Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников

В другом лицее преподаватель поучал аудиторию в присутствии русских мальчиков:

– Из всех русских царей самым выдающимся оказался Петр Великий, но и тот по происхождению был голландцем из Амстердама.

Я уже забыл все те перлы и диаманты, о которых мне со вздохом рассказывали огорченные родители. Подобных анекдотов из русской истории, наверно, немало в памяти наших педагогов, интересующихся постановкой образования русских детей заграницей.

Однако, беда часто не ограничивается этой фактической стороной. Психологически детям подчас тоже очень трудно приходится, в особенности, когда нужно настроить себя в тон к требованиям иностранных преподавателей.

Дочка моих добрых знакомых как-то на письменном уроке должна была ответить на тему: «почему я люблю свою маму?».

С точки зрения нашей, иррационально-православной, девочка написала прекрасно:

«Я люблю свою маму потому, что она обо мне заботится и дает все, что нужно. Но если бы она не заботилась и ничего не давала, я бы все-таки ее любила, потому что она моя мама».

Но учительница рассердилась, поставила единицу и приписала:

«Очень плохо. Слишком кратко и совсем необоснованно».

Одному русскому мальчугану, не так давно приехавшему из Закавказья и описавшему в классном сочинении «Красоты моей родины», как у них в саду росли мандарины и бамбук, учитель сделал строжайший выговор:

– Неужели вам не стыдно быть таким вруном, Иваноф? Разве мы не знаем, какие в России морозы?

Все это я привел вовсе не к тому, чтобы предостеречь родителей от отдачи детей в иностранные учебные заведения.

Однако, когда есть возможность поместить сына или дочь в русскую гимназию, дать им помимо иностранных языков и свой Закон Божий, и свою литературу, и свою историю, и свою географию – и если для этого нужно только небольшое усилие – поддержать существующие русские учебные заведения, то кто может не радоваться?

Хотя голландский выходец Петр Великий встречается не везде, хотя против мандаринов и бамбука ополчаются не все преподаватели, но к чему подобные осложнения в детском мозгу, если можно их избежать?

Ведь, совсем не далек от истины тот рассказ, который я слышал недавно об одном русском молодом человеке, окончившем французский лицей и плохо говорящем на родном языке.

Его как-то спросили:

– Вы знаете что-нибудь о царствовании Екатерины Второй?

– О, да. Кое-что. Екатерина Великая была, это самое… чревата последствиями.

А теперь к сути дела.

И к сути простой.

Сегодня, 26-го в залах Виктор Гюго – большой концерт-бал в пользу русского лицея имени Императора Николая II.

Концерт и кабаре при любезном участии лучших артистов.

Участвует, кроме того, оркестр Союза русских инвалидов. Будут лотерея, котильон, призы, бой цветов, два буфета…

Соотечественники! Все, кому дорог русский язык и русский, а не голландский Петр Великий – идите!

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 26 апреля 1930, № 1789, с. 3.

Гнилая Европа

На вчерашнем файв-о-клоке у Анны Викторовны разговор все время вращался вокруг квартирного вопроса.

Сравнивали домохозяев и квартирных хозяек французских, немецких, сербских, болгарских, и чешских.

– Нет, господа, – уверенно говорила Вера Степановна, – самые несносные хозяйки все-таки сербские. Я три года прожила в Югославии, и скажу вам, что страшнее этих старух ничего нельзя себе вообразить… Три года, кажется, небольшой срок, а знаете, сколько мы с Котиком квартир переменили? Двадцать восемь! В Новом Саду, когда жили там, буквально кочевали из одного дома в другой. Поселились сначала у какой-то вдовы Иованович… Неделю прожили и вдруг хозяйка заявляет: «Будьте добры, господжо, в конце месяца освободите комнату. Ваш муж много курит, у меня от табачного дыма портятся драпировки на окнах». Перебрались мы с Котиком в другой дом, думали, будет спокойнее, но новая хозяйка через несколько дней опять скандалит: «Вы много, господа, дома сидите. Я предполагала, что оба будете служить, приходить только вечером, а оказывается, весь день только и делаете, что ерзаете на креслах и пружины продавливаете. Очистите кучу!» Переехали мы с Котиком через некоторое время в Белград, получили работу, обрадовались, что вот, в столице условия в квартирном отношении приличнее. И что бы вы думали? Через неделю – недоразумение. «Почему вас по вечерам дома никогда нет? – злобно спрашивает хозяйка. – Мой дом не ночлежный приют. Прошу вас или вечером дома сидеть или совсем убираться!» Перебрались мы от этой ведьмы на Пуанкарову улицу, но и там условия не лучше: хозяйкины платья висят в нашем шкапу, белье хозяйкиной дочери лежит в нашем комоде… Живешь и не знаешь, где твоя территория, где хозяйская. Решили, наконец, поселиться в большом новом доме, построенном по всем правилам европейского комфорта. – Ну, – говорю я Котику, – теперь, кажется, отдохнем. Центральное отопление, вода, лифт. – И что получилось? Вздумали как-то подняться на лифте, а домохозяин увидел и скандал закатил, «Я, – кричит, – не для того лифт ставил, чтобы квартиранты на нем ездили. На лифте я только своим детям позволяю кататься, да и то только по воскресеньям!»

– Эх, Вера Степановна, – устало произнес Дмитрий Иванович, когда соседка окончила свою горячую речь. – Слушаю я вас, слушаю и думаю: что такое сербские хозяева сравнительно с болгарскими? Дети! У меня, вот в Варне был такой случай… Жил я на окраине в маленькой старой хибарке. И как-то испортилась у меня выходная дверь. От дождей что ли, от старости, но, чтобы запереть, нужно поднимать ее на петлях вверх, полчаса, не меньше, возиться. Заявляю я об этом хозяину, прошу починку произвести – а тот в ус не дует. Позвал я тогда жандарма, показал, что и как, жандарм согласился со мной, сделал хозяину внушение и тот по виду смирился. Пришел на следующий день, снял с петель дверь и унес. Проходит час, я сижу. Проходит два – я сижу. Уйти нельзя – вся комната настежь, а сидеть тоже не могу – работа не ждет. Бегу я к хозяину в соседский двор. «Ну, что, Стоян, как с дверью?» – «А я отдал ее мастеру». – «А где мастер?» – «Ушел вместе с дверью». – «А какой его адрес?» – «Не знаю». Поверите ли, три дня после этого я около зияющего входа торчал днем и ночью, глаз не смыкал. Вещей хотя и немного и дрянь порядочная, но для того разве я остатки от большевиков спас, чтобы их в Варне раскрали?

– Я не понимаю вас, господа, – обидчиво заметила по окончании речи Дмитрия Ивановича, Наталья Владимировна. – Вы рассказываете какие-то истории про балканские страны, а между тем, у нас здесь, во Франции, истории тоже не лучше случаются. Вот, вы знаете, например, сколько в позапрошлом году при уходе с квартиры за продавленное кресло заплатили? Тря тысячи. А сейчас, у себя в банлье, знаете, что я