Уснут не все - Адам Нэвилл

Сгорбившись, я поплелся обратно к нашему жилью. Я опустил голову, чтобы не видеть каменные фигуры и не глазеть инстинктивно на море Я чувствовал, что оно хотело вызвать у меня потрясение, граничащее с ужасом.

На меня вновь нахлынула обида из-за того, что я заплатил за наш ланч. В этих мыслях не было ничего необычного; тратя на Тоби то малое, что у меня было, я неизбежно приходил к внутреннему дискурсу о несправедливом распределении наших ограниченных ресурсов. Но учитывая то, что недавно рассказал мне Тоби, что его отец руководит крупным предприятием и что его родители купили своему сыну большую квартиру в Лондоне, в Южном Кенсингтоне, где он будет жить, работая на кремационную империю отца, разве мне было нецелесообразно поднять вопрос о половине стоимости нашего ланча?

От этих рассуждений я в итоге начал задыхаться и хлопать по каменным стенам, мимо которых я возвращался в гостевой дом. Я даже остановился и воскликнул: «Господи Иисусе!» в черное, совершенно безликое небо. На меня нахлынули конкретные воспоминания и его фразы о наших отношениях. Единственным результатом таких размышлений стало шокирующее ощущение предательства.

За те двадцать три года, что я знал Тоби, он всегда изображал из себя бедняка. Я вспомнил, как он постоянно жил в моих унылых квартирах и комнатах, не платя при этом за аренду. Всегда утверждал, что у него нет домашнего адреса. Он вполне преуспел в своем нематериалистическом образе жизни, ночуя на диванах и на полу у «друзей». А иногда даже в палатке на безлюдных пляжах или парках. И я восхищался им. Даже рассказывал о его подвигах всем желающим в длинных очередях за пособием. Что привлекало меня в Тоби в первую очередь, так это его спокойствие, уверенность, непоколебимость, презрение к деньгам. И теперь я знал, как поддерживалось такое поведение.

В те дни, когда я еще мог найти работу, сколько вакансий я потерял из-за его настойчивого требования бросить все и отправиться с ним в новое путешествие? Путешествия, которые неизбежно финансировались мною. И в то время, когда для людей образованных, но не очень опытных была хоть какая-то работа, как часто я отказывался от предложений, ссылаясь на мнимую болезнь, поскольку в моей жизни появлялся Тоби и объявлял о каком-нибудь новом приключении? А как насчет его странного и необъяснимого золотистого загара, который не получить под британским солнцем? Он появлялся в результате отдыха, который, как он утверждал, устраивали богатые друзья, либо просто «друзья друзей». Он вполне мог загорать на палубах яхт своих «друзей», пока я в благотворительной аптеке выдавал коробки с сухим молоком матерям-одиночкам, которые кричали «вон то мое, да?» и тыкали пальцами с длинными ногтями в штабеля коробок за моей спиной, ожидающих выдачи.

Тоби ни разу не пригласил меня в дом своих родителей. Я имею в виду дом в Саффолке, а не в Испании. На самом деле Тоби всегда отзывался о своих родителях как о тиранах и агрессорах и утверждал, что никак не контактирует с ними. За все те годы, что я знал его, он практически прикидывался сиротой, чтобы вызвать у меня сочувствие. И это была ложь. Все было ложью. Он был лжецом. Фальшивый насквозь, при этом утверждавший, что, живя в безденежье, посвятил себя поискам чего-то по-настоящему странного. Он был иждивенцем, и двадцать три года жил за мой счет.

Лжец. Лжец. Лжец.

Добежав до воды, я упал на холодный мокрый песок и впился в него руками. Я содрогался от ярости настолько мощной, что стал чернее жуткого моря.

А еще он женился. Женился. Как такое вообще возможно? В нашей жизни не было женщин.

* * *

Я вошел в нашу комнату уже немного успокоившись, но все еще был настроен на конфликт. Я заберу что-нибудь из имущества Тоби. Я решил это, пока рыдал на пляжных камнях, за тысячу лет стертых волнами в пыль. Будет правильно, если Тоби начнет теперь обеспечивать меня. Вернет долг, так сказать. Еще я испытывал триумф из-за того, что поел, пока он спал. Но Тоби просто сказал: «Я не голоден», когда я спросил его «Что собираешься делать с едой?» Так что моя маленькая победа рухнула.

Я обнаружил его сидящим на кровати и курящим косяк, запах которого учуял еще на первом этаже. Он нашел у меня в рюкзаке пакетик, где было травки на два косяка, которыми мы должны были насладиться во время нашего визита в Нормандию. Пакетик был пуст. Всю травку он завернул в один косяк, для себя. Его красные глаза были полузакрыты.

– Я хочу посмотреть артиллерийские батареи в Лонг-сюр-Мер.

– Что? Сейчас?

Он кивнул.

– Это единственные орудия, оставшиеся от «Атлантического вала» нацистов.

Я не хотел, чтобы какая-то нетрезвая ночная экскурсия отвлекла нас от того, что нам необходимо было обсудить.

– Но там кромешная тьма.

– И что? – произнес он с такой иронией в голосе, что я заморгал и сглотнул.

Он посмотрел на кончик косяка, от которого уже остался один окурок.

– А еще там есть укрепленный наблюдательный пункт. Из взрывоустойчивого бетона. Из тех орудий они могли поражать цели на расстоянии двадцати километров.

Почему он раньше об этом не упоминал? Это было очень характерно для его эгоистичной натуры. Планировать посещение чего-либо, но не делиться со мной своими планами заблаговременно.

– Там все разрушено или заперто, – сказал я. Но предполагать что-либо было бессмысленно, поскольку эти самые факты лишь усилили бы желание Тоби увидеть артиллерийские батареи.

Он посмотрел на меня и нахмурился.

– Разве не в этом был весь смысл путешествия?

От гнева у меня перехватило дыхание, в ушах зашумело.

– И тот факт, что там кромешная тьма, – сказал он, – делает все еще более стоящим. И я сейчас в хлам, поэтому хочу побывать там, пока не протрезвел.

Зубы у него были коричневыми и блестящими, так что, похоже, он еще и прикладывался к бутылке, которую носил в куртке. Значит, мне придется осматривать все на трезвую голову? Похоже, что так, раз он употребил все наркотики.

Он поднялся с кровати.

– Идешь? – спросил он с таким усталым равнодушием, будто ему было действительно все равно, пойду ли я с ним.

– Боже, как же все изменилось.

– Что? Что ты сказал?

Я сглотнул. Сложно было собраться с мыслями, потому что я был очень зол, расстроен и чувствовал себя отвергнутым. Я боялся, что если раскрою рот, то расплачусь.

Он пожал плечами и