Сильмариллион - Джон Толкин

Белег вернулся в Тысячу Пещер и, представ перед Тинголом и Мелиан, рассказал им обо всем, утаив только, как дурно обошлись с ним спутники Турина. И Тингол сказал со вздохом:

— Что же еще должен я сделать для Турина?

— Отпусти меня, повелитель, — промолвил Белег, — и я буду, как сумею, беречь и направлять его; и ни один человек не посмеет сказать, что слова эльфов ничего не стоят. Да и не хочу я, чтобы достойный стал ничтожеством в дебрях.

Тогда Тингол дозволил Белегу идти туда, куда он пожелает, и добавил:

— Белег Куталион! За многие свои свершения заслужил ты мою благодарность, и то, что ты разыскал моего приемного сына, — не последнее среди них. Мы расстаемся: проси же все, что захочешь, и я не откажу тебе!

— Тогда, — сказал Белег, — я прошу хороший меч, ибо орки сейчас приходят слишком большим числом и подбираются слишком близко, дабы можно было отбиться от них с одним луком, а мой нынешний меч не берет их доспехов.

— Бери, — ответил Тингол, — бери любой, кроме Аранрута, моего собственного меча.

Тогда Белег выбрал Англахель; и был то достойный меч, названный так потому, что выковали его из железа, упавшего с неба, подобно сверкающей звезде: он разрубал любое железо, добытое из земли. Был лишь один меч в Средиземье, что мог сравниться ним. О том мече в нашей истории нет ни слова, хотя был он выкован из того же металла и тем же мастером: а мастер тот был Эол Темный Эльф, взявший в жены Аредэль, сестру Тургона. Он отдал Англахель — против воли и нехотя — Тинголу как плату за дозволение жить в Нан–Эльмоте, но брат меча, Ангуйрел, остался у него и был позднее похищен сыном его Маэглином.

Но когда Тингол протянул Белегу рукоятью вперед Англахель, Мелиан взглянула на клинок и промолвила:

— В этом мече таится лихо. Черная душа его создателя все еще обитает в нем. Он не полюбит руку, которой будет служить, и недолго будет он при тебе.

— И все же, пока я смогу, я буду владеть им, — отвечал Белег.

— Иной дар дам я тебе, Куталион, — продолжала Мелиан, — дар, что поможет тебе в дебрях, а также тем, кого ты изберешь.

И королева подала ему лембас — дорожный хлеб эльфов, — обернутый в серебристые листья; узелки же нитей, которыми был обвязан сверток, были запечатаны ее печатью белого воска в виде цветка Тельпериона: ибо, согласно обычаям эльдаров, лишь королева могла хранить и давать лембас. Никаким иным даром не могла Мелиан выказать большее благоволение к Турину, ибо эльдары никогда прежде не дозволяли людям испробовать этого хлеба, да и после это случалось редко.

С этими дарами Белег ушел из Менегрота и вернулся на северные рубежи, где стояли его шатры и сражались его друзья. Орков оттеснили от Димбара, и Англахель каждый раз радовался, покидая ножны. Когда наступила зима и бои утихли, Белег неожиданно исчез, и никогда более он не вернулся к своим соратникам.

Когда Белег покинул разбойников и ушел в Дориат, Турин увел шайку из долины Сириона на запад, ибо надоела им жизнь в постоянной тревоге и в страхе перед погоней и хотелось им найти убежище понадежнее. Случилось так, что однажды под вечер они наткнулись на троих гномов, которые при виде их бросились наутек, но один из них отстал, его схватили и швырнули оземь, а кто–то из разбойников вскинул лук и пустил стрелу вдогонку остальным, растворившимся в сумерках. Гном, которого они схватили, прозывался Мим; он молил Турина сохранить ему жизнь и клялся взамен провести их в потайные пещеры, куда без его помощи никто не мог найти дорогу. Турин сжалился над Мимом и пощадил его.

— Где же твой дом? — спросил он.

Мим отвечал:

— Высоко над землей, на большой горе жилище Мима: Эмон–Руд называется эта гора с тех пор, как эльфы поменяли все имена.

Турин умолк и долго смотрел на гнома, и наконец молвил:

— Веди нас туда.

На следующий день они вышли вслед за Мимом к Эмон–Руд. Гора стояла на краю вересковых пустошей, что тянулись между долинами Сириона и Нарога; высоко над зарослями вереска возносила она главу, и крутая серая вершина ее была оголена, если не считать алых се́регопов, покрывающих камни. В то мгновение, когда Турин со спутниками подошли ближе, заходящее солнце пробилось сквозь тучи и осветило вершину—а серегоны были в полном цвету. И сказал один из них: «На вершине кровь».

Но Мим потайными тропами провел их вверх по обрывистым склонам Эмон–Руд; у входа в пещеру он поклонился Турину и молвил: «Войди же в Бар–эн–Да́нвед, Жилище–Выкуп, ибо так оно будет зваться отныне».

Другой гном, неся огонь, вышел навстречу ему, они обменялись какими–то словами и быстро скрылись во тьме пещеры; Турин же пошел следом и добрался до дальнего покоя, освещенного тусклыми светильниками. Там он увидел Мима, стоящего на коленях перед каменной лежанкой у стены: Мим рвал на себе бороду и причитал, беспрестанно выкрикивая одно и то же имя, а на лежанке вытянулся третий гном. Войдя, Турин встал рядом с Мимом и предложил ему свою помощь. Мим взглянул на него и ответил:

— Ты ничем не можешь помочь. Это сын мой. Кхим, смертельно раненный стрелой. Он умер на закате. Так сказал мне сын мой Ибун.

Тут родилась в сердце Турина жалость.

— Увы! — воскликнул он. — Я, как сумею, расплачусь за эту стрелу. Отныне дом этот и впрямь будет называться Бар–эн–Данвед, и если когда–нибудь мне случится разбогатеть, я в знак скорби заплачу за твоего сына виру золотом, хоть оно и не развеселит больше твоего сердца.

Мим поднялся и долго смотрел на Турина.

— Я слышу тебя, — проговорил он. — Ты говоришь словно гномий владыка стародавних пор, и это изумляет меня. Теперь сердце мое спокойно, хоть и не весело; и ты можешь жить здесь, если захочешь, ибо я плачу свой выкуп.

Так Турин стал жить в потаенном жилище Мима на Эмон–Руд; часто бродил он по траве перед входом в пещеру и смотрел на восток, на запад и на север. На севере видел он лес Бретил, обвивающий зеленью Эмон–Обел: и туда неизменно устремлялся его взор, хоть он и не знал почему, ибо душа его тянулась скорее к северо–западу, где во многих лигах отсюда, казалось ему, различал он Теневой Хребет, родные его горы. Вечерами же смотрел он на запад, где красное солнце опускалось в туман над дальними берегами и утонула в тенях долина Нарога.

В то время Турин много разговаривал с Мимом и, сидя наедине с ним, слушал его мудрые речи и рассказы о его жизни. Мим вел род от тех гномов, что в давние дни были изгнаны из гномьих городов на востоке, задолго до возвращения Моргота забрели они в Белерианд. Они стали меньше ростом и утеряли многое из кузнечного мастерства, и, привыкнув жить украдкой, ходили согнувшись и крадучись. До того как на запад пришли через горы гномы Ногрода и Белегоста, эльфы Белерианда не знали, что это за существа, и охотились за ними, но потом оставили в покое, прозвав Ноэгшп Нибии, что в наречии синдаров означает Малые Гномы, то есть карлики. Карлики никого не любили, кроме себя, и если они боялись и ненавидели орков, то эльдаров ненавидели не меньше, в особенности Изгоев: ибо нолдоры, говорили они, украли их земли и жилища. Задолго до того, как прибыл из–за Моря король Финрод Фелагунд, они нашли пещеры Нарготронда и начали рыть там ходы; да и под вершиной Эмон–Руд, Лысой Горы, неспешные руки карликов все долгие прожитые там годы пробивали и углубляли пещеры, не тревожимые Сумеречными Эльфами лесов. Но в конце концов они выродились, и в Средиземье вымерли все, кроме Мима и его двоих сыновей, а Мим был стар даже по гномьему счету, стар и забыт. В его чертогах праздны были кузни и ржавели секиры, а память о карликах сохранилась лишь в древнейших преданиях Дориата и Нарготронда.