Наши за границей - Николай Лейкин

Говорилъ онъ безъ умолку, вертѣлся и то и дѣло приподнималъ шляпу.

— Глаша! Что онъ бормочетъ? — спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Да это-жъ его разберетъ, — отвѣчала та. — Кажется, гостинницу предлагаетъ.

Еврейчикъ, заслыша русскую рѣчь и видя, что его не понимаютъ, заговорилъ на ломаномъ французскомъ языкѣ.

— Прочти хоть что на карточкѣ-то стоитъ. Можетъ быть, адресъ и понадобится, — продолжалъ Николай Ивановичъ, принимая отъ еврея карточку и передавая ее женѣ.

— Ну, его… Не желаю я съ жидами возиться.

Еврейчикъ, видя, что и французская его рѣчь остается безъ отвѣта, заговорилъ по-польски.

— Да мы русскіе, русскіе. — отвѣчала наконецъ Глафира Семеновна, улыбаясь. — Руссенъ виръ и ничего намъ не надо.

— Ach hochachtungswolle, Madame! — вздохнулъ еврейчикъ. — Какъ жалко, что я не говорю по-русски! Я говорю по-нѣмецки, по-французски, по-польски, по-венгерски, по-чешски, по-хорватски, по-сербски, но русскаго языка я, въ несчастію, не знаю. Доставьте случай услужить вамъ гостинницей и я представлю вамъ поляка, говорящаго по-русски, — бормоталъ онъ по-нѣмецки.

— Нихтъ, нихтъ… Ничего намъ не требуется, — отмахнулся отъ него Николай Ивановичъ.

Поѣздъ остановился, появился носильщикъ въ сѣрой курткѣ, которому супруги поручили свои подушки и саквояжи, и съ нимъ вмѣстѣ вышли изъ вагона, но еврейчикъ не отставалъ. Онъ уже прыгалъ около носильщика и бормоталъ что-то ему.

— Экипажъ прикажете? — спросилъ супруговъ носильщикъ.

— Я, я, экипажъ, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Виръ имъ готель.

У подъѣзда вокзала носильщикъ поманилъ извозчика. Еврейчикъ продолжалъ тереться и около извозчика, даже подсаживалъ супруговъ въ экипажъ.

— Да не надо намъ, ничего не надо, — отпихнулъ его Николай Ивановичъ.

За толчекъ еврейчикъ низко поклонился и заговорилъ что-то извозчику по-нѣмецки.

— Имъ готель, гутъ готель, — сказала Глафира Семеновна извозчику, и тотъ погналъ лошадь, — пробормотавъ что-то по-нѣмецки.

— Въ какую-же гостинницу мы ѣдемъ? — задалъ женѣ вопросъ Николай Ивановичъ.

— Да въ какую извозчикъ привезетъ. Вѣдь намъ все равно. Только-бъ не въ жидовскую.

Сначала ѣхали по плохо освѣщеннымъ улицамъ, но наконецъ въѣхали въ улицы, залитыя газомъ. Извозчикъ сдѣлалъ нѣсколько поворотовъ и остановился передъ подъѣздомъ гостинницы, освѣщенной двумя электрическими фонарями. Изъ подъѣзда выскочили швейцаръ въ шапкѣ съ позументомъ, мальчишка въ красной кэпи и сѣрой курткѣ и принялись высаживать супруговъ изъ экипажа.

— Циммеръ… Циммеръ фюръ цвей… Съ цвей кровати, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Прошу, панъ. Дрей гульденъ… — отвѣчалъ швейцаръ.

Николай Ивановичъ полѣзъ въ карманъ и хотѣлъ разсчитываться съ извозчикомъ, но передъ нимъ какъ изъ земли выросъ тотъ самый еврейчикъ, который къ нимъ приставалъ въ вагонѣ и на станціи, и съ учтивымъ поклономъ отстранилъ его руку.

— Ist nicht nothig zu zahlen… Ist schon bezahlt… Nach her werden Sie zahlen. Il ne faut pas payer… C'est paye déjà,- затрещалъ онъ… — затрещалъ онъ.

— Ужъ сюда поспѣлъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ при видѣ еврейива. — Вамъ чего? — крикнулъ онъ на него. — Глаша! чего онъ хочетъ?

— Говоритъ, что не надо платить извозчику. Должно быть, ужъ здѣсь обычай такой.

Еврейчикъ, между тѣмъ, махнулъ извозчику, и тотъ отъѣхалъ отъ подъѣзда. Николай Ивановичъ недоумѣвалъ.

— Да при чемъ-же тутъ еврюга-то этотъ? Ежели этотъ еврюга здѣшній, то я не желаю останавливаться въ жидовской гостинницѣ,- сказалъ онъ женѣ.

— Да ужъ или, или въ подъѣздъ-то. Гдѣ-же теперь другую гостинницу искать.

— Опуталъ-таки еврюга, опуталъ! Привезъ куда хотѣлъ, — хлопнулъ себя по бедрамъ Николай Ивановичъ и пошелъ въ подъѣздъ.

Гостинница была роскошная, съ великолѣпной лѣстницей. Супруговъ встрѣтилъ на лѣстницѣ цѣлый сонмъ прислуги: тутъ были и кельнеры во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ, и горничныя дѣвушки въ форменныхъ коричневыхъ платьяхъ и бѣлыхъ чепцахъ и передникахъ, мальчики въ сѣрыхъ курткахъ съ зеленой оторочкой. Все это кланялось и повело супруговъ въ корридоръ показывать комнаты. Супруги выбрали большую комнату въ четыре гульдена и остались въ ней. Двѣ горничныя бросились снимать съ Глафиры Семеновны ватерпруфъ, два кельнера стаскивали съ Николая Ивановича пальто… Третій кельнеръ стоялъ въ почтительной позѣ и ждалъ приказанія.

— Я думаю, Глаша, прежде всего чайку и закусить, — началъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ женѣ, и, получивъ утвердительный отвѣтъ, хотѣлъ отдать приказъ кельнеру, но тотъ уже, почтительно поклонившись, пятился къ двери и бормоталъ:

— Ich verstehe, mein Herr… Gleich werden Sie kriegen…

— Понимаютъ по-русски-то, но только не говорятъ, — замѣтила Глафира Семеновна, когда кельнеръ исчезъ за дверью.

LXXXVII

Такъ какъ супруги положили остаться въ Вѣнѣ всего однѣ сутки, то умывшись, напившись чаю и закусивъ, они тотчасъ-же отправились осматривать городъ. На этотъ разъ они уже были осторожны, и дабы не разыскивать свою гостинницу на обратномъ пути, какъ они разыскивали въ Парижѣ, запаслись адресомъ гостинницы у швейцара. Когда они брали карточку и адресъ у швейцара, вдругъ передъ ними завертѣлся знакомый уже имъ тоненькій еврейчикъ. Снимая шляпу и раскланиваясь, онъ спрашивалъ, не нуженъ-ли супругамъ экипажъ. Дабы супруги могли его понять, онъ одну и ту-же фразу произносилъ по-французски, по-нѣмецки и по-польски.

— Вотъ навязывается-то! — сказала Глафира Семеновна. — Не надо. Ничего не надо! Нихтсъ Геензи прочь. Мы идемъ гуляхъ, шпациренъ.

