Одиссей покидает Итаку - Василий Звягинцев

Умом понимал, что вряд ли сможет заметить нечто существенное из окна скользящей по засыпающему городу машины, и все же искал, то в афишах кино и театров, то в лозунгах и призывах, начертанных белой нитрокраской по кумачу и алым неоном по черному небу.

Еще — Дмитрию было страшновато. Всю жизнь он проводил на глазах десятков и сотен людей: в училище, на палубе тральщика, на мостике балкера, и всегда был обязан не только не давать волю естественным эмоциям, а напротив — демонстрировать спокойствие, выдержку, небрежное мужество. И много иронии. Зачастую — довольно злой. А ему ведь тоже бывало не по себе. И тошно, и тоскливо. Например — в ночь перед выходом на первое боевое траление. И вот сейчас. Когда он один, вокруг — огромный город, впервые не родной и желанный, а настороженный, скрывающий в себе неведомую и жуткую опасность, как мина неизвестной системы с включенным таймером.

Если Антон не врет и пришельцы-аггры действительно беспредельно хитры и жестоки, то перспективы перед ним далеко не вдохновляющие.

Но в то же время — и это еще одна странность — Воронцов испытывал состояние удивительной, полной внутренней свободы.

Пожалуй, впервые в жизни он не считал себя обязанным никому и ничему, кроме своего нравственного чувства. После всего уже пережитого и в предощущении того, что должно произойти, абсолютно незначительным казалось все, что раньше представлялось естественным и необходимым. Его не волновало ни мнение начальства, ни служебные заботы, от которых раньше не удавалось отвлечься и в отпуске, ни даже чисто материальные и бытовые проблемы. Что может волновать человека, побывавшего у Антона в Замке и знающего, что в любой момент он может туда вернуться? А о финансовой независимости здесь, в мире людей, Антон тоже побеспокоился — в перчаточном ящике («бардачок» в просторечии) Воронцов уже в Москве обнаружил прощальный подарок, толстую, сантиметров в пятнадцать, пачку умеренно потрепанных двадцатипятирублевок. Слегка возмутился поначалу, а потом подумал — может, это просто командировочные? И успокоился. Что его ждет здесь, кто знает? Деньги же, как известно, тоже оружие, особенно в мирные времена.

Перед лобовым стеклом распахнулась Колхозная площадь. Значит, нервничать, вибрировать, тешить себя иллюзией выбора можно еще минут пять, не больше. Ехать ли прямо, к Олегу на Преображенку, или сворачивать влево, туда, где живет Наталья?

У нее можно было бы дать себе хоть сутки передышки, заняться личными проблемами, еще раз, возможно — последний, почувствовать себя частным лицом, а не суперменом галактического ранга, призванным воевать неизвестно с кем и неизвестно за что.

При условии, правда, что Натали захочет его узнать и впустит в квартиру в два часа ночи. Как-то даже глуповато — переминаться с ноги на ногу на площадке и пытаться объяснить заспанной женщине в пеньюаре, кто ты и чего тебе надо. Через цепочку в лучшем случае, а то и сквозь запертую дверь.

Тем более, что там будет совсем другая женщина, живая, наверное, ничуть не похожая на электронный фантом в Замке.

Воронцов повернул руль, скатился под гору к площади трех вокзалов. Увидел слева, у въезда на Каланчевскую улицу, патрульную милицейскую машину и сержанта возле нее, как-то очень внимательно всматривающегося в неожиданно для этого места и времени движущийся «БМВ», сказал негромко вслух:

— Вот и знак судьбы. И на том спасибо.

Прибавил газу и, больше не терзая себя расслабляющими сомнениями, поехал прямо. К Левашову.

…Левашов сам не знал, отчего его так потянуло домой, но он отчетливо чувствовал, что ему не хочется оставаться у Новикова, а хочется оказаться одному в своей квартире где не нужно будет больше ни с кем разговаривать, снова и снова переживая перипетии победоносного сражения и натужно празднуя викторию.

Да и, к слову сказать, ночевать в чужом, даже и дружеском доме он никогда не любил.

Олег поднялся на свою площадку и увидел человека, сидящего на большом белом чемодане перед дверью квартиры. Хотя лицо его прикрывала надвинутая на глаза шикарно измятая капитанская фуражка, а точнее — именно поэтому он его сразу узнал. И обрадовался. Они давно уже не виделись с Воронцовым, с которым отплавали подряд несколько лет и сдружились на почве… Впрочем, почву эту определить каким-либо конкретным термином было бы очень трудно. Наиболее точно будет — на почве одинакового способа восприятия жизни. Именно — способа, потому что взгляды на жизнь у них подчас различались очень сильно. Приходилось им по нескольку месяцев жить в одной каюте, а это — серьезное испытание на психологическую совместимость, попадали они и в ситуации, которые могли стоить им навсегда закрытой визы. Правда, с тех пор, как Левашов перешел на Черное море, а Воронцов остался на Балтике, они еще не встречались.

Потому и обрадовался так Олег, увидев друга, что Дмитрий появился удивительно ко времени. В нынешней ситуации именно Воронцов был более чем кстати. И еще Левашов поразился своему внезапному предчувствию, заставившему его без всякого видимого повода ехать домой через пол-Москвы, когда «метро закрыто, в такси не содют».

По мнению Левашова, и не только его, Воронцов принадлежал к тому редкому у нас типу людей, с которыми случаются только неординарные происшествия. Доказательств тому имелась масса. И выкручивался он из них тоже какими-то неожиданными, не до конца ясными способами. Вот этот самый человек сидел и дремал сейчас на лестничной площадке многоквартирного дома, нимало не заботясь, прилично ли выглядит со стороны.

Левашов легонько постучал ногтем по козырьку роскошной, не иначе как в Лондоне шитой фуражки.

— Вам кого? — отозвался Воронцов, поднял голову и с интересом снизу вверх посмотрел на Олега. Потом перевел взгляд на часы.

— Все ясно, — печально сказал он. — Парень отвязался. Пора женить… — И только после этого пружинисто выпрямился, приобнял Олега, похлопал по спине. — Как, все в порядке?

— Пока так. А ты откуда?

— Непосредственно из Сухуми. Наотдыхался — во! — Воронцов черкнул большим пальцем по горлу и как-то непонятно для Левашова усмехнулся.

— Ну ладно, чего это мы тут, давай зайдем… — Олег повернул ключ и вдруг с легким замиранием сердца подумал: «Что если за дверью — снова пришельцы?» Но тут же устыдился своего испуга, словно бы проявил слабость на глазах товарища. В присутствии Воронцова мысль об инопланетянах, возможно, притаившихся в темной прихожей, показалась не такой уж страшной. Что значит авторитет…

Дмитрий разделся по пояс, наскоро сполоснулся под струей холодной воды, причесал мокрые волосы и явился перед Левашовым свежим, бодрым, покрытым океанским загаром, к которому курортное море вряд ли что-нибудь прибавило. Раскрыл чемодан и выставил на стол дары юга в виде свежего лаваша, сыра сулугуни, умопомрачительно пахнущей аджики домашнего приготовления, бастурмы и бутыли сине-фиолетового вина.

— Садись, рассказывай, — приказал Левашову несгибаемый старпом, которому кто-то когда-то привесил эпитет «вечный», по аналогии с Агасфером.

— О чем я могу рассказывать? — покривил душой Олег. — На флотах спокойно, в море штиль, а отпуск как отпуск… Кино, театры, карты, девочки…

Он просто не готов был так сразу делиться с Воронцовым своей историей. Чего-чего, а беспочвенного фантазирования Дмитрий не любил. В принципе. Доказывать же свою правоту у Олега сегодня не было сил.

— Олежек, ты же давно и отчетливо знаешь, что я умнее и настырнее тебя, все вижу насквозь, так и так заставлю расколоться. Зачем же мы будем играть в доктора Ватсона, задавать наивные вопросы и восхищаться ходом моей проницательной мысли? Ну, если хочешь, изволь! Ты являешься домой в третьем часу ночи, ты взволнован и нервничаешь, хоть и пытаешься изобразить безмятежную радость от встречи со мной, от тебя совсем слегка припахивает коньяком, но ты практически трезв, что неестественно для нормального человека в данной ситуации, а главное — когда я пришел, дверь была приоткрыта, внутри никого не просматривалось, но вешалка была сорвана и вообще отмечался некоторый беспорядок, свойственный предшествовавшему мордобою. Я позвонил в ваше отделение милиции и очень вежливо поинтересовался: не попадал ли к ним в том или ином качестве гражданин имярек? Мне не слишком любезно ответили, что оного гражданина пока не имеют чести знать, а в чем дело и кто есть я сам? Попрощавшись с сотрудником, я позвонил еще в скорую и в морг. Так, из любопытства, чтоб не оставлять неиспользованных возможностей. Там о тебе тоже еще не слышали. Я успокоился и стал ждать. Конечно, внутри, а не снаружи. Услышал лязг дверей вашего древнего лифта, предположил, что явился именно ты, и вышел на площадку разыграть тебе мизансцену и захватить врасплох. Что и достигнуто. Как, четкая работа?