Капитан Филибер - Андрей Валентинов

…Усишки, правда, у бывшего подхорунжего явно подгуляли. Не Буденный, даже не Мамонтов.

— Гарнизон, считай, с тысячу, но бойцы так себе. Красная гвардия и моряки. Не шахтеры.

— А то! Шахтеры — это тебе не мореманы-кокаинщики, — не без гордости соглашаюсь я, всматриваясь в залитую серебристым светом ночь. Красиво! Почти Куинджи — если бронепоезд вычесть.

Мы его и вычтем. Накопали бойцы-красноармейцы вокруг станции окопов, а дальше нос не суют. А зря! Это на карте «железка» одна-единственная, кубыть сосна в степи. За годы войны начали расти от дороги-дерева ветки и веточки: на запад, к близким угольным шахтам, на восток, к рыбным промыслам на Сале. Один из таких отростков совсем рядом, прямо за нашей спиной. Рельсы дотянуть — полдня работы. А там… «Сюзанна ждет!» Мы — мирные люди, но наш бронепоезд…

— Ты, Филибер, не слишком хвастайся. Тоже мне, шахтерский батька!

Ушастый перекатывается ближе, ложится рядом, упирается плечом. Смеется.

— Я с господами углекопами три месяца самогон пил — когда в Макеевских копях комендантствовал. Отличный, тебе скажу, народ. А уж мадемуазели!..

— «Прощай, Маруся-ламповая», — вновь соглашаюсь я. Было, было! То ли ушастый отбил чернявую у забойщика-пролетария, то ли совсем наоборот…

— Алика! — Чернецов шепчет в самое ухо, оглядывается. — Алика ее зовут. Только ты, Филибер, никому!.. Понял?

Я тоже оглядываюсь. Уж не подслушивает ли сам «красный президент» Брундуляк?

— Она татарка, мусульманка… И большевичка к тому же. Представляешь? Меня в Новочеркасск отзывают, а она за револьвер. Нет, не в меня — в себя. Слава богу, успел, руку перехватил. Теперь письма пишет, приехать обещает. Нет, я не против, но…

Надо бы посочувствовать. Или хотя бы промолчать. Татарка, большевичка… Письма пишет — а по какой почте присылает? «Partisan`s Mail Express»? А если таки присылает… Влип, Иван Царевич!

— У меня, Василий, поп знакомый есть — отец Серафим. Могу под конвоем доставить. И окрестит, и… Или в ислам перейдешь? Ножницы подарить?

— Иди ты!

Не пойду. Это ему за «земгусара». Будет знать!

— Все ясно, Василий. Как на ринге — удар обманный, удар смертельный. Я первый, ты — второй. Ты — здесь, я…

— Какой ты бодрый, Филибер! Смотреть противно. Значит так. Отряд я тебе выделил, народ надежный — местные, наши. «Казара»! Сами разберутся в лучшем виде, твоя забота — начальство изображать. И все! Под пули не лезь, не вздумай. На хрена мне Новочеркасск, если тебя ухлопают? Это ты понял, земгусар?

— …А вы, ваше высоблагородие Микола Федорыч, не сумлевайтесь и не волнуйтесь здря. Вам еще с Василием Михалычем Новочеркасск от нелюдей краснопузых, в жилу их язви, выручать, на Москву Кременную идти. Наша она, Раздорская-станица, с дедов-прадедов наша. Мы ее и свободить будем, иначе не простится — ни на земле, ни на Небе, Господи спаси и помилуй! Наша забота, кровная, уж вы не обижайтесь. Так что в сторонке держитесь и юнкарям своим закажите. Ох, Микола Федорыч, что ироды эти с народом сотворили, подумать страшно. Волком выть охота, я вам скажу. От мы их и будем скубать, кубыть волки кутят! Считай, на татар идем, на Мамая-беса… И еще просьба есть — от всего обчества. Наденьте погоны, потому как сейчас самая лютость начнется, не обознаться бы по горячке. И станишникам любо будет, когда на майдан сам полковник Хвилибер пожалует — при погонах да при шашке, как годится. Так у вас и шашки нет? Ну, Микола Федорыч, разве можно так? Вроде и полковник, а дитё дитём!..

— Мудак, ой, мудак!

Присел поближе, коснулся рукой залитого кровью лба, поднес пальцы к глазам. Почему-то захотелось надеть очки — родные, с крутым «плюсом». Отвык за эти месяцы, не вспоминал даже, а тут…

— Какой же ты мудак, Принц!

Сотник Войска Донского фон Приц жабой лежал на траве. Окровавленной жабой. Жабой, нагло нарушившей приказ прямого и непосредственного начальника. Очки в золотой оправе валялись рядом в комплекте с памятной «мосинкой» без штыка. Мне не подойдут — «минус».

Лоб был теплый. Только это еще сдерживало.

— Он жив, Филибер, — подпоручик Кленович Ольга Станиславовна наклонилась, осторожно коснулась щеки. — Касательное в голову, сейчас перевяжу.

— Не надо, — вздохнул я. — Все равно расстреляю. Из гаубицы! Какого ху…

Холодная от пота ладонь легла на мои губы. Да, ругаться не стоит. Раньше надо было думать, когда этот «му» полез в цепь с джентельменским набором «окуляры-„мосинска“». Но что я мог сделать, если правой рукой приходилось держать за пояс госпожу подпоручика, а левой придерживать ее же за портупею? Тоже собралась погеройствовать, кавалерист-девица, даже лошадь успела подобрать! Ну что за, мать ее дери, страна, посылающая в бой чахоточных девушек и очкатых пацанов!

Стон, что-то темное стекает вниз по подбородку незадачливого Аллена Даллеса. Красное… Заставляю себя смотреть, не отворачиваться. Мой парень — мой грех. Не уследил…

Сам я тоже хорош — отсиделся в тылу, пока цепи шли в рост на красные пулеметы. Дело даже в не приказе Чернецова — просто не пустили. Хмурые небритые усачи взяли за плечи, повалили на траву. «Здеся и будь, твое высокоблагородие!» И караул приставили. Хорошо, успел схватить Сашу, усадить рядом.

Это была их война. «Казара» шла домой, в расстрелянную большевиками станицу Раздорскую. Шла спасать — и мстить. Здесь тоже была крепость, окопы и блиндажи, «кольты» и «максимы». Но красный Мамай напрасно надеялся на проволоку и свинец. «Казара» возвращалась домой, в этой земле лежали отцы и деды, это небо обнимало их всех, живых и мертвых. Пока редкая цепь упрямо шла под пулеметный расстрел, конные сотни заходили неприметной балкой с тыла. Мой Принц упал как раз в тот миг, когда воющие от ненависти всадники обрушились на забывших о прикладной географии «краснюков».

«В кро-о-о-о-ови-и-и-и-ину-у-у-у-у ма-а-а-а-а-а-ать! А-а-а-а-а-а-а-а!!! У-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!!» Какое там, к чертям собачьим, «ура!»

…И свинцовые кони на кевларовых пастбищах.

— Будем надеяться, — Саша поправила повязку, провела мокрой от спирта ватой по засохшей крови. — Не ругай мальчика, Филибер. Неужели ты поступил бы иначе?

— Поступил бы! — огрызнулся. — Потому что приказ. Потому что… Удавлю мудака!

Бледные веки дрогнули. Шевельнулись губы.

— Николай… Федорович… Мудак фон Приц… к удавлению… готов. А погоны вам… к лицу.

— …Гавриил Ткачев, комиссар, Павел Агафонов, Александр Бубнов, Иван Авилов, Калинин, имени не назвавший, Питер Грюнвальд, Кирилл Попенченко, Федор Абакумский, Петр Абакумский, Константин Кирста…

— Копайте, сволочи, копайте! Для себя роете! Шибче, шибче! Ать-два, ать-два! Что, краснюки, продались жидам, избыли Расею? Землицы нашей донской захотели? Будет вам земля, будет! Копайте, бляди красные!

— Их закопают живыми, Саша. Живыми, понимаешь? Живыми! Это… Это не война!

— …Павел Лозняков, Иван Болдырев, китаец, имени не назвавший, Георгий Карпушин, Тимофей Колычев, станицы Мигулинский, иуда, Иларион Челобитчиков, Иван Летушенко, Петр Свинцов, Симеон, фамилии не назвавший, жид, Евдоким Бабакин, Ганс Штольц, Елена, фамилии не назвавшая, палач и убийца…

— Спасибо еще скажите, что целыми отпускаем, что шкуры не посдирали, кишки не выпотрошили. И что родичам вами же умученых не отдали! Копайте, суки, копайте — пока добрые мы, пока закон блюдем. Вот он приговор, выборные подписали, честь по чести, не разбойники мы, не беззаконники, мы приговор вам на могилу положим и колом осиновым проткнем, чтобы не встали, упыри. Ройте, гады, кубыть до Пекла дороетесь, там вам всем и место!

— Ты ничего не сделаешь Филибер! Сегодня вечером они будут раскапывать братские могилы. И завтра будут. А тех, кого запрещали хоронить, ты уже видел. Ты прав, это не война, это — Ад. Мы должны выдержать в Аду, мой Филибер, должны смотреть, не отворачиваясь, даже когда нас тоже бросят в яму и начнут забрасывать землей. Я останусь рядом с тобой, мой Филибер — пока меня не убили, и пока хочешь ты. Я уже говорила это — и снова повторю. Нам с тобой не нужен священник, здесь Бога нет, Он ушел, Он отвернулся. А мы с тобой будем вместе в Аду, будем рядом, и ты станешь держать меня за руку, покуда смерть не разлучит нас… Аллах акбар, мой Филибер!

— Исаак Школьный, жид и комиссар, Поликарп Гуров, Евгений Гуров, Александр Гуров, Петр Алаев, Николай Шеин, Иван Зотов, станицы Клецкой, тоже иуда, двое имен не назвавшие, Семен Гринченко, палач, Никифор Фроловский, еще один китаец, Иван Корешков, Михаил Пикалов…

— Копайте, сволочи! Ройте!..

…А Мир смеялся, хохотал мертвый солдатик в грохочущем железном тамбуре, скалил острые зубы, тыкал бурым от табака пальцем:

— Понял? Понял? Понял?

Души-песчинки вибрировали, эфир густел, превращаясь в вязкое холодное болото, покрываясь черной накипью. Мир менялся на глазах, на этот раз по собственной воле, без подсказки, без насилия. Миру было хорошо, приятно, Мир стал свободен в своей страшной метаморфозе, а мертвый солдатик уже протягивал окоченелую, прямую как доска руку, пытаясь дотянуться до горла убийцы: