Князь Святослав II - Виктор Поротников

- Ба! Ты, кажется, ждала меня? - с пьяной улыбкой произнес князь, протягивая руки к жене. - Истомилась без мужниной ласки, пава моя!

Гертруда попятилась и, наткнувшись на постель, села.

В ней нарастало отвращение по мере того, как Изяслав обнажал перед ней свое волосатое потное тело. Гертруде хотелось закричать, убежать, провалиться сквозь землю, только бы не соприкасаться с этим грубым и грязным человеком, ее супругом. Она не позволила Изяславу целовать себя и стала бить его по рукам, когда он потянулся к ней. Княгиня сопротивлялась с молчаливым ожесточением, но взбешенный Изяслав сильным ударом кулака погасил в ней сознание.

Она очнулась уже под ним, чувствуя в своем чреве медленное глубокое скольжение мужской плоти, а на своем лице тяжелую смесь винных паров, вырывающуюся изо рта Изяслава. В груди у него слышались какие-то сиплые звуки, он поминутно икал и издавал хриплые сладострастные стоны.

Гертруда закрыла глаза, повернув голову набок и мысленно поклявшись отомстить Изяславу за надругательство над ней.

Это продолжалось бесконечно долго, доведя Гертруду до мучительного изнеможения. Наконец, Изяслав завалился на подушку и захрапел. У Гертруды после перенесенного потрясения кружилась голова, ее мутило. Ей казалось, что все ее тело испоганено и изгажено, если бы она могла, то убила бы Изяслава!

Едва рассвело, Гертруда была уже на ногах. Она обругала Эльжбету, придравшись к пустяку, была холодна с сыновьями и излишне придирчива к служанкам. Улучив момент, Людек, проходя мимо, коснулся руки Гертруды, как бы ободряя ее. И этот ласковый знак внимания и поддержки наполнил теплом сердце княгини.

Изяслав же опять пил вино и орал песни, окружив себя скоморохами.

Между тем во дворце собрались бояре, княжеские тиуны, мытники и соглядатаи. У всех на устах было одно: в народе зреет недовольство тем, что великий князь не защищает свою землю от поганых.

Мужи лучшие и нарочитые подступили к воеводе Коснячко, который вышел из княжеских покоев в сопровождении Мстислава. Лицо у воеводы было озабоченное.

- Что говорит князь? - от лица всех спросил Тука.

- Князь наш лыка не вяжет, - хмуро ответил Коснячко, - гулеванит со скоморохами.

Знать была ошарашена этим известием.

- Придется тебе, воевода, за дело браться, - сказал Чу-дин, подходя к Коснячко. - Ведь ты как-никак тысяцкий. Собирай пешую рать да и двинем на половцев!

Несколько одобрительных голосов поддержали Чудина. Коснячко, помня наставления Гертруды, опасливо возразил:

- Кабы беды не вышло, бояре. Дать народу оружие нетрудно, но как его опосля забрать обратно?

- А ты давай оружие то, что поплоше, - посоветовал Чу-дин. - Нам бы только эту рвань из Киева увести да на половцев натравить.

- Значит, щитов и копий не давать, - промолвил Коснячко в некотором замешательстве, - а коль не отважатся лапотники без этого вооружения в сражение идти? Тогда как быть?

- Скажешь, мол, впереди княжеские щитоносцы пойдут, - сказал Чудин и оглянулся на бояр. - Своих холопей и челядинцев вооружим как подобает, чтобы и от половцев защита была, и от быдла киевского опора в случае чего. Все поддержали Чудина.

В полдень по приказу Коснячко ударили в вечевой колокол на Подоле. Толпы народа собрались на торговой площади послушать, что скажет тысяцкий. Речь его была короткой. Призвал воевода работный люд подняться скопом на поганых, обещал дать оружие, объявил денежный сбор на прокорм войска. Народ встретил слова воеводы горячим одобрением. Голосованием были избраны сотники и знаменосцы, назначено место сбора.

В тот же день воеводой были выданы ремесленникам и подмастерьям, пришедшим на запись в пеший полк, восемьсот коротких копий-сулиц, столько же боевых топоров, триста палиц, четыреста кинжалов без ножен, пятьсот луков и три тысячи стрел. Тем, кто пришел с кистенем или дубиной, оружие не выдавалось вовсе. Помощники воеводы объясняли, что на всех желающих оружия не хватит, упоминали про княжеских щитоносцев и дружинников, которые впереди пойдут. Люди ворчали, но до открытого противостояния не доходило. В пеший полк было набрано пять тысяч ратников, хотя желающих биться с половцами было гораздо больше.

Бояре отдельно выставили тысячу воинов из верной чади, дав им тяжелое вооружение.

Дружинники Мстислава готовились седлать коней. Заканчивала сборы старшая дружина.

Одно смущало воевод, кто возглавит войско, ежели Изяслав не то что на коне, на ногах не держится. Коснячко после поражения на Альте стать во главе войска наотрез отказывался. Другие воеводы тоже не решались, знали о силе половцев. В спорах и пререканиях прошло два дня.

Под давлением толпы простых киевлян, осаждавшей митрополичьи хоромы, архипастырь русской православной церкви грек Георгий сам пожаловал в княжеский дворец. Митрополита сопровождали несколько священников, среди которых выделялся ростом и статью иподиакон[109] Константин, тоже грек.

При виде золоченого митрополичьего стихаря и черных священнических риз, а также услышав раскатистый голос иподиакона Константина, Изяслав перетрусил, решив, что самое страшное свершилось - его предают анафеме!

- Прочь, исчадия адовы, дьявольские прихвостни, помутители разума и души христианской! - гремел Константин, своим посохом выгоняя из зала перепуганных скоморохов. - И да разверзнется земля под вашими бесовскими ногами, да закроются навек нечестивые уста, да лопнут бесстыжие глаза и отсохнут срамные языки! Прочь! Прочь!..

Священники безжалостно толкали бедных скоморохов, срывали с них цветные колпаки, топтали ногами бубны и сопелки. Челядь тоже разбежалась. Изяслав остался один перед гневными черноризцами во главе с митрополитом, который своей густой бородой и длинными вьющимися волосами с проседью напоминал библейского пророка Иоанна Крестителя.

Разом протрезвев, князь выбрался из-за стола, заваленного объедками, и упал на колени. Его губы тряслись, глаза наполнились слезами.

- Стыд и срам тебе, князь Изяслав! - заговорил владыко Георгий. - Сменил ты княжескую багряницу на скомороший кафтан, трубам ратным предпочел дудки бесовские. Тьфу! Иль мало грехов на тебе, что сам толкаешь голову в дьявольскую петлю!

Изяслав трясся как в лихорадке, размазывая слезы по раскрасневшемуся от обильных возлияний лицу.

- Я искуплю, владыко… отмолю… отстрадаю!.. - невнятно бормотал князь; вид его был жалок.

- Гляди, княже, воздастся тебе при жизни за дела твои, а после смерти за грехи твои воздастся, - продолжал стыдить Георгий. - Бесчестье падет на твою голову, коль не изгонишь поганых с земли Русской!

- Немедля велю полки подымать, владыко, - лепетал Изяслав, ударяя себя кулаком в грудь. - Без победы не ворочусь.

- Сначала проспись, княже! - с брезгливой гримасой воскликнул митрополит. - Как не взволнуется море без ветра, так не получить вечного спасения без покаяния. Блаженны чистые сердцем, ибо они узреют Бога!

- Каюсь, владыко. Каюсь! - Изяслав принялся бить поклоны. - Бес попутал. Каюсь!

Суровое лицо Георгия смягчилось. Последние слова его были ободряющими:

- Лучше позднее раскаяние, князь, чем вечные муки. На человеческую слабость есть Божья милость.

Изяслав, осознав наконец, что отлучение ему не грозит, словно потерял рассудок от переполняющей его радости. Вынув из-за пазухи кошель с деньгами, он протянул его митрополиту. Рука князя дрожала, и кошель упал на каменный пол, из него выкатилось несколько золотых монет.

Георгий с ироничной улыбкой посмотрел на Изяслава, повернулся и пошел прочь, горделиво неся свою седовласую голову в черной камилавке[110]. Священники последовали за митрополитом.

Гертруда, вошедшая в трапезную, застала мужа на коленях на полу, собиравшего раскатившиеся монеты. При этом Изяслав тихонько приговаривал:

- Да простит мне Господь прегрешения мои!..

Гертруду это зрелище не столько удивило, сколько обрадовало. Она стояла за дверью и слышала посрамление Изяслава из уст митрополита, душа ее при этом трепетала от радости. И вот, после услады слуха, княгиня получила усладу глазам: Изяслав ползает на четвереньках почти у ее ног.

«Я наполовину отомщена!» - торжествующе подумала Гертруда.

- Грешник собирает свои грехи, - язвительно промолвила Гертруда.

Изяслав умолк и поднял голову, в этот миг на него обрушился громкий смех. Князь почувствовал гнетущий позор унижения и поспешно вскочил на ноги. Лицо его еще больше раскраснелось от злости.

- Так это ты призвала сюда всю эту братию! Гертруда стояла перед ним в вызывающей позе.

- Положим, я. Что плохого я сделала? Изяслав ничего на это не смог ответить и лишь с еще большей злобой прошипел: