Колдун (СИ) - Вэрди Кай

— Переливали уже. Колите пенициллин, посмотрим. Если доживет до завтра, попробуем в самые большие раны дренажи поставить. Мучительно, но хоть гной отходить будет, — медленно проговорил первый.

— Катюша, почаще к Егорову заглядывайте. Если что — немедленно зовите, — прогудел второй голос, удаляясь. Больше Мишка ничего разобрать не смог.

Сердце у парня часто-часто забилось. «Неужели полковник?» — билась в голове тревожная мысль. Промучившись в неизвестности пару часов, Мишка тихо сел на кровати. Ухватив костыли, которые еще вчера возненавидел всей душой, он как мог тихо выбрался в коридор.

Оглядевшись в темном помещении, освещавшемся одной-единственной слабенькой настольной лампой под зеленым абажуром, стоявшей на столе у дежурной сестры, парень вызвал в памяти образ полковника. Постояв пару минут, сосредоточенно глядя себе под ноги, мальчишка, бросив тревожный взгляд в направлении, куда удалились голоса, уверенно направился в конец коридора.

Дойдя-доскакав до одной из палат, он вошел в открытую дверь и притворил ее за собой.

Палата была очень маленькой. В ней умещалось всего две койки. Одна из них сейчас пустовала, а на второй лежал мужчина, опутанный бинтами, на которых тут и там проступали пятна. С трудом узнав в бледном, сильно поседевшем и осунувшемся мужчине Егорова, Мишка шагнул к нему, и, прислонив костыли к тумбочке, опустился перед кроватью на колени, стараясь не опираться на раненую ногу. Поняв, что стоять так не сможет, он уселся на пол и накрыл руку Егорова своей рукой.

Не позволяя себе отвлекаться на мысли, образы и эмоции, потоком хлынувшие в его сознание, Мишка сосредоточился на мужчине. Его зрение словно раздвоилось. Сообразив, что он и снаружи видит знакомое уже огненно-оранжевое нечто с густыми черными вкраплениями, почти такое же, как он видел у Бирюка, только гораздо ярче и чернее, и уже охватившее буквально все тело мужчины, мальчишка, потихоньку делясь с Егоровым своей силой, попытался вытолкнуть видимое им нечто из крупных и ярких очагов его скопления. Не выходило. Сейчас он был снаружи, а не внутри.

Поняв, что так ничего не получится, он попытался вытягивать это наружу. Это оказалось сложнее, но то жуткое нечто нехотя, с трудом, но тем не менее выходило из тела командира, и, лишаясь подпитки, медленно бледнело и угасало. Убедившись, что один очаг вычищен, Мишка немедленно переключился на следующий, и еще на один, и еще… До тех пор, пока не наступила темнота.

Очнулся Мишка в своей кровати абсолютно обессиленный. Было полное ощущение, что по нему душевно так покатался танк, и не один. С трудом усевшись на кровати и игнорируя головокружение, он поискал взглядом свои костыли. На привычном месте, у тумбочки, их не было.

Сосед, увидев, что Мишка уселся, проворчал:

— Опять по палатам собрался? Доктор ругался сильно, велел костыли у тебя отобрать, чтоб лежал и не дергался. Без ноги остаться хочешь?

— Заживет нога… — отозвался Мишка. — Дядь, подай костыли, что у соседа. По нужде мне надо. Ща схожу, и вернем на место.

— Хошь, чтоб и у меня костыли забрали? — повернул голову в Мишкину сторону раненый боец. — Нет уж, парень. Сказал доктор лежать, значит лежи. Неча шарохаться. Щас сестричку крикнем, принесет тебе посудину, аль до нужника сопроводит…

— Дядь, да чего человека-то дергать? — поморщился Мишка. — Я и сам могу…

— Сказано тебе: лежи. Вот и лежи! — мрачно ответил владелец костылей и отвернулся от парня.

— Крикнуть чтоль сестричку-то? — участливо поинтересовался сосед.

— Сам справлюсь, — огрызнулся Мишка, сползая с кровати и вставая на здоровую ногу.

Опираясь на спинки кроватей и стены, мальчишка доскакал на одной ноге до двери и остановился передохнуть. Вояж оказался неожиданно сложным — сил все-таки не хватало, голова кружилась. Даже просто удерживать равновесие было сложно.

Его качавшуюся в дверном проеме фигуру заметила медсестра. Опустив на ближайшую лавочку свою ношу, она бросилась к мальчишке.

— Ты зачем поднялся-то? Лежать тебе надо. Голова небось кружится? — пытаясь отодрать его руки от косяка, ласково тараторила сестричка.

— Пройдет голова. Павел Константинович жив? — раскрыв глаза, спросил Мишка, вылавливая из ее воспоминаний все, что она знала о Егорове, и облегченно выдыхая.

— А! Так это тебя из его палаты-то вытащили? — с интересом взглянула она на парня. — Ты зачем к нему ходил?

— Надо было, — устало ответил ей Мишка. — А костыли мои у него остались?

— Доктор велел убрать костыли. Ты вон до палаты прогулялся, а после три дня в жару лежал, бредил, все Тамару звал да Бирюка какого-то, да про пламя черное кричал, которое силу твою сжигает, и кормить ты его не станешь, что выгонишь его… Бред всякий нес, — сестричка нахмурилась. — Нечего бродить. Окрепнешь, поправишься немножко, тогда и костыли доктор вернет. А пока ложись ступай, а то опять свалишься.

— Мне к Павлу Константиновичу надо, — упрямо проговорил Мишка, стараясь отодвинуть мешавшую ему сестричку. — Не дашь костыли, так хоть отойди, без них дойду, — раздраженно проворчал он.

— Нечего к человеку приставать! Он еще слаб, тока два дня, как в себя пришел, сил у него пока нет! А ты и сам не лежишь, и другим покоя не даешь, — рассердилась на него девушка. — Обопрись вот на меня, да пойдем, уложу тебя обратно, — сердито выговаривала она ему.

На плечо парня легла тяжелая рука.

— Тебе чего сказали, пацан? — мрачно проговорил подошедший сзади солдат с одной рукой. — Ступай на место, не мешай людям.

Мишка, обернувшись, скользнул взглядом по забинтованной культе и обожженному лицу бойца и кивнул. Опершись на плечо ласково заворковавшей сестрички, устало допрыгал до своей кровати и кулем рухнул на нее. Медсестра помогла ему улечься и, проверив раненых, вышла из палаты.

Вечером зашел доктор. Обойдя всех своих подопечных, подошел и к Мишке.

— Ну что, боец, не лежится? Ты зачем к Егорову так рвешься? — осмотрев Мишку, поинтересовался он.

— Поправится Павел Константинович? — вскинул на него глаза Мишка.

— Поправится. Теперь поправится, — прищурившись, внимательно посмотрел на него доктор. — С любым так можешь?

— Что могу? — захлопал невинными глазами Мишка.

— Хитер… — протянул врач. — Ладно, боец. Твои бы способности, да в мирных целях… Не хочешь, значит, говорить?

— Да что я сказать-то должен? — не сводил с него удивленных глаз подросток.

— Ладно, — задумчиво повторил доктор. — Война закончится, иди на врача учиться. Там тебе самое место будет, — вздохнул он. — Только силы свои рассчитывать научись. А Егорова не ищи. Его в другой госпиталь перевели.

— Доктор, а можно мне костыли вернуть? И когда меня обратно в дивизию отпустят? — схватил его за руку Мишка, не отпуская.

— Не навоевался еще, боец? — внимательно посмотрел на него доктор. — Сколько тебе лет?

— Скоро семнадцать исполнится, — нахмурился Мишка. — Это не имеет значения. Меня в дивизии ждут.

— Вот вылечим тебя, и сможешь вернуться. Но могу и домой отправить. Мать-то не жалко? Письмо ей написать не желаешь? — нахмурился и доктор.

— Напишу. Если жива еще, — проворчал подросток. — Назад меня отправьте, там, на месте, и долечусь, — с надеждой взглянул он на врача.

— Посмотрим. Пока отдыхай, — повернулся к нему спиной врач, уходя.

— Костыли верните! — громче проговорил Мишка. — Все равно ведь встану!

— Хорошо. Скоро принесут тебе костыли, — вздохнул доктор. — Ногу только побереги. Едва спасти смогли. Еще немного — и началась бы гангрена.

Мишка кивнул.

— Спасибо. Я постараюсь.

Глава 27

Мишка, до разговора с доктором честно не влезавший в воспоминания Егорова, более не мог вытерпеть неизвестности. Отвернувшись к стене, он закрыл глаза и, отыскав воспоминания с момента прибытия в Ильск, углубился в них.

Парень глазами полковника видел жестокую битву за город, ощущал все, что чувствовал командир, посылавший людей в бой и смотревший, как они гибнут. Чувствовал душевные терзания за неверно принятое решение, в результате которого целая рота попала в клещи и была полностью уничтожена. Чувствовал невероятную горечь от сообщения о гибели Степаныча, с которым Егорова связывали давнишние теплые отношения — тот его, еще семилетнего мальчишку, учил ездить на коне и управляться с саблей. Видел, как полковник неустанно, и днем и ночью, связывался со штабом армии, требуя помощи, и как в отчаянии ругался последними словами, вспоминая всю родословную командования до седьмого колена, получив приказ удерживать Ильск любой ценой. Как снова и снова выпрашивал авиацию, как, глядя на из последних сил цеплявшихся за каждый камень солдат, умирал с каждым из бойцов, не в силах что либо изменить. Как тщательно он сверял карту города и нарисованные детской рукой схемы подземных коммуникаций прежде, чем отдать приказ о перемещении подразделений.