Повести и рассказы - Анатолий Курчаткин

Роза Яковлевна, пятидесятилетняя румяная брюнетка с золотыми перстнями на пальцах и золотыми сережками в ушах, была на месте, она заулыбалась Элле, встала, они поцеловались и вышли из комнаты в коридор.

— Все, Эллочка, в порядке, что вы взялись волноваться? — сказала Роза Яковлевна. — У меня уже все припасено, в июле они начнут гореть, и вы их получите.

— А вы насчет шубки для внучки не беспокойтесь, к осени будет ей шубка, — сказала Элла.

— Ой, что вы! Я и не беспокоюсь, — ответила Роза Яковлевна, они вернулись в комнату, на плитке закипал кофе, и Элла минут пятнадцать посидела еще с Розой Яковлевной и другими женщинами из комнаты, попила крепкий ароматный кофе с рассыпающимся во рту, дорогим трехрублевым печеньем.

Когда она подходила к дому, «Жигули» их стояли у подъезда — муж, значит, уже вернулся, а из двери как раз выходила нянька с рвущимся вперед сыном.

— Ой, фу! Все. Бери, — отпуская шарф, за который она держала его, чтобы он не клюнул носом об асфальт, сказала нянька. — Сил моих больше нет. Все!

— Мама! — закричал сын, бросаясь к Элле и на ходу брыкая назад, в няньку ногой. — А ты мне два помидора на холодильнике оставляла, а она один взяла и съела.

Элле стало неудобно перед нянькой.

— Чего ты болтаешь, а? — сказала она строго. — В кого ты такой уродился? Я тете Маше разрешила, а ты не знаешь — так чего болтать?!

Сын надулся, сунул руки в карманы пальто и, отвернувшись в сторону, пробормотал:

— А что она наше ест, наши же помидоры…

— Я ему, придем домой, задам, — грозя в сторону сына пальцем, сказала Элла няньке. — Минуту, теть Маш, погуляй еще, я спущусь сейчас.

Она поднялась на свой этаж, открыла квартиру — муж сидел за письменным столом, не переодевшись в домашнее, на столе перед ним лежала толстая книга, он листал ее и что-то писал в кожаную тетрадь.

— Привет, — сказала Элла, стоя на пороге. — У тебя, что ли, семинар сегодня?

— Ну, — сказал муж, не оглядываясь. — Не мешай. Успеть надо конспект сделать.

Два года назад он закончил вечернее отделение Энергетического, но работать на участке мастером, сидеть ждать, когда сделают начальником участка, а может, и не сделают, так и просидишь в мастерах до пенсии — не очень ему это нравилось. И когда в прошлом году ему посветила карьера по профсоюзной линии, он сразу же на всякий случай поступил в университет марксизма-ленинизма.

— А я думала, ты меня к маме отвезешь, — сказала Элла.

— Зачем это тебе к маме? — повернулся муж.

Элла любила высоких мужчин, и муж у нее тоже был высок, плечист, но уже он наел себе живот и грудь, и овальное, как дыня, лицо его с маленькими, прищуренными всегда, острыми глазками тоже обросло по щекам и подбородку салом.

— Что я, к маме не могу, что ли? — Элле его тон не понравился.

— Чего к ней каждый день ездить — вот что! Дома посиди, ужин приготовь.

Ужин-то Элле и не хотелось готовить — ничего что-то сегодня не хотелось делать. Ни ужин готовить, ни с сыном гулять. А так бы — туда съездили, там поболтались, чем-нибудь бы да подзаправились, а потом уж, гляди, и обратно ехать надо, день кончился.

— А тебе чего, машины жалко, отвезти меня? — скандально повышая голос, спросила она. — Сам ездишь каждый день, а я прошу — так чего ехать! Машина на чьи деньги куплена, на твои, может? Много ты их приносишь!

— К чертовой матери, дай мне поработать! — Муж вскочил со стула, схватил тетрадь и звонко хлопнул ею о стол. — Я работаю, понимаешь ты, а?!

— О, смотри! Он работает! — Элла на мгновение приняла свою любимою позу, подпершись в бедре рукой. — Вот я работаю — это да! — сказала она затем, вытащила из кармана кошелек, а из него тугую пачку денег и помахала ею в воздухе.

Муж, не отрывая взгляда от денег в ее руке, медленно осел на стул, посидел и потом сказал, заскрипев зубами:

— Ох, попадешься, Элка… Что делаешь, а? Сама попадешься, меня потянешь… Хватит уж — полная вон квартира.

— О путевках договорилась, — сказала вместо ответа Элла, уталкивая деньги обратно в кошелек. — Планируй отпуск на июль. — И спросила насмешливо, упругим голосом: — Так свезешь к маме? Лишние десять минут тебе. Закончишь конспект свой, пожуй чего в холодильнике, а приедешь потом за нами — у мамы там ужин будет.

— Ладно, договорились, — сказал муж, отвернувшись, подождал — Элла не уходила, и он рявкнул, глянув на нее из-за плеча: — Иди, говорю, отвезу!

— Ой, испугалась!.. — пропела Элла, поворачиваясь на каблуках, и побежала в соседнюю комнату собирать в сумку запасную одежду сыну. У нее и без того было отличное настроение, как пришло с того звонка приятельнице, так и держалось, но сейчас оно словно бы подогрелось еще на градус-другой. — Ой, боюсь, ой, боюсь!.. — пела Элла, бегая по комнате. И чувствовала, какая она молодая и здоровая.

Последний раз она боялась мужа, который, собственно, тогда еще не был мужем, четыре уж с лишним года назад, не его, точнее, боялась, а того — ну как он не женится? Двадцать пять уж подходило, что и говорить — возраст, хватит, погуляла, пора уж облаживаться было в жизни, оседать, устраиваться, одна когда, как кол, так хоть десять «Жигулей» у тебя на сберкнижке лежат, а все вроде как без смысла…

Она набрала телефон матери, чтобы предупредить ее, попросить приготовить ужин, но телефон не ответил. Мать, видимо, еще не вернулась с работы. Она сейчас работала бухгалтером в издательстве — последний год перед пенсией, а раньше, но давно уже, работала в сберкассе. Элла помнила, как мать ушла, она уж тогда большая была, пятнадцать лет, все понимала: в соседней сберкассе трех человек посадили за то же, что мать делала, — за билеты лотереи. Мать со страху и ушла. От соблазна, от греха подальше. Но все, бывало, вспоминала те времена, вздыхала: а товарки-то ее до сих пор на тех местах сидят — и ничего…

Нянька на улице уже маялась.

— Ой же ты, наконец! — сказала она с облегчением, увидев Эллу.

Сын рядом, взобравшись на оплывший, осевший черный сугроб, колотил по нему ребром металлической лопатки, шмотья грязного снега летели во все стороны, ему это нравилось, и он хохотал, что-то крича.

— Все, свободна, теть Маш, — сказала Элла. — Завтра я дома и послезавтра тоже, не приходи.

— Хорошо, хорошо, — поблагодарила нянька, но не уходила, топталась чего-то рядом.

— Чего, теть Маш? — спросила Элла.

— А дак вот… попросить бы тебя… сможешь, поди, — мелко посмеиваясь, с неловкостью в голосе сказала нянька. — Помидорчиков мне не достанешь? Килограммчик бы. Ироду-то моему… Тошно ведь там, так хоть свеженьких-то.

— Нет, теть Маш, что ты. Себе-то еле-еле. — Элла махнула рукой, как бы добавляя к сказанному: да уж трижды пожалела, что связалась с этими помидорами. — А чего ему сейчас помидоры-то? — спросила она. — Пусть лета дожидается.

— Дак оно конечно… пусть, — пробормотала нянька. И, заглядывая ей в глаза, заискивающе показала в улыбке свои желтые одиночные зубы: — Никак нельзя, да?

— Никак, теть Маш, никак, — сказала Элла.

— Ага, ага… — понимающе покивала старуха и, ни слова ни говоря больше, пошла к своему дому.

— Ну-ка молотить там кончай — размолотился! — обратила Элла внимание на сына. — Слезай, кому говорю, вон все пальто мне испачкал.

— Да-а, а мне скучно, — переставая, однако, колотить по сугробу лопатой, заныл сын. — Все в детский сад ходят, а я возле дома здесь…

— Дурак, благодарить потом будешь, — сказала Элла, поддавая ему ладонью по затылку. — В детский сад захотел. Свинками-чумками там болеть. Слезай давай, кому говорю, сейчас папа выйдет, на машине поедем.

Уже темнело, воздух был грязно-фиолетов, в доме зажигались огни.

У матери в квартире не горело ни одного окна. Элла попросила мужа не уезжать, оставила сына на улице и поднялась к материной квартире. На звонки ее за дверью не раздалось ни звука — матери дома не было. Элла постояла возле квартиры с минуту и спустилась вниз.

— Накрылся у тебя семинар, — сказала она мужу со смешком. Покручивая ключами на пальце, он прохаживался перед машиной.

— Как накрылся? — хотя тут же и догадался о причине, спросил он, мгновенно озлобясь.

— А чего ты так вскидываешься? — Элла открыла дверцу и села в машину. — Ну, накрылся и накрылся — вот уж трагедия! Вези нас домой обратно.

— Да меня же выгонят, дура ты такая, не понимаешь? Это ж мне для будущего нужно!

— Сам дурак, — сказала Элла. — Чего волнуешься? Не выгонят. — И снова засмеялась. — Будут выгонять — я схожу, поговорю, и не выгонят. Садись давай, успокаивайся. Успокаивайся — точно уж теперь на семинар свой не успеешь. Петр! — позвала она сына, отламывающего от скамейки у подъезда подгнившую планку. — Иди садись в машину!

— А это как же ты поговоришь? — иронически и настороженно спросил муж.