Секта. Роман на запретную тему - Алексей Колышевский

Биография Кондолизы Райс известна теперь всему миру, она улыбается с миллионов бумажных, пластмассовых и экранных поверхностей, бегает трусцой и ослепительно улыбается, доказывая постулат о крепких афроамериканских генах. Она родилась в Алабаме в семье проповедника, наследника семейного бизнеса собственного отца, открывшего в самом начале двадцатого века филиал одной из иллюминатских лож в маленьком городке неподалеку от Титусвилля. И хотя во всех официальных источниках указано, что Джон Райс лишь скромный пресвитерианский священник, тем не менее он масон высшего, тридцать третьего разряда. Свою дочь он вырастил полностью согласно масонскму чину воспитания детей, и после поступления в Денверский университет Кондолиза вступила в общество «Черепа», внутреннюю масонскую закрытую организацию в США, по сути, клуб для будущих политических деятелей и акул бизнеса Америки. В «Черепах» ее называли Пантерой, и этот псевдоним остался и по сей день. Им пользуются лишь наиболее близкие к Райс люди, подчеркивая этим свою особую доверительность в отношениях еще со студенческой скамьи. «Черепа» обеспечили Райс ту небывало звездную, особенно для чернокожей девушки, карьеру, благодаря которой многие в мире испытали на себе острые зубы и безжалостные когти этой умной, изворотливой и гибкой черной кошки с белозубой, как рафинад, улыбкой.

…С двухтысячного года, после полуторагодовалого отсутствия (Лемешев провел это время в Китае и Тибете, многое почерпнув в учении китайских демонопоклонников – последователей Чен Юна), Игорь не выезжал из страны, вернее, его не выпускали.

– Негоже такому человеку по миру слоняться, – однажды сказал после его возвращения генерал Петя, и в «личном деле Андрея Киселева, псевдоним „Дагон“, появился красный штамп: „Выезд запрещен“.

…Они не виделись с тех пор, как Игорь сел на московский рейс, а Пэм, заметив, что к ней прицепился «хвост», войдя в посольство, после отдельной комнаты и шифрованной связи впервые в жизни отправилась на прогулку с пятизарядной дамской гаубицей-сорокапяткой. Почувствовала, что в аэропорту за ней следит не просто шпик, а убийца. Действительно, агентуры тогда было мало, и приходилось использовать одних и тех же людей и для слежки, и для смертоносных поездок на велосипеде. Лишь потому, что череп велосипедиста оказался наполовину снесен выстрелом из «смит-вессона», в Москве не получили фотографий человека, с которым Пэм так трогательно простилась в парижском аэропорту Шарля де Голля – эпицентре страстей людских, ибо, прилетая в Париж, упиваешься восторгом встречи, а покидая его, сердце обливается кровью. А если при этом расставание с Парижем связано еще и с расставанием с любимым человеком, то след от этого остается на сердце, словно рубец от инфаркта, – навсегда.

…Впервые после десятилетней разлуки они встретились лишь в конце апреля 2005 года, когда Пэм приехала в Москву в составе официальной делегации правительства США, прикрываясь своим дипломатическим иммунитетом словно щитом. Список участников делегации был направлен в российское Министерство иностранных дел за месяц до начала визита, как и положено в таких случаях в соответствии с международным протоколом. Имени Пэм в нем не было, ее ввели в состав делегации за два с половиной часа до вылета из Вашингтона. Перед этим Пэм долго доказывала своей подруге, что ей просто необходимо попасть в Москву и «кое с кем встретиться»:

– Это выглядит глупо, скорее даже это полный идиотизм, но я ничего не могу с собой поделать. Я хочу увидеть одного человека.

– Лететь, чтобы увидеть какого-то человека! – незамужняя Райс фыркнула. – Не понимаю… Где гарантии, что с тобой не захотят расправиться за старые дела? Такие, по которым, как говорят в полиции, «нет срока давности». Кто заслуживает, чтобы ради него рисковали жизнью? Только не говори мне, что это какой-нибудь русский мужик, для меня подобное известие станет шоком.

– Кэнди, – лицо Пэм пошло красными пятнами, а голос задрожал, – тебя никогда не интересовали мужчины. Тебя вообще ничего никогда не интересовало, кроме твоей гребаной карьеры и подружек, которые появлялись в твоей постели так же быстро, как затем оттуда вылетали. Я все понимаю, но поделать с собой ничего не могу, видимо, в России я подцепила заразу под названием «любовь к человеку». Мне ни с кем и никогда не было так хорошо, как с… – вместо того, чтобы произнести имя «Игорь» на свой манер, Пэм, железная Пэм, Пэм, которая не плакала с девятилетнего возраста, вдруг разрыдалась, словно у нее украли сумочку на окраине Багдада, а вокруг сплошь одни туземцы с недобрыми намерениями и нет даже монетки, чтобы позвонить из телефонной будки и позвать на помощь. Более того – самой будки тоже нет! В общем, тихий ужас. – Меня никто и пальцем не тронет, ведь я еду не как частное лицо, а как твой заместитель. Никто не посмеет покушаться на мою жизнь и провоцировать скандал на правительственном уровне, они побоятся. И самое главное – я не чувствую опасности.

– Ты нет, но как же твой… Я ведь понимаю, о ком идет речь, – Райс выпила глоток воды, – ты можешь подставить нашего русского друга, и окажется, что все наши труды пойдут насмарку.

– Я ручаюсь, что этого не произойдет, – Пэм, не доставая платка, по-детски вытерла слезы ладонью. – Мне сорок с чертом лет, и я хочу увидеть единственного человека, про которого я могу сказать, что это мой особенный человек. Не желая ему проблем, я сделаю все красиво, тем более что я знаю, как потеряться в Москве. Это сделать проще, чем кажется.

Пантера фыркнула:

– Видимо, ты и впрямь больна, и, думаю, безнадежно. Лети. В самолете подумаем, как тебе лучше будет незаметно смыться из посольства, – поглядев на подругу, Райс крепко выругалась. Она выросла в большом бизнесе и любила забористые словечки.

…Игорь присутствовал на всех международных встречах в качестве «наблюдателя за параллельным эфиром». Этот титул он выдумал себе сам, и никто не был против, так как все равно никто ничего об этом самом эфире не слышал. Хотели было придать Игорю подкрепление в виде какого-то бородатого чудака, не то астролога, не то еще кого-то, но Игорь, взглянув на бородача, увидел, что тот обыкновенное трепло и шарлатан, а признав в этом дураке исключительного проходимца, разозлился и отправил псевдоколлегу восвояси с пожеланиями заняться чем угодно, только прекратить дурачить занятым людям голову. Бородач его словам не внял, во всяком случае полностью, и до сей поры можно иногда лицезреть его на страницах прессы или на голубом экране, где он делает разные прогнозы относительно конца света и прочей ерунды. Впрочем, к счастью, всегда невпопад.

Перед встречей с делегацией, в состав которой входила Пэм, Игорь не спал почти целую неделю. Он почувствовал их скорую встречу, и это вызвало в его размеренной жизни эффект случайного появления крота в осином логове. Слепой крот, чей удел рыть носом землю, иногда заползает в свой же проход, который облюбовали земляные осы, и тогда у бедняги нет шансов спастись – его шкура испытает на себе силу сотни осиных жал. Что-то похожее чувствовал Игорь, думая о предстоящем. В Москву он собирался рассеянно и чувствовал, как жжет его ностальгия – самое неверное и рабское следствие былой любви, дающее, впрочем, надежду на новые отношения.

…В начале двухтысячного года Салима похоронила единственную дочь, причиной смерти которой стала передозировка героина. Смерть ребенка оказалась для Салимы непереносимой потерей, и на собрании российской ложи она заявила, что слагает с себя все регалии гроссмейстера, выходит из состава высших посвященных масонского братства и собирается тихо дожить свой век, ни с кем не общаясь, не ведя никакой публичной жизни и вообще не выходя из дома. Ее пытались отговорить, вначале мирно, затем с угрозами, но находящаяся на грани безумия от постигшего ее горя женщина была непреклонна.

– Вы не можете лишить меня жизни, потому что жизнь моя и сейчас, и после моей смерти принадлежит Люциферу. Только ему решать, когда прийти за мной, чтобы взять в ад, – равнодушно произнесла растрепанная, поседевшая, с блуждающим взором воспаленных глаз Салима. Она напоминала ведьму из мифа, была воплощением самого отчаяния, и никто после этих слов не осмелился удерживать ее. Она покинула храм в Затихе, и лишь Игорь на правах хозяина места собраний проводил ее и помог забраться в кабину вертолета. Перед тем, как навсегда расстаться, Салима в упор посмотрела на Игоря, и он запомнил ее именно такой: превратившейся в старуху, сломленной, лишившейся веры, упавшей с вершины, словно камень, сброшенный ветром.

– Я заплатила свою цену, Дагон. Прорицаю тебе, что ты свою еще заплатишь.

– Ехидна не может кусать, когда у нее вырвали зубы, – дерзко глядя в безумные глаза, отчеканил Игорь. – У тебя нет права прорицать мне. У тебя вообще больше нет ничего. Так убирайся отсюда и оплакивай сломанную молодую яблоню – ты не увидела червя, который сгрыз ее корни. Ты не мать, ты нарушила основную заповедь сатанизма: «Не навреди детям», а я решусь добавить к этому – «в особенности своим». Ты всегда толковала Люцифа как зло, которое возвышает тебя и таких тварей, как ты, над толпой, но ты так и не поняла, что злом никогда и ничего не добиться. Поэтому ты действительно заплатила по счету Харона в первый раз: он отвез на тот берег твою дочь, уходи же и молись, чтобы он приплыл за тобой поскорей и мучения твои были короткими.