Теплая птица - Василий Гавриленко

— Я — прекрасно.

Вика откинула со лба светлую прядь.

— Искала тебя, Ахмат. Вчера заходила в твою конуру, да тебя там не было.

Что-то в голосе женщины мне не понравилось.

— Меня искала?

— Да. Хотела расспросить о Твери.

Далась же им всем эта Тверь!

— Тебе-то зачем?

Она не ответила, глядя на меня.

— Так зачем?

Лицо Вики сделалось злым.

— Ублюдок, это ты убил его.

Я удивленно привстал.

— Что ты несешь, дура?

— Белка был в твоем отряде.

Всполох: мой адъютант падает в снег, сраженный пулями питеров.

— Он погиб, выполняя свой долг, — сказал я. — Моя совесть чиста.

— Твоя совесть чиста… — кивнула Вика.

Я едва успел уклониться от устремленного мне в лицо лезвия, перехватил Викину руку, заломил, забрал нож.

— Сволочь, — Вика заревела.

Из подсобки выбежал Рустам, держа дымящуюся кастрюлю.

— Что ты делать, конунг?

— Ничего, просто у девушки истерика.

Я хотел помочь Вике подняться, но она оттолкнула меня.

— Ладно, пойду. Спасибо, Рустам.

Вика рыдала, сидя на полу у стойки.

— А как же еда?

— В другой раз, Рустам. Или вот ей предложи, когда успокоится.

Я поднял воротник куртки и шагнул к выходу.

Вика разозлила меня. Не потому, что хотела убить: на эту попытку она имела право. Право, данное ее любовью к Белке.

И все-таки — сука! Я вспомнил, как она пришла ко мне той ночью, как смеялась, когда я сказал ей, что у меня есть женщина, которую люблю. Делала вид, что не понимает, о чем речь. Ложь, сплошная ложь. Мы, огрызки человечества, словно договорились лгать, скрывать свои истинные чувства. Я вспомнил себя, Русские Джунгли, каких усилий мне стоило признаться Марине в том, что я — человек. Ведь быть человеком — это слабость, а слабому не удержать Теплую Птицу. Вот только живет ли Теплая Птица в грудных клетках «сильных»?

Вика любила Белку. Я люблю Марину.

Серебристая Рыбка.

6

В темноте

— Андрей!

Кто-то зовет, и я просыпаюсь.

Тишина.

— Андрей!

Марина, ты?

Она входит, садится на кровать. Волосы распущены, лицо осунулось, но в глазах — радость.

— Андрюша.

Мягкая рука треплет мой чуб. Я ловлю ее, прижимаюсь щекой.

— Марина, ты пришла.

Она улыбается.

— Да, Андрюша. Но не одна.

— Не одна?

Марина кладет мою руку себе на живот.

— Он — там.

Я смотрю на нее, ничего не понимая.

Марина смеется.

— Это чудо, Андрей. Он — там, наш малыш. Я точно знаю. Он там, — единственный ребенок в Русских Джунглях.

Ребенок… Я видел детей во сне, никогда — наяву. Ребенок… Он такой маленький, такой беспомощный. Ему нужна защита, нужна любовь. Он мой. Мой и Марины. И — Русских Джунглей.

— Андрей…

Марина обнимает меня, проводит прохладной ладонью по щеке. Исчезает.

Тишина.

На площадке перед административным зданием толпятся стрелки. Разговоры, смешки, ругань. На эшафоте — черный крест. На одной стороне креста — тело женщины. Ветер треплет обрывки одежды.

Христо стоит на высокой шаткой скамейке, на шее — петля; слабые ноги заметно дрожат. Он смотрит прямо на меня. Неуютно… Стыдно…

— Кончайте уже с ним! — орет кто-то.

Христо негромко — я уверен, что кроме меня, его никто не слышит:

— Будущее не зависит от тебя.

Скамейка опрокидывается, Христо устремляется к земле, но веревка останавливает его, подкидывает немного вверх. Он подергивается под улюлюканье толпы. Замирает.

Темнота. Тишина.

— Ахмат!

Открываю глаза, вижу склоненного надо мной отца Никодима.

— Пора. Лорд-мэр ждет.

7

Видят ли овощи сны

До административного комплекса мы дошли молча. Отец Никодим теребил бороду. Автоматчики посторонились, пропуская нас в длинный коридор, пахнущий пылью и крысиным пометом. Подошвы глухо стучали по доскам.

Коридор закончился широкой лестницей. Отец Никодим стал подниматься по ней, я — следом, догадавшись, что мы из одноэтажной пристройки перешли в пятиэтажную башню.

На первом этаже — площадка со стеклянными дверями, перед которыми дежурил автоматчик. Отца Никодима он словно не заметил, а на меня бросил завистливый взгляд. За дверями виднелись витражи из цветного стекла, бросающие повсюду разноцветные блики. Под витражами — бесконечные ряды деревянных многоярусных нар, на которых — люди. Сотни, а может, тысячи, людей.

То же самое на втором, и на третьем, и на четвертом этажах.

— Теплица номер четыре, — отец Никодим кивнул на стеклянную дверь.

Автоматчик посторонился, дав мне возможность рассмотреть теплицу номер четыре. Люди, лежащие на нарах, неподвижны, кожа бледна, веки сомкнуты. Многие — в неестественных позах.

— Все эти люди, — проговорил я, подавляя тошноту, — они мертвы?

— Они спят, — сказал отец Никодим, — так же, как спал ты, я, вот он, — кивнул на автоматчика. — Лорд-мэр приказал собрать их со всей резервации. Время от времени они просыпаются и пополняют Армию.

— Так долго?

— Что — долго?

— Так долго спят?

— Сон протекает у всех по-разному. Кто-то, как ты или я, очнулся почти сразу, эти вот заспались…

Автоматчик негромко хохотнул.

— Стрелок, — обратился к нему отец Никодим. — Дозволь нам с конунгом осмотреть теплицу.

— Но, ваш крест…

— Туда — назад. Видишь, Ахмат хочет знать, как все устроено.

Глава ОСОБи взглянул на меня.

Автоматчик с явной неохотой пропустил нас за стеклянную дверь.

Едва различимый запах тления витал в воздухе. Значит, не все в теплице — спят…

Отец Никодим повел носом и недовольно обратился к подошедшему работнику в робе, похожему на крысу, вставшую на задние лапы.

— Плохо работаешь, Епифанцев.

Глазки Епифанцева суетливо забегали.

— В чем же дело, ваш крест?

— Как в чем? Ты что, не чуешь — мертвечиной разит?

Епифанцев втянул воздух: крылья тонкого горбатого носа расширились, показав в ноздрях кустики черных волос.

— Не чую, ваш крест.

— Ну, так я тебе говорю.

— Ваш крест, овощей много, трудно найти дохлого.

Я догадался, что овощами работник теплицы называет спящих людей. Среди них больше мужчин, но встречались и женщины, одна, — рыжеволосая, лежащая на нарах нижнего яруса, привлекла мое внимание. Я приблизился. Чем-то похожа на Марину. Да, волосами. Я взял рыжую прядь: у моей женщины волос мягче, нежнее.

Тяжелая рука легла на плечо. Я обернулся.

— Что, Ахмат, понравилась? — отец Никодим подмигнул. — Пришлю к тебе, если проснется.

— А сны?

— Что?

— Снятся ли им сны?

Отец Никодим задумался.

— Наверное, снятся. Нам всем снятся.

Я представил: бесконечный сон, вроде того, про казнь Серебристой Рыбки. Мурашки побежали по телу.

Овощи!

Темнота и лабиринт, наполненный страхами, радостями и болями. Лабиринт, построенный на обломках памяти, в который не войти, из которого не выбраться.

Овощи не видят снов.

Что-то начало расти внутри меня — вся моя жизнь в Русских Джунглях набухала, как овощ.

— Просыпайся.

Отец Никодим отстранился, Епифанцев захихикал.

— Просыпайся! — заорал я и ударил рыжеволосую женщину по щеке. Даже краткое соприкосновение передало холод ее тела.

Блуждающие в лабиринте. Ау! Сюда! Выход здесь!

— Просыпайтесь.

Я побежал вдоль нижнего яруса.

— Просыпайтесь!

Отец Никодим что-то крикнул.

Стена. Я остановился. У лабиринта нет выхода.

— Ахмат!

Глава ОСОБи улыбался, пока я подходил. Епифанцев вытирал ладонью выступивший пот.

— Посмотри-ка, Ахмат.

Рыжеволосая женщина сидела на нарах, тараща на нас непонимающие глаза. Ее губы пошевелились (синеватые, тонкие), но не издали ни звука.

— Черт подери, — сказал Епифанцев. — Впервые такое вижу.

— Что такое? — обратился к нему отец Никодим, на лице которого еще не угасла улыбка.

— Впервые вижу, чтобы овоща разбудили, ваш крест, — работник теплицы вытер взмокшие ладони о серую ткань робы, — обычно они либо сами просыпаются, либо вообще не просыпаются.

— Не думаю, что ее разбудил Ахмат, — задумался отец Никодим. — Скорее, просто настал ее час. Эй.

Он помахал рукой перед глазами женщины. Та не среагировала.

— Бесполезно, ваш крест, — ухмыльнулся Епифанцев. — После пробуждения овощу надо дней пять, чтоб оклематься. Бывают, конечно, исключения, но эта явно не из них.

— Хорошо, Епифанцев, вызывай людей. Пойдем, Ахмат.

Мы направились к стеклянной двери. Отец Никодим обернулся.

— Да, и еще, — он выразительно кивнул на неподвижно сидящую на нарах женщину. — Держи свой хуй на привязи, а то я тебя знаю.