него «и людей прибавится, и земля будет обработана и станет более ценной для нас и наших потомков». «Да будет известно, что после глубоких размышлений на сей предмет, понимая наши права и выгоды, мы навсегда отказываемся от morte-main и formarriage во всех наших имениях. Мы не сохраняем и не возобновляем серваж ни сейчас, ни в будущем. То же относится и к нашим потомкам и любым другим людям, если они будут иметь к этому отношение. Рента и сборы, получаемые от вышеупомянутых земель, будут присоединены к нашему наследству, к феоду и поместью, которые мы получили от короля, его мы и попросим о согласии и утверждении нашего прошения». Три месяца спустя де Куси получил королевское согласие.