Сильмариллион - Джон Толкин

Тогда выступили витязи Нарготронда. Велик и страшен был в тот день Турин, и воспряли сердца воинов, когда выехал он по правую руку от Ородрета. Однако войско Моргота было более многочисленно, нежели сообщали разведчики, и никто, кроме Турина, защищенного гномьей маской, не мог стать на пути Глаурунга. Эльфы были смяты орками и отброшены в долину Тумха́лад, что меж Гинглитом и Нарогом, и там они были окружены. В тот день пала гордость Нарготронда и все его войско; в разгаре битвы пал Ородрет, и Гвиндор, сын Гуилина, был смертельно ранен. Но Турин пришел ему на помощь, и враги бежали пред ним: он вынес Гвиндора из битвы и, скрывшись в лесу, положил его на траву.

Тогда молвил Гвиндор Турину: «Помощь за помощь! Но моя была злосчастной, а твоя бесполезна, ибо тело мое искалечено так, что его не исцелить, и должен я покинуть Средиземье. И хотя я люблю тебя, сын Хурина, я сожалею и раскаиваюсь, что увел тебя от орков. Если б не твоя гордыня и не твоя воинственность, я остался бы жив и любим, да и Нарготронд, пусть на время, стоял бы. Теперь же, если любишь меня, — уйди! Поспеши в Нарготронд и спаси Финдуилас. Вот мое последнее слово: она одна стоит меж тобой и твоим проклятием. Если ты потеряешь ее, оно найдет тебя! Прощай!»

И Турин поспешил в Нарготронд, по пути собирая уцелевших воинов: шли они, и сильный ветер срывал листву с деревьев, ибо осень сменялась суровой зимой. Но орды орков и дракон Глаурунг оказались там раньше их — явились внезапно, прежде чем стражи узнали о том, что случилось в долине Тумхалад. Страшную службу сослужил в тот день мост через Нарог, широкий и прочный, ибо защитники не успели его разрушить, враг перешел по нему глубокую реку. Огнедышащий Глаурунг пришел к Вратам Фелагунда, и разрушил их, и вошел.

Когда подоспел Турин, ужасное разорение Нарготронда почти свершилось. Орки перебили или рассеяли всех, кто еще держал оружие, и уже обшаривали чертоги и палаты, грабя и разоряя; тех женщин и девушек, кого не сожгли и не убили, они сгоняли на террасы перед домами, дабы увести их в рабство к Морготу. Среди горя и разора явился Турин, и никто не мог и не хотел преградить ему путь, хоть он и убивал всех, кто ему ни попадался, и шел к мосту, пробивая себе дорогу к пленникам.

Был он сейчас один, ибо те немногие, кто следовал за ним, бежали прочь. В тот миг из распахнутых врат выполз Глаурунг и лег меж Турином и мостом. И молвил он, побуждаемый лиходейским духом: «Привет тебе, о сын Хурина! Что за радостная встреча!»

Турин шагнул к нему, и вспыхнуло пламенем острие Гуртанга; но Глаурунг, упреждая удар, широко раскрыл свои немигающие глаза и воззрился на Турина. Бесстрашным взглядом ответил ему Турин, поднимая меч; но в тот же миг чары драконьих глаз сковали его, и он замер. Долго стоял он, словно высеченный из камня, и, кроме них двоих, безмолвных, не было ни души пред вратами Нарготронда. И вновь заговорил Глаурунг, насмехаясь над Турином: «Черны все твои пути, сын Хурина! Неблагодарный приемыш, разбойник, убийца друга, похититель чужой любви, тиран Нарготронда, неразумный воитель, покинувший родичей на произвол судьбы. В нужде и нищете, рабынями живут в Дор–Ломине твои мать и сестра. Ты одет как принц, они же ходят в лохмотьях; они призывают тебя, но ты о том не тревожишься. Счастлив будет отец твой узнать, каков у него сын: а узнает он непременно». И Турин, зачарованный Глаурунгом, внимал его речам и видел себя в кривом зеркале лиха, и ужасался тому, что видел.

И пока стоял он, цепенея под взглядом дракона, погруженный в мучительные мысли, орки, гоня пленников, миновали Турина и перешли мост. Была там и Финдуилас, и она звала Турина, но Глаурунг не отпустил его, пока крик ее и плач пленников не стихли на северном тракте; и долго еще звучал этот крик в ушах Турина.

И вдруг Глаурунг отвел взгляд и замер, выжидая, а Турин медленно шевельнулся, словно очнувшись от тяжкого сна. Придя в себя, он с криком бросился на дракона. Но лишь рассмеялся Глаурунг: «Если уж так хочется тебе умереть, так и быть, я тебе помогу! Но поможет ли это Морвен и Ниэнор? Ты не внял зову эльфийской девы. Отречешься ли ты также и от кровных уз?»

Но Турин выхватил меч, целясь в глаза дракона, и тогда Глаурунг, изогнувшись, поднялся над ним и молвил так: «О нет! Ты ведь храбр, храбрее тебя я не встречал. Лгут бесстыдно те, кто говорит, что племя мое не почитает доблести врага. Внемли же! Я дарую тебе свободу. Ступай! И если уцелеет эльф либо человек, дабы сложить повесть об этих днях, презреньем помянет он тебя, если ты истратишь понапрасну этот дар».

И Турин, все еще под властью драконовых чар, поверил речам Глаурунга о том, что якобы пред ним враг, способный к милосердию, и, повернув прочь, поспешил к мосту; Глаурунг же, в злобе своей, крикнул вслед ему: «Торопись в Дор–Ломин, сын Хурина! Не то тебя снова опередят орки. Если же пойдешь ты за Финдуилас и хоть на миг помедлишь, никогда больше не увидишь ты Морвен и никогда в жизни не увидишь сестру свою Ниэнор — и они проклянут тебя!»

Но Турин повернул на север, и вновь рассмеялся Глаурунг, ибо исполнил приказ своего Господина. Теперь он решил повеселить себя: дохнул огнем и сжег все вокруг, орков же, что занимались грабежом, прогнал и отнял у них все награбленное до последнего, затем разрушил мост и сбросил останки его в пенный Нарог. Обезопасив себя таким образом, он собрал в самом дальнем чертоге Нарготронда сокровища Фелагунда, улегся на эту груду и отдыхал.

Турин же в спешке шел по пустынным ныне землям меж Нарогом и Тейглином, а навстречу ему спешила Суровая Зима, ибо снег в этом году выпал прежде, чем кончилась осень, а весна была поздняя и холодная. И непрестанно слышал он в пути голос Финдуилас, звавшей его по имени, и страдал нестерпимо; но сердце его горело от лжи Глаурунга, и, видя мысленно орков, поджигающих дом Хурина или пытающих Морвен и Ниэнор, ни разу не свернул он с пути.

И вот, изможденный спешкой и долгой дорогой — ибо он прошел без отдыха более сорока лиг, — с первым льдом пришел Турин к водам Иврина, где некогда был исцелен. Но озеро замерзло, и не мог он больше испить из него.

По суровым северным снегам пришел он на перевалы, что вели в Дор–Ломин, и вновь увидел он край своего детства. Стал тот край пустынен и негостеприимен: и Морвен не было там. Опустел ее дом, разрушенный и продрогший, и ни одна живая душа не обитала поблизости. Потому Турин ушел оттуда и явился в дом смуглолицего Бродды, что взял в жены Аэрин, родственницу Хурина; и там от старого слуги узнал он, что Морвен давно уже нет в Дор–Ломине, ибо она и Ниэнор бежали, и никто, кроме Аэрин, не знает куда.

Тогда Турин прорвался в зал, где пировал Бродда, схватил его, обнажил меч и потребовал сказать, куда девалась Морвен; и Аэрин объявила ему, что она ушла в Дориат на поиски сына. «Ибо, — молвила она, — край тогда был свободен от лиха, благодаря Черному Мечу с юга, который ныне, говорят, пал». Прозрел тогда Турин, и рухнули последние узы заклятья Глаурунга; и от боли и гнева на ложь, которой он поверил, а также от ненависти к притеснителям Морвен черное бешенство овладело им, и убил он Бродду, а также других изменников, что гостили там. Затем он бежал, и за ним гнались, но те люди племени Хадора, что уцелели и знали тропы в дебрях, помогли ему, и с ними бежал он в метель и добрался до прибежища изгоев в южных горах Дор–Ломина. Так Турин вновь покинул свою родину и вернулся в долину Сириона. Горько было у него на сердце, ибо принес он в Дор–Ломин лишь большую беду для уцелевших своих соплеменников, и они были рады, что он ушел; утешало его лишь то, что доблесть Черного Меча проложила Морвен путь в Дориат. И сказал он себе так: «Не всем, стало быть, принесли зло мои деяния. А куда же еще я мог бы отправить своих родных, даже если бы явился ранее? Ибо Завеса Мелиан рухнет лишь вместе с последней надеждой. Нет, пусть все остается так как есть: ибо, где бы я ни появился, тень следует за мной неотлучно. Да охранит их Мелиан! Я же оставлю их в мире, пока еще не затененном».