Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина» - Алексей Маслов

Подчинение одного государства другому — это не только способ выживания, но ещё и высочайшая мудрость самоутверждения и, более того, — победы. Ведь самка одолевает самца именно своей податливостью, подчинённостью, а единение через совокупление ещё не означает их абсолютного уравнивания и слияния. Единясь как физически, так и мистически, они порождают нечто третье — Благую мощь.

Вторая и третья фразы в тексте Ван Би переставлены местами, а так как иероглиф «цзяо» — «сходиться» трактуется так же, как и «совокупляться» («Где совокупляется вся Поднебесная»), то сентенция может получить совсем иное осмысление, близкое по духу к ранней даосской традиции, где мир представлялся как величественное созвучное совокупление всего со всем, неутомимого самца и всеобщей самки:

Великое государство подобно низовью реки и самке Поднебесной, совокупляющейся со всей Поднебесной.

Добро (шань) выступает как мера внутренней красоты человека в отличие от внешнего «украшательства», которое, по мнению даосов, лишь отвлекает человека от следования Дао.

Но есть то, что стоит выше добра и облагораживает даже злых людей. Это — Дао, любовно и сокрыто пестуемое добрыми людьми и распространяющее свою Благость даже на злых благодаря своему индифферентному отношению к добру и злу (§ 5). Дорога к пониманию Дао открыта вс&м, даже злым, которые, постигнув Великий Образ, автоматически избегнут зла благодаря нейтрально-ускользающему характеру Дао. Красота слов и благородство поступков, таким образом, ещё не определяют истинной благости человека и являются лишь внешними, и, возможно, наигранными качествами, но не свойством просветлённой души.

Наоборот, яркость выездов правителей, блеск драгоценных нефритовых колец — символа знатности и власти, лишь отдаляют человека от понимания внутренних пружин мира. Дао возможно понять не через поступки, но, «не сходя с места», в акте интуитивного и непосредственного прозрения (§ 47), ибо Дао одновременно и коренится в человеке, и бесконечно превосходит его.

Фраза (5) имеет несколько трактовок при переводе и долгое время правильной считалась следующая: «Прекрасные поступки могут вознести человека над другими». Но это в принципе противоречит лаоистскому идеалу коммуникации между людьми, когда «мудрец ставит себя позади всех». Безусловно, здесь речь идёт именно об уважении к мудрецу со стороны других людей — это и есть норма взаимоотношений между мудрецами и обычными людьми.

Дао не просто всеразвёрнуто, оно одновременно является и мистическим центром всего Космоса — в данном случае иероглиф «ао» в первой фразе может пониматься и как «хранилище», и как «сокрытый центр». В древности таким иероглифом обозначали алтарь или кумирню, которая понималась как место схождения Неба и Земли, их мистического соприкосновения. Соответственно, человек, находящийся в таком сакральном центре, принадлежит в равной степени и небесному и земному, и небытийному и посюстороннему.

Но что есть «человек, в котором нет добра» (бу шань), для Лао-цзы? Это отнюдь не злой, не низкий человек, это лишь тот, в ком отсутствует момент внутреннего пестования самого себя, волевой импульс к достижению Дао. Мудрец не мыслит обыденными категориями «добра» и «зла» — для него это лишь болезнь сознания, его разделённость, привязанность к миру бытия. Добро для него — категория космического порядка, неизменный спутник Благой мощи. Не злых делать добрыми, не жестокосердных — гуманными, как призывали Конфуций и Мэн-цзы, но всем без исключения ненавязчиво и неприметно указывать путь к достижению Благой мощи, то есть приобщать людей к высшему добру, — такова миссия мудреца.

«Три князя» или «три сановника» (сань гун) (7) в эпоху Чжоу, когда был написан трактат, занимали самые высокие места при правителе и жили подле него во дворце. Это были: «тайши» — наставник императора, «тайфу» — наставник двора при персоне несовершеннолетнего императора и «тайбао» — попечитель правителя, обычно отвечавший за ритуалы. С эпохи Хань «три сановника» хотя номинально и занимали высокое положение в обществе, реальной властью уже не обладали. Выезд императора и трёх князей был великолепен: на четвёрку лошадей надевалась сбруя из драгоценных нефритовых колец. Таким выездом обладали лишь эти четыре персоны.

Поэтому «трём сановникам» как обобщающему типажу для всех «роскошествующих» противопоставляется тот, кто ничего не делает — «достигает Дао, не сходя с места». Существует и другой смысл этой фразы. В древности иероглифом «цзинь» (следовать, идти вперёд) обозначались особые дары, которые преподносились простолюдинами людям более высоким по рангу. Поэтому вся фраза может переводиться так: «Не сравняться с тем, кто [принимает] дары Дао, не сходя с места» (дословно: «сидя»). Перед нами весьма редкий случай, когда достижение Дао расценивается как мистический «дар».

Бошу (1):

Дао — это то, куда изливаются (стекают) все вещи.

Здесь, как нигде ярко, выражена мысль «прорастания» Дао с той абсолютной и неизменной неизбежностью, как дерево прорастает из семени. Вечное обращение вспять, осуществление того, что даже непредположимо и есть сверхдействие, абсолютно равное недействию (2). «Свершение вне деяния» — это, скорее, не рецепт жизни, но особая стилистика поведения мудреца, обусловленная внутренним настроем, полученным от следования Дао. Важен не напряжённый и изматывающий труд, но «делание вовремя», «делание, когда ещё ничего нет», а следовательно, не требуется и никакого напряжения. «За зло воздавай Благостью» (5) — альтруистическая мысль, широко распространённая в ранней китайской философии, встречается она и у Конфуция (см. 16, 1336).

Этот параграф по смыслу и по многим фразам сходен с § 64. Единственный способ действовать недеянием — это начинать свершения тогда, когда мир как таковой существует лишь в потенции, в своём преддверии, т е. в состоянии Беспредельного. Именно в этот момент мудрец подключается к делам и следует их развитию, не прилагая никаких усилий к их свершению. Трудности же возникают в момент изменения естественного хода событий.

Действие в преддверии всякого события, да и мира вообще с полным правом может считаться недеянием. Нужно действовать до действия — и это будет недеянием. Важно заметить исток любого явления, дабы искоренить замутняющие разум желания ещё в самом начале.

Для строительства высоких башен, состоящих из нескольких уступов-террас, использовалась особая глина, для которой в течение нескольких месяцев просеивался мельчайший песок. Постепенно из неоформленной мельчайшей массы возводилось грандиозное сооружение, которому было предназначено стоять века. Поэтому каждый момент жизни должен быть осмыслен в перспективах его развития, проникнут волевым импульсом «и», «отслеживающим» всякое действие человека, делая его жизнь наполненной. Важный совет правителю заключается в том, чтобы править, то есть приводить государство в гармонию с мировым порядком ещё до того, как там воцарится смута и Дао будет окончательно утрачено. Смысл жизни мудреца заключается в направлении всех людей по пути естественности присутствием своей Добродетели в этом государстве. Он не должен отдавать предпочтения какому-то учению, ставящему пределы осмыслению мира, или быть захваченным потоком желаний, которые поведут его по пути деяний и стяжаний.

Для лаоистов кардинальную важность приобретает ощущение особой трепетности перед самой мистерией жизни, осторожности перед поступком: ведь каждое действие оставляет «след» в вечности. В трактате «Сюнь-цзы» рассказывается о том, как Ян Чжу стоял в слезах у начала дороги: он никак не мог решиться сделать первый шаг, ибо, ошибившись в первом шаге, он мог в конце пути отклониться на тысячи ли! Кстати, это явный намёк на знаменитую фразу этого параграфа (9). Трактат «Хуайнань-цзы» так прокомментировал его поведение: «Ян-цзы (Ян Чжу) взирал на дорогу и был в слезах, ибо он мог пойти на юг, а мог пойти и на север. Мо-цзы, увидев, как ткут шёлковую нить, также залился слезами, ибо нить могла выйти чёрной, а могла выйти и белой». Вот оно — ощущение того, что находишься у самого истока, у самой завязи жизни, и здесь рождение всего многообразия мира. Это и боязнь «повредить своей внутренней природе», как говорили комментаторы этого случая. В начале пути царствует абсолютная свобода выбора, но дальше уже приходится идти по тому пути, на который встал.

Даос чужд великих целей, он ценит лишь преддверие, виртуальное, нереализованное в этом мире (1). Он сам живёт на этой грани пред-бытийного. Символика прорастающего древа — «полнокровного» или «древа, которое с трудом охватишь руками», есть сам знак прорастания жизни из небытия, из мельчайшего, из семени (7), поэтому ценна именно эта завязь, в то время как взор обычных людей услаждает лишь её реализация — великая башня, огромное дерево. Истина в том, что надо научиться ценить малое, как учили даосы, «узреть малое в великом и обнаружить недостижимомельчашее в неохватно-огромном». Истинное стремление — это всегда шаг к началу вещей, а не к их расцвету, ибо расцвет, по сути, уже есть их умирание. Всё это проникнуто «нежеланием» — бесстрашным стремлением к вовек недостижимому, что, по сути, представляет собой рецепт даосского самосовершенствования.