Инженеры Кольца - Урсула Ле Гуин

Ай серьезно обморозил себе лицо сегодня перед полуднем. Нос, уши и подбородок у него были мертвенно-серыми, когда я случайно взглянул на него. С помощью массажа я восстановил кровообращение в обмороженных участках лица, и я надеюсь, что никаких нежелательных последствий не будет, но нам обоим следует быть осторожнее. Ветер, несущийся нам навстречу со Льда, надо признаться себе в этом, смертоносен, и он дует нам прямо в лицо, когда мы тащим санки.

Мне будет спокойнее, когда мы сойдем наконец с этого иссеченного трещинами и собранного в складки языка льда между двумя рычащими чудовищами. Горы должны быть видны, а не слышны.

Архад танерн. Слегка идет соув, температура между -7 и -10, прошли сегодня около восемнадцати километров, из них семь — не напрасно. Ледяная стена на север стала значительно ближе. Теперь стало видно, что наша ледовая река имеет многокилометровую ширину, а то, что мы принимали за «руку», всего лишь один «палец» и мы сейчас находимся на тыльной поверхности «ладони». Если оглянуться назад, стоя на месте нашего лагеря, видно, что ледовая река разделена, разорвана, искривлена черными дымящимися вершинами, преграждающими ей путь. Если же смотреть вперед, то видно, как эта река расширяется, поднимается вверх и слегка извивается, огромная по сравнению с черными скалистыми хребтами, и наконец сливается со стеной изо льда высоко над завесой туч, снега и дыма. Вместе со снегом падает на землю пепел и шлак, куски которого впаяны в лед или просто покрывают его. Неплохое покрытие для пешего марш-броска, но не очень подходящее для саней, полозья которых нуждаются в новом защитном слое. Несколько раз вулканические бомбы падали совсем близко от нас. Они громко шипели и выталкивали вокруг себя во льду углубление, мелкие куски шлака барабанят по пластиковому чехлу, покрывающему груз на санках. Мы ползем бесконечно медленно на север через грязь: хаос происходящего на наших глазах сотворения мира. Да святится во веки веков вечно длящееся Созидание!

Нетерхад танерн. С самого утра — никаких осадков, пасмурно и ветрено, около восьми градусов мороза. Огромный разветвляющийся язык ледника, по которому мы движемся, вползает в долину с запада, а мы находимся на ее восточном конце. Драммер и Дременгоул уже находятся у нас за спиной, хотя острый гребень Дременгоула по-прежнему виден на востоке почти на уровне глаз. Мы доплелись до места, где нам нужно решить, идти ли по длинной, сворачивающей на запад дуге, которую описывает ледовая река, и вместе с ней постепенно подняться на плоскогорье ледника, или взбираться на ледяной обрыв, находящийся в полутора километрах к северу от сегодняшней стоянки и не тащить санки эти тридцать или сорок километров, решившись рискнуть. Ай предпочитает рискнуть.

Есть в нем какая-то хрупкость. Он весь какой-то беззащитный, обнаженный, чувствительный, так же как и его половой орган, который он всегда вынужден носить снаружи. Но в то же время он сильный, невероятно сильный. Я не знаю, смог бы он тащить наши сани дольше меня, но зато он может тащить их сильнее и быстрее, в два раза сильнее, чем это могу сделать я. Он может приподнять санки спереди или сзади, когда нужно преодолеть какое-то препятствие. Я бы не смог поднять и удержать на весу такую тяжесть, разве что находился бы в доте. К этой его хрупкости и силе ему дан и соответствующий дух, легко впадающий в отчаяние и всегда готовый к сопротивлению: внезапная, бурная, нетерпеливая храбрость. Медленная, тяжелая, неэффективная работа, которую мы сейчас выполняем, обессиливает его тело и его волю, и если бы он был человеком моей расы, я был бы вынужден счесть его трусом, но он совсем не трус. У него всегда наготове такая смелость, такое удальство, каких я никогда в жизни до сих пор не встречал. Он всегда готов, более того, он стремится к тому, чтобы рискнуть жизнью в быстрой, немедленной и беспощадной попытке либо победить, либо погибнуть.

«Огонь и страх — это хорошие слуги, но плохие хозяева». Для него страх — действительно слуга. Я бы позволил своему страху, чтобы он вел меня более долгой дорогой. Смелость и разум — на его стороне. Что могут дать поиски безопасной дороги в таком путешествии, как наше? Есть неразумные дороги, которыми я не пойду, но безопасных дорог не существует.

Стрет тенерн. Нам не везет. Не удалось втащить санки наверх, хотя мы потратили на это целый день. Ветер несет снег соув, смешанный с пеплом. Весь день было темно, потому что ветер с запада нес в нашу сторону дым Драммера. Здесь, наверху, вибрация льда осуществялется менее сильно, но когда мы пытались подняться по ледяной стене, мощный толчок сдвинул санки с того места, где мы их закрепили, и я тоже сполз метра на два, но Ай держал хорошо, и его сила предотвратила наше падение вниз с высоты около шести метров, а может, и больше. Если один из нас сломает руку или ногу, совершая эти подвиги, то это будет, скорее всего, означать конец нам обоим. Именно в этом и состоит риск, и довольно неприятный, если хорошенько вдуматься. Нижнюю часть ледниковой долины застилает белый пар, там, внизу, лава соприкасается со льдом. Путь назад отрезан. Завтра попытаемся подняться в другом месте, западнее.

Берни танерн. Нам не везет по-прежнему. Приходится идти дальше на запад. Целый день темно, как в сумерках. Легкие у нас болят не от холода (температура не падает ниже минус пятнадцати даже ночью при этом западном ветре), но от вдыхания вместе с воздухом пепла и вулканических испарений. К концу этого второго дня бесплодных усилий взобраться на ледяные обрывы и осыпи с тем, чтобы после каждой попытки снова оказаться лицом к лицу с неуступчивой стеной, перед жесткой необходимостью предпринимать дальнейшие попытки и, конечно, снова неудачные. Ай был измучен и взбешен. Выглядел он так, как будто сейчас расплачется, но, разумеется, не плакал. Кажется, он считает, будто плач — это что-то плохое или постыдное. Даже, когда он был еще очень болен и слаб, в первые дни после побега, он скрывал от меня свои слезы. Причины этому могли быть самые различные: расовые, личные, общественные, социальные, сексуальные, — откуда мне знать, почему ему нельзя плакать? А ведь его имя — это крик боли. Когда я первый раз нашел его в Эргенранге (мне сейчас кажется, что это было очень давно), я уже что-то слышал о «чужом» и спросил его имя и в ответ услышал крик боли, вырывающийся из человеческого горла среди ночи. Сейчас он спит. Его плечи время от времени судорожно вздрагивают, это результат мышечного перенапряжения. Мир, окружающий нас — лед и скалы, пепел и снег, огонь и тьма, — дрожит, сотрясается и ворчит. Минуту тому назад я выглянул наружу и увидел отсвет вулканического пламени, который тускло-красным цветком, распускающимся на низко нависшем над тьмой брюхе тяжелых темных туч.