И супруги отправились пѣшкомъ. Вскорѣ они вышли на большую улицу, блистательно освѣщенную газомъ. Направо и налѣво сплошь были магазины съ великолѣпными выставками товаровъ и съ обозначеніемъ цѣнъ. Такого сильнаго движенія въ экипажахъ, какъ въ Парижѣ и Берлинѣ, на улицѣ не было, но за то на тротуарахъ была толпа отъ пѣшеходовъ и эта толпа изобиловала евреями всѣхъ мастей и степеней полировки. Прежде всего, что поразило супруговъ, это масса накрашенныхъ женщинъ извѣстнаго сорта, пестро расфранченныхъ, въ высокихъ шляпахъ съ широкими полями, ухорски надѣтыхъ на бокъ и непремѣнно съ громаднымъ бѣлымъ страусовымъ перомъ, развѣвающимся на этихъ шляпкахъ. Женщины дымили папиросками и бросали вызывающіе взгляды на мужчинъ.

— Въ Парижѣ и Берлинѣ такихъ бабьихъ стадъ на улицахъ вѣдь мы не видѣли, — замѣтилъ женѣ Николай Ивановичъ. — Это ужасъ сколько ихъ! И всѣ съ бѣлыми перьями. Форма здѣсь такая, что-ли?

— A ты считай, считай сколько. Для женатаго человѣка это занятіе будетъ самое подходящее, — раздраженно отвѣчала Глафира Семеновна. — Тьфу, противныя! — плюнула она и вдругъ замѣтила еврейчика изъ гостинницы: онъ то забѣгалъ впередъ супруговъ, то равнялся съ ними и шелъ рядомъ. — Смотри, смотри, жидъ опять ужъ около насъ. Вотъ неотвязчивый-то! — указала она мужу.

Они проходили мимо колоссальнаго потемнѣвшаго храма и остановились взглянуть на барельефы. Еврейчикъ подскочилъ къ нимъ и произнесъ, указывая на храмъ:

— Die berühmte Stephanskirche.

Глафира Семеновна улыбнулась на еврейчика и перевела мужу.

— Церковь св. Стефана, онъ говоритъ.

Далѣе Глафира Семеновна стала останавливаться около оконъ магазиновъ. Въ окнахъ было свѣтло такъ, что больно было смотрѣть, до мельчайшихъ деталей виднѣлась вся внутренность магазиновъ и въ нихъ опять-таки носатые и губастые евреи, хоть и одѣтые по послѣдней модѣ.

— Приказчики-то также все изъ іерусалимскихъ. Какъ-же намъ сказано, что Вѣна славянскій городъ. Вотъ тебѣ и славянскій! — замѣтила она мужу.

Жиденькій еврейчикъ не отставалъ отъ супруговъ и при каждой ихъ остановкѣ около оконъ магазиновъ вертѣлся тутъ-же. Глафиру Семеновну поразили своей дешевизной шелковые чулки и перчатки, лежавшіе въ окнѣ на выставкѣ.

— Надо купить. Это ужасно дешево. Въ Петербургѣ чуть не втрое дороже, — произнесла она, лишь только хотѣла взяться за ручку двери магазина, какъ еврейчикъ уже ринулся впередъ и, распахнувъ эту дверь, придерживалъ ее рукой, пропуская супруговъ.

— Дизесъ… Ихъ вейсъ нихтъ ви оуфъ дейчъ, — указала Глафира Семеновна приказчику на чулки.

— Strümpfe… Damenstrümpfe… — отдалъ еврейчикъ приказъ приказчику.

— Фу ты, пропасть! И чего этотъ жидюга трется около насъ! — поморщилась Глафира Семеновна.

— Да это непремѣнно коммиссіонеръ, факторъ. Теперь я ужъ вижу, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Чулки и перчатки были куплены и деньги за нихъ заплачены. Продавалъ курчавый еврей съ фальшивыми брилліантовыми запонками въ сорочкѣ. Еврейчикъ-коммиссіонеръ все время перекидывался съ нимъ непонятными для супруговъ словами, и когда тѣ стали уходить, сунулъ приказчику свою карточку.

Супруги шли дальше, и еврейчикъ около нихъ.

— Вотъ надоѣлъ-то! Брысь, окаянный! — крикнулъ на него Николай Ивановичъ и даже махнулъ зонтикомъ.