Люди и праздники. Святцы культуры - Александр Александрович Генис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В эту скульптуру Джакометти вложил законченную философию, и я ее узнал еще тогда, когда не знал об их дружбе с Беккетом. Они познакомились до войны, но сдружились после нее, часами гуляя по Парижу. Тогда скульптор нашел себя, а писатель сочинил главное: великую трилогию и бессмертную пьесу “В ожидании Годо”. На ее премьере Джакометти покоробила единственная, но очень важная декорация: сухое дерево на сцене. Оно было скручено из проволочных вешалок. Чтобы исправить ситуацию, Джакометти соорудил для пьесы новое дерево. В нем аскетический реализм соединился с магическим как раз в той пропорции, чтобы мы поверили в волшебное явление единственного листа, отличающего второе действие от первого. В поисках этого минимального сдвига Джакометти провел всю жизнь.
В поисках предела упрощения скульптор разбирал и собирал заново человека, не желая, как это случилось с абстракционистами, от него избавиться вовсе. Экспериментируя с пространством, Джакометти лепил фигурки людей такими маленькими, как будто мы их увидели из окна. Играя с пустотой, он изобразил держащие ее, пустоту, руки. Решая проблему отношений, мастер создал двух разговаривающих людей, но, подумав, убрал второго собеседника, оставив первого вести диалог с тенью. И, наконец, классические образы сопротивления: удлиненные до неба и изможденные до смерти фигуры, в которых сосредоточилась упрямая воля, то есть несгибаемость.
Женщины у Джакометти стоят как соляные столбы, мужчины идут наперекор обстоятельствам, детей нет вовсе.
11 октября
Ко Дню индейцев
Земля пекодов начиналась с дорожного знака, предупреждавшего, что путник покидает Коннектикут и вступает на территорию, подчиненную племенной юрисдикции, которую охраняет собственная полиция с тотемом лисы на погонах. Главное отличие пекодских законов от американских в том, что в резервации разрешены азартные игры.
Плод с трудом обретенной свободы стоял на холме. Посреди первозданного леса упирался в тучи изумрудный, как в той самой сказке, замок казино. К нему прижался выстроенный на сдачу от азарта музей для зевак. С его порога зрителя окружали голые, но раскрашенные пекоды. Женщины варили похлебку, бросая раскаленные камни в деревянный котел, мужчины добывали рыбу острогой, мальчишки курили трубку, спрятавшись от взрослых, как мы на перемене. Неподалеку – поле, засаженное тремя сестрами индейского земледелия. Зеленые бобы обвивали стебли кукурузы, колючие плети тыквы отпугивали прожорливых зайцев. Идиллию ничто не портило, потому что индейцы были пластмассовыми.
Зато на Плимутской плантации в соседнем Массачусетсе живые туземцы показывали и рассказывали, как хорошо они жили до нас и без нас. Деревня была как в музее, только в ней все шевелилось, дымилось и пахло. Свирепый воин выжигал каноэ из могучего ствола тюльпанового дерева.
– Еще сутки, – объяснил он, – и на нем можно будет ловить угрей.
– Вкусные? – спросил я с завистью, вспомнив Латвию.
– Не пробовал, я – вегетарианец.
Другой индеец, назвавшийся Тим Серая Глина, обедал олениной.
– Мы едим всех зверей: косуль, бобров, енотов, белок, но не хищников. Ведь они питаются сырым мясом с паразитами. Поэтому индейцы никогда не болели и были здоровыми – футов шесть-семь. Раньше мы никогда не ходили, только бегали, миль по сто в день. И жили лет до ста двадцати, ну, может, до восьмидесяти.
– А правда, – поделился я вычитанным, – что, по обычаю, пленный воин пел песню собственного сочинения, пока его поджаривали на костре, снимали скальп, засыпали рану углями и вырезали сердце, чтобы съесть и стать таким же смельчаком?
– Мужчины! – мечтательно сказал Тим.
13 октября
Ко дню рождения Криса Картера
Больше всего Картер любил серфинг, в чем нет ничего странного для того, кто вырос в Калифорнии. Но мне хочется думать, что именно искусство удерживаться на гребне волны научило Картера балансу, сделавшему шедевром его знаменитый сериал X-Files. “Секретные материалы” родились, как все триллеры, из незатейливого желания напугать зрителя. Но если бы сериал ограничился дежурным монстром в неделю, мы бы не запомнили имя его создателя. Поворот свершился в тот момент, когда Картер разделил себя строго пополам и придумал своих героев. Так появился на свет энтузиаст Фокс (он носит девичью фамилию матери Картера – Малдер) и скептик Скалли (она названа по имени любимого бейсбольного комментатора режиссера).
В этой паре воплотилось центральное противоречие нашего времени: религия и наука, чувства и разум, Иерусалим и Афины.
– Характер Малдера, – говорит Картер, – исчерпывает плакат, который висит в его офисе: “Хочу верить”.
Малдер не может жить без чуда, даже если оно злое. Пришельцы нужны ему, как всем нам, чтобы забыть о космическом одиночестве, чтобы жизнь не ограничивалась плоским позитивизмом. А чтобы мы не слишком заносились в мечтах о несбыточном, к нему приставлена красавица с медицинским дипломом.
Благодаря этой паре Картер, занявшись производством чудовищ, обеспечил себе наукообразное алиби. Кое-что в сериале верифицируется фактами. Так один из самых диких сюжетов – о том, как людей подчиняют своей воле, проделывая в их черепе дырки, опирается на данные раскопок в Андах. В поисках подобных историй Картер годами собирал коллекцию вырезок не из желтой прессы, а из научных журналов. Конечно, это не придает достоверности обширной мифологии “Секретных материалов”. Достаточно того, что сериал окружен тонким флером научности. Ведь человек сегодня жаждет сверхъестественного не меньше, чем всегда. Другое дело, что если физики без метафизики нам по-прежнему не хватает, то и метафизика без физики нам уже не нужна.
15 октября
Ко дню рождения Милорада Павича
Чтобы затормозить читателя и сломать автоматизм чтения, Павич изобрел письмо иероглифами, каждый из которых сам по себе затейлив и увлекателен. Его книги складываются из отдельных фантастических микрорассказов, составляющих генеральный сюжет, который никак не поддается пересказу. В каждую книгу вставлен разрушительный механизм, мешающий выстроить текст в линейное повествование.
В стандартном романе есть история, хотя бы ее контуры, которые автор наносит беглыми чертами, а затем заполняет объемы красками в меру изобретательности и таланта. У Павича – сюжет как музыка: его надо переживать в каждую минуту чтения. Стоит только на мгновение отвлечься, и мы неизбежно заблудимся в хоромах этой дремучей прозы.
Сам Павич предпочитал архитектурные сравнения: роман как собор или мечеть. Его книги можно обойти с разных сторон, но можно сосредоточиться на какой-нибудь детали – портал, орнамент, химера, каменные кружева. Избыточное содержание так велико, что у нас еле хватает сил и воображения, чтобы удержать в памяти картину целого. Тут-то автор и приходит на помощь, предлагая читателю кристаллическую решетку в виде словаря, кроссворда или какой-нибудь другой семантически пустой формы. Для писателя соблазн этих структур в том, что они позволяют вогнать материал в жесткие рамки, не выстраивая при этом линейного сюжета. Композиция здесь задана не автором, а чужой
