Судебный дознаватель фараона - Анна Трефц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он решил, что непременно сегодня же зайдет в лучшую ювелирную лавку и приобретет для нее что-то совершенно необыкновенное. Или может быть стоит отыскать в лавке папирусов старинное стихотворение, красиво написанное, с изумительными картинками, которое можно повесить на стену. Тут он припомнил как выглядит комната Неферет в доме ее отца и пришел к выводу, что любая чужеродная картинка на стене, разрисованной ее рукой, будет смотреться неряшливой холщовой заплаткой на парадном одеянии из тонкого льна.
— Эй, парень, ты на работе, а не на свидании!
Он вздрогнул и, сдвинув брови, глянул вниз, на карлика, который отпустил замечание тихо, почти шепотом, но при этом совершенно неуважительно шлепнул его пониже спины. Ну, до чего же возмутительный тип!
Но Неферет, к его облегчению, не заметила конфуза. Она вообще ни на кого не обращала внимания. Получив свободу, она принялась упаковывать кисти и краски. Еще и сыпала вопросами.
— Здоров ли отец? Все ли порядке дома? Не заболели ли ее младшие братишки? Не наказали ли за недосмотр ее служанку? Ведь на ни в чем не виновата! В самом деле, ни в чем!
Неожиданно она замерла, словно вспомнив о чем-то важном, растерялась.
— Какой сейчас день?
Атон! — мысленно простонал Гормери и сурово глянул на Мерире, который съежился еще больше. Так ему и надо прыщу! Держать девушку в комнате, не пускать даже в сад погулять. Так, что она потеряла счет дням! Может зря он решил выполнить данное ему обещание о прощении. За такое злодеяние следует наказать, да публично. Чтобы другим неповадно было. Старый чиновник тут же уловил его настроение, принялся кланяться и подобострастно лепетать:
— Прости меня госпожа Неферет, я сознаю свою вину. В моем доме совершили с тобой непростительное злодейство. Но я искуплю свою вину. Я отпишу тебе лучшее из своих загородных поместий в вечное пользование. Немедленно прикажу отправить заявление в кебнет города.
— Справедливое решение, — одобрил Анхатон и, ухмыльнувшись, добавил, — Скажите какое, и я пошлю своих людей проинспектировать ценность подарка. А то мало ли, может последние лет пять поместье это и не лучшее вовсе.
— Как можно! — горячо возразил Мерире, из чего все тут же поняли, что старый прощелыга надеялся подарить девице не самое доходное из своих хозяйств.
— А еще я заберу кисти и краски, — тихо, но уверенно заявила Неферет. И Гормери тут же понял, что поместье для нее имеет куда меньшее значение, чем эти несомненно дорогие, но все же не настолько ценные предметы, — Я знаю, они не мои. Рамосе купил их по моему требованию. Но за время, проведенное в заточении, они стали моими единственными друзьями. И теперь я обязана взять их с собой на свободу. Мы с ними уже единое целое. Они умрут без меня.
На глазах у мужчин выступили слезы умиления. Девушку выпустили из заточения, а она спасает кисти и краски.
Гормери сглотнул ком в горле. Разве эта красавица может быть совершеннее самого совершенства? Как объяснить чувство, которое наполнило его сердце? Восхищение? Любовь? Да, и еще благодарность. Благодарность великому богу Атону за то, что свел его с Неферет.
Глава 23
Гормери вышел из дома ювелира, ставшего на удивление живым и гостеприимным уже под навесом темного неба, в котором мерцали души ах-ах — миллионов людей живших когда-то на земле, а теперь плавающих в океане вечности. Он улыбнулся им всем расслабленно и пьяно, хотя за весь день не выпил ни глотка вина.
С тех пор как он потребовал у Мерире запрячь колесницу и вывез на ней Неферет из поместья, которое стало ее темницей на долгие три декады, время для него растянулось в сладкий сироп. Густой и очень вкусный. Девушка всегда была рядом. Она постоянно касалась его: тонким пальчиком, острым локотком, взглядом, улыбкой, легким смехом, вопросом. И всякий раз в его груди разгорался очаг такой силы, что дышать становилось больно. От его взгляда щеки ее моментально розовели, а губы и без того пухлые словно спелые ягоды наливались соком. Хотелось попробовать их на вкус до боли под языком. У него даже слюна выделялась.
Они сразу нашли общий язык. Словно были знакомы с детства. Почему-то он точно знал, что она любит стихи древнего поэта Ипувера, а еще современную любовную лирику. И ее любимый цвет зеленый, а запах — жасмин. Она пахла волнительно и пьяняще. И говорила, как пела. Даже если произносила простые фразы. А уж как смеялась. Абиссинский соловей позавидовал бы этим переливам.
Хепу их прибытие застало врасплох. Он шел куда-то, понуро опустив плечи, уже привычно согнувшись к земле, как родитель, потерявший любимого ребенка, но увидев подлетевшую к воротам поместья колесницу, в которой стояла его дочь живая и невредимая, он замер, словно разглядел призрака. И долго не мог поверить глазам. Даже когда Гормери, бросив поводья расторопному охраннику, спрыгнул на землю и помог спуститься Неферет. Но едва дочь, ласково улыбаясь, пошла ему навстречу, ювелир хлопнул глазами, втянул носом воздух и застонал. Из глаз его полились слезы, а тело затряслось в рыданиях. Девушка обняла отца и долго успокаивала, нашептывая что-то нежное, и поглаживая по спине.
А спустя час этот хмурый, замкнутый тип превратился в радушного хозяина. Непонятно откуда появились и угощения, и музыканты, и гости. Праздник возвращения дочери зашумел на весь район. Со всех сторон к дому Хепу стекались люди: соседи, знакомые, родственники, друзья, просто прохожие. И всем тут были рады. Молодая жена ювелира встречала каждого ласковой улыбкой, пожеланием здоровья и благополучия. И обязательно одаривала маленьким мешочком со сладостями.
— Наша доченька вернулась! — говорила она с такой теплотой в голосе, что в искренности ее любви было трудно усомниться.
Сама же Неферет держалась подле своего спасителя. И Гормери пьянило ее желание не отходить от него ни на шаг. Словно, она уверилась, что защитить ее от жестокости этого мира способен только он. Разумеется, и сам Хепу, и вся его семья, включая даже очень дальних родственников из пригорода, горячо